Чтение 117–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

машинами, путевками в Барвиху, международными вагонами.

- Вы не спите, Николай Григорьевич? - спросил из темноты Спиридонов.

Крымов ответил:

- Да, почти сплю, засыпаю.

- Ну, простите, не буду мешать.

40

Прошло больше недели после ночного вызова Мостовского к
оберштурмбанфюреру Лиссу.

Лихорадочное ожидание, напряжение сменилось тяжелой тоской.

Мостовскому минутами стало казаться, что он навсегда забыт друзьями и
врагами, что те и другие считают его бессильным, выжившим из ума старым
пукальщиком, бесполезным доходягой.

Ясным, безветренным утром его повели в баню. На этот раз эсэсовский
конвоир, не войдя в помещение, уселся на ступеньках, положив рядом с собой
автомат, закурил. День был ясный, пригревало солнце, и солдату, видимо, не
хотелось заходить в сырое помещение бани.

Военнопленный, обслуживающий баню, подошел к Михаилу Сидоровичу.

- Здравствуйте, дорогой товарищ Мостовской.

Мостовской вскрикнул от неожиданности: перед ним в форменной куртке с
ревирской повязкой на рукаве, помахивая тряпкой, стоял бригадный комиссар
Осипов.

Они обнялись, и Осипов торопливо сказал:

- Мне удалось получить работу в бане, пошел в подсмену постоянному
уборщику, я хотел с вами повидаться. Привет вам от Котикова, генерала,
Златокрыльца. Скажите прежде всего, что с вами происходит, как себя
чувствуете, чего от вас хотят? Вы раздевайтесь и рассказывайте.

Мостовской рассказал о ночном допросе.

Осипов, глядя на него выпуклыми темными глазами, сказал:

- Хотят обработать вас, болваны.

- Но для чего? Цель? Цель?

- Возможно, есть интерес к каким-нибудь сведениям исторического рода, к
характеристике основателей и вождей партии. Может быть, связано с
требованием деклараций, обращений, писем.

- Безнадежная затея, - сказал Мостовской.

- Будут мучить, товарищ Мостовской.

- Безнадежная, дурацкая затея, - повторил Мостовской и спросил: -
Расскажите, что у вас?

Осипов сказал шепотом:

- Лучше, чем ожидали. Основное: удалось связаться с работающими на
заводе, к нам начало поступать оружие - автоматы и гранаты. Люди приносят
детали, сборку ведем в блоках ночью. Конечно, пока в ничтожных
количествах.

- Это Ершов устроил, молодчина! - сказал Мостовской. И, сняв рубаху,
осмотрев свою грудь и руки, снова рассердился на свою старость, сокрушенно
покачал головой.

Осипов сказал:

- Должен вас информировать как старшего партийного товарища: Ершова уже
нет в нашем лагере.

- Что, как это, - нет?

- Его взяли на транспорт, в лагерь Бухенвальд.

- Да что вы! - вскрикнул Мостовской. - Чудный ведь парень!

- Он и в Бухенвальде останется чудным парнем.

- А как же это, почему случилось?

Осипов хмуро сказал:

- Сразу обнаружилось раздвоение в руководстве. К Ершову существовала
стихийная тяга со стороны многих, это кружило ему голову. Он ни за что не
подчинился бы центру. Человек он неясный, чужой. С каждым шагом положение
запутывалось. Ведь первая заповедь подполья - стальная дисциплина. А у нас
получались два центра - беспартийный и партийный. Мы обсудили положение и
приняли решение. Чешский товарищ, работающий в канцелярии, подложил
карточку Ершова в группу отобранных для Бухенвальда, его автоматически
внесли в список.

- Чего проще, - сказал Мостовской.

- Таково было единогласное решение коммунистов, - проговорил Осипов.

Он стоял перед Мостовским в своей жалкой одежде, держа в руке тряпку,
суровый, непоколебимый, уверенный в своей железной правоте, в своем
страшном, большем, чем Божьем, праве ставить дело, которому он служит,
высшим судьей над судьбами людей.

А голый, худой старик, один из основателей великой партии, сидел,
подняв худые, иссушенные плечи, низко нагнув голову, и молчал.

Снова встал перед ним ночной кабинет Лисса.

И снова страх охватил его: неужели Лисс не лгал, неужели без тайной
жандармской цели человеку хотелось говорить с человеком?

Он распрямился и так же, как всегда, как десять лет назад, в пору
коллективизации, так же, как в пору политических процессов, приведших на
плаху его товарищей молодости, проговорил:

- Я подчиняюсь этому решению, принимаю его как член партии, - и вытащил
из подкладки своей куртки, лежавшей на скамье, несколько клочков бумаги -
составленные им листовки.

Внезапно перед ним возникло лицо Иконникова, его коровьи глаза, и
Михаилу Сидоровичу захотелось вновь услышать голос проповедника
бессмысленной доброты.

- Я хотел спросить про Иконникова, - сказал Михаил Сидорович. - Его
карточку чех не перекладывал?

- Старый юродивый, кисель, как вы его называли? Он казнен. Отказался
выйти на работу по строительству лагеря уничтожения. Кейзе было приказано
застрелить его.

В эту же ночь на стенах лагерных блоков были расклеены составленные
Мостовским листовки о Сталинградском сражении.

41

Вскоре после окончания войны в архиве мюнхенского гестапо были найдены
следственные материалы по делу подпольной организации в одном из
концентрационных лагерей в Западной Германии. В закрывающей дело бумаге
сообщалось, что приговор над участниками организации приведен в
исполнение, тела казненных сожжены в крематории. Первым в списке стояло
имя Мостовского.

Изучение материалов следствия не дало возможности установить имя
провокатора, выдавшего своих товарищей. Возможно, что гестапо казнило его
вместе с теми, кого он выдал.

42

В общежитии зондеркоманды, обслуживавшей газовую камеру, склады
отравляющих веществ и кремационные печи, было тепло и покойно.

Для заключенных, постоянно работавших на объекте N_1, были также
созданы хорошие условия. У каждой кровати стоял столик, имелись графины с
кипяченой водой, в проходе между нарами лежала ковровая дорожка.

Рабочие, обслуживающие газовую камеру, были расконвоированы, обедали в
особом помещении. Немцев из зондеркоманды кормили по ресторанной системе,
каждый мог составить себе меню. Немцы в зондеркоманде получали
внекатегорные оклады, - почти втрое больше, чем соответствующие по званию
военнослужащие в действующих частях. Их семьи пользовались жилищными
льготами, продовольственным снабжением по высшим нормам, правом
первоочередной эвакуации из угрожаемых с воздуха районов.

Солдат Розе дежурил у смотрового окошечка, и, когда процесс
заканчивался, Розе давал команду к разгрузке камеры. Кроме того, ему
полагалось наблюдать за тем, чтобы дантисты работали добросовестно и
аккуратно. Он несколько раз докладывал начальнику объекта, штурмбанфюреру
Кальтлуфту, о трудности одновременно выполнять оба задания, - случалось,
что, пока Розе следит наверху за газированием, внизу, где работали
дантисты и шла погрузка на транспортер, рабочие оставались без присмотра,
- начинались мухлевка и воровство.

Розе привык к своей работе, он уже не волновался, как в первые дни,
глядя в смотровое стекло. Его предшественника однажды застукали у
смотрового стекла за занятием, которое подходило двенадцатилетнему
мальчику, а не солдату СС, выполняющему особое задание. Розе вначале не
понял, почему товарищи намекали на какие-то неприличия, лишь потом он
узнал, в чем дело.

Розе новая работа не нравилась, хотя он и привык к ней. Розе волновал
тот непривычный почет, которым его окружали. Официантки в столовой
спрашивали, почему он бледен. Всегда, сколько Розе помнит себя, мать
плакала. Отца почему-то всегда увольняли, казалось, его принимали на
работу реже, чем увольняли. Розе перенял от старших вкрадчивую, мягкую
походку, которая никого не должна тревожить, перенял тревожную,
приветливую улыбку, обращенную к соседям, владельцу дома, к кошке
владельца дома, к директору школы и шуцману, стоящему на углу. Казалось,
мягкость и приветливость были основными чертами его характера, и он сам
удивлялся, сколько в нем жило ненависти, как мог он годами не проявлять
ее.

Он попал в зондеркоманду; знаток человеческих душ - начальник - понял