замкнут человек *(10). Мир как бы "недосотворен", создан, но не одухотворен
дыханием, присутствием Бога; остался первозданной глиной:
представлением об отсутствии Творца в творении, о чужеродности Бога природе.
Этот мотив поэзии Бродского роднит его с Иннокентием Анненским, в лирике
которого природное обычно приравнивается к рукотворному, вещественному: снег
обозначается как "налипшая вата" ("В вагоне"), небесный свод назван
"картонно-синим" ("Спутнице"). Обезличенные вещи противопоставлены в поэзии
Анненского, как и у Бродского, существованию "Я":
соответствие в экзистенциализме. Вот как характеризует отношения "Я" и внешней
реальности близкий экзистенциализму польский поэт Чеслав Милош, творчество
которого оказало несомненное влияние на автора "Разговора с небожителем": "Что
желает для самого себя существо, именуемое "Я"? Оно желает быть. Что за
требование! И все? Уже с детства, однако, оно начинает открывать, что это
требование, пожалуй, чрезмерно. Вещи ведут себя со свойственным им
безразличием и проявляют мало интереса к этому столь важному "Я". Стена
тверда; если о нее стукнешься, испытываешь боль; огонь обжигает пальцы; если
выронить стакан, он разбивается вдребезги. С этого начинается долгое обучение
уважению к силе, находящейся "вовне" и контрастирующей с хрупкостью "Я". Более
того, то, что "внутри", постоянно теряет присущие ему свойства. Его импульсы,
его желания, его страсти не отличаются от таковых же, присущих другим особям
рода человеческого. Можно без преувеличения сказать, что "Я" теряет свое тело
в зеркале: оно видит существо рождающееся, растущее, подверженное
разрушительному воздействию времени и долженствующее умереть. Когда врач вам
говорит, что вы умрете от такой-то болезни, вы всего лишь "случай", т. е.
присутствуете в статистике и вам просто не повезло: вы оказались одним из
определенного числа ежегодно регистрируемых случаев" *(11).
стихотворении Бродского "Натюрморт" (1971):
смысла, то в диалоге из более раннего сочинения Бродского, поэмы "Горбунов и
Горчаков" (1968), содержится мотив поглощения вещей словами:
философским теориям (прежде всего к учению Платона), согласно которым
материальные объекты -- несовершенные подобия, отражения вечных идей-понятий *(12).
Слово отгораживает человека от внешней реальности и от Бога, обрекает на
молчание. Такая трактовка слова как основы отчуждения характерна для Шестова.
современной философии: "Где не хватает слова, там нет вещи. Лишь имеющееся в
распоряжении слово наделяет вещь бытием" (М. Хайдеггер. Слово. Перевод В. В.
Бибихина). (Напомню, что основой для размышлений о слове, вещи и бытии в этой
статье Хайдеггеру послужил поэтический текст стихотворение Штефана Георге
"Слово", а завершается статья Хайдеггера высказываниями о родстве мысли и
поэзии, несомненно, перекликающимися с установкой Бродского на поэтическое
истолкование философских категорий.) Противопоставленность человеческого и
вещественного у Бродского соотносится также с антитезой "человек -- предмет" у
Хайдеггера в докладе "Вещь": "предмет" осознается человеком (в отличие от
"вещи") как нечто сделанное, реализующее абстрактную схему и разложимое на
составляющие элементы (пафос Хайдеггера направлен на преодоление этой
антитезы). Отличительный для Бродского мотив непреодолимой отчужденности "Я"
от вещей соответствует восприятию Г. Гадамером отношения человека и вещи в
современном мире: "Мы живем в новом промышленном мире. Этот мир не только
вытеснил зримые формы ритуала и культа на край нашего бытия, он, кроме того,
разрушил и самую вещь в ее существе <...> Вещей устойчивого обихода вокруг нас
уже не существует. Каждая стала деталью <...> В нашем обращении с ними
никакого опыта вещи мы не получаем. Ничто в них не становится нам близким, не
допускающим замены, в них ни капельки жизни, никакой исторической ценности"
(перевод В. В. Бибихина).
Горчакове" не свидетельствуют об эволюции "поэтической философии" Бродского:
сосуществование взаимоисключающих мотивов, высказываний -- особенность его
поэтики, свидетельствующая о неприятии любого однозначного воззрения и тем
более жесткой системы взглядов или теории. Антиномичность, соединение
взаимоисключающих суждений как кардинальный принцип поэтики Бродского особенно
ярко проявились в английском стихотворении "Slave, come to ty service" ("Раб,
приди и служи мне". 1987. III; 387-390) -- переложении шумерского текста, в котором
высказываются противоположные суждения о смерти, женщине, власти и смысле
бытия, причем весь текст может быть истолкован и как философское сочинение, и
как шутка одновременно.
То есть в том, что ей, по определению, ради своего существования приходится
нечто исключать, рассматривать нечто как чуждое и постольку, поскольку это
возможно, приравнивать это чуждое к несуществующему", замечает Бродский в эссе
"Путешествие в Стамбул" (1985. IV; 147) *(13).
философии ХХ столетия (упомяну, к примеру, книгу высоко ценимого поэтом
Карла-Раймунда Поппера "The open society and its enemies" -- "Открытое общество и
его враги"). Но едва ли не самыми непримиримыми врагами системности были
экзистенциалисты, в прошлом веке еще Кьеркегор, замечавший в предисловии к
своему сочинению "Страх и трепет": "Нет, это не система, это не имеет ни
малейшего сходства с системой".
Бродского с экзистенциалистами и, по-видимому, во многом навеяно их чтением.
Так, в "Заметке о Соловьеве" (1971) критическом комментарии к статье Владимира
Соловьева "Судьба Пушкина" Бродский противопоставляет
рационально-одностороннему подходу философа, основанному на идеях гармонии и
блага, своеобразное оправдание страдания, называя символическое для Кьеркегора
и Шестова имя ветхозаветного праведника-страдальца Иова. Негативно, даже,
может быть, неприязненно поэт называет автора "Судьбы Пушкина"
"энциклопедистом", подчеркивая стремление Соловьева к жесткой систематизации
философского знания (у Кьеркегора своеобразным знаком-меткой отвергаемого
рационализма стало имя Гегеля, у Шестова -- понятие "разум"). Полемизируя с
утверждением Соловьева о невозможности создания "светлых" произведений
Пушкиным, если бы он убил на поединке Дантеса, Бродский пишет: "А что если
жизненная катастрофа дала бы толчок к созданию "темных"? Тех темных, которые
возникли в нашем богатом жизненными катастрофами столетии? В том-то и дело,
что христианский мыслитель был сыном своего века, последнего века,
рассчитанного на "светлые" произведения -- века, отвергнувшего или скорее всего
пропустившего при чтении слова Иова "ибо человек рождается на страдание,
чтобы, как искры, взлетать вверх". Как знать, не стал бы наш первый поэт новым
Иовом или поэтом отчаяния, поэтом абсурда следующей ступени отчаяния? Не пришел
ли бы и он к шекспировской мысли, что "готовность" -- это все, т. е. готовность
встретить, принять все, что преподносит тебе судьба? <...>
мыслителя, гласящего, что "...никакими сокровищами он больше не мог обогатить
нашу словесность". В общем, жизнь, отдаваемая на суд энциклопедиста, "должна
быть короткой. Или не должна быть жизнью поэта" *(14). В качестве комментария к
этим строкам замечу, что упоминание рядом имен Иова и Шекспира, возможно,
свидетельствует о знакомстве Бродского с книгой Шестова "Шекспир и его критик
Орловский Гай Юлий
Березин Федор
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Распопов Дмитрий