торчали бугорками под складками простыни (следствие хирагры в легкой форме).
Он написал и издал книгу Флора окрестностей Котере. Сочинение это,
украшенное цветными таблицами, клише которых хранились у него, пользовалось
довольно широкой известностью; он сам продавал его. Два-три раза в день в
его квартире на улице Мезьер раздавался звонок покупателя. Он выручал около
двух тысяч франков в год, чем и ограничивался почти весь его доход. Несмотря
на бедность, он сумел, терпеливо отказывая себе во всем, постепенно собрать
драгоценную коллекцию редких изданий. Он выходил из дому не иначе как с
книгой под мышкой, а возвращался нередко с двумя. Единственным украшением
четырех комнат в нижнем этаже, которые он снимал вместе с садиком, являлись
оправленные в рамки гербарии и гравюры старых мастеров. От одного вида сабли
или ружья кровь застывала у него в жилах. Ни разу в жизни он близко не
подошел к пушке, даже к той, что у Дома инвалидов. У него была совершенно
седая голова, здоровый желудок, беззубый рот и такой же беззубый ум. Он весь
подергивался, говорил с пикардийским акцентом, смеялся детским смехом, был
очень пуглив и всем своим видом напоминал старого барана. У него был брат
священник, но, не считая старика Руайоля, хозяина книжной лавки у ворот
СенЖак, он ни к кому на свете не питал ни дружбы, ни привязанности. Заветной
мечтой его было акклиматизировать во Франции индиго.
и осталась девицей. Кот Султан, мурлыканье которого могло бы поспорить для
нее с Мизерере Аллегри в исполнении Сикстинской капеллы, заполнял все ее
сердце и поглощал весь запас неистраченной нежности. О мужчинах она и не
помышляла. Ни за что не решилась бы она изменить своему коту; она была такой
же усатой, как он. Единственную ее гордость составляла белизна чепцов.
Воскресное послеобеденное время она посвящала пересчитыванию белья в сундуке
или раскладыванию на кровати кусков материи, которые покупала себе на
платья, но никогда не отдавала шить. Она умела читать. Мабеф прозвал ее
"тетушка Плутарх".
мягкостью согревал его старость и умел щадить его робкий нрав. Молодость в
соединении с мягкостью оказывает на стариков такое же действие, как весеннее
солнце в безветренный день. Когда Мариус начинал чувствовать пресыщение
военной славой, пороховым дымом, бесчисленными походами и переходами и всеми
изумительными битвами, участвуя в которых его отец то наносил, то получал
страшные сабельные удары, он шел повидать Мабефа, и тот повествовал ему о
любви героя к цветам.
Мабефа омрачился, словно наступила ночь. Банкротство нотариуса лишило его
десяти тысяч франков, в которых заключалось все его состояние как личное,
так и доставшееся от брата. Июльская революция повлекла за собой кризис
книжной торговли, а при любой заминке в делах прежде всего перестают
продаваться всякие Флоры. На Флору окрестностей Котере сразу прекратился
спрос. Недели шли за неделями, а покупателей у Мабефа не было. Если звонил
звонок, Мабеф вздрагивал. "Это водовоз, сударь", печально поясняла тетушка
Плутарх. Короче говоря, в один прекрасный день Мабеф докинул свою квартиру
на улице Мезьер, сложил с себя обязанности церковного старосты, распрощался
с СенСюльпис, продал, не тронув книг, часть своих гравюр, так как дорожил
ими меньше, и перебрался в маленький домик на бульваре Монпарнас. Впрочем,
он прожил здесь только три месяца по двум причинам: во-первых, нижний этаж с
садом стоил триста франков, а он не имел возможности тратить на квартиру
больше двухсот; во-вторых, он оказался тут по соседству с тиром "Фату",
откуда беспрестанно доносились пистолетные выстрелы, чего он совершенно не
переносил.
Монпарнас и поселился неподалеку от больницы Сальпетриер, в деревне
Аустерлиц; здесь он за пятьдесят экю в год нанимал нечто вроде хижины в три
комнаты, с садом, обнесенным забором, и колодцем. Воспользовавшись
переездом, он продал почти всю свою обстановку. В день водворения на новую
квартиру он был очень весел, собственноручно вбивал гвозди для гравюр и
гербариев, а покончив с этим занятием, вез остальное время до сумерек
копался в саду. Вечером, заметив, что тетушка Плутарх о чем-то задумалась и
пригорюнилась, он хлопнул ее по плечу и с улыбкой сказал: "Ничего, ничего, у
нас есть еще индиго!"
СенЖак, да Мариусу разрешалось навещать Мабефа в его аустерлицкой хижине;
откровенно говоря, это громкое наименование не доставляло ему удовольствия.
мудрой или безумной мыслью или, что нередко бывает, обеими одновременно,
очень медленно доходят житейские дела и заботы. Люди эти равнодушны к своей
судьбе Сосредоточенность на одном предмете родит пассивность, которая, не
будь она бессознательной, могла бы сойти за философию. Человек начинает
опускаться, катиться вниз, сходить на нет, разрушаться, почти незаметно для
себя самого. Правда, пробуждение в конце концов наступает, но всегда слишком
поздно. А до тех пор он кажется безучастным к игре, которая идет между его
счастьем и несчастьем Онставка в ней, а следит за партией с полнейшим
безразличием.
одна за другой надежды, Мабефу удалось сохранить несколько наивную, но
глубокою душевную ясность. В его мышлении была инерция маятника. Создав себе
иллюзию, он, словно заведенный, продолжал идти за ней, хотя она давно уже
рассеялась. Часы не останавливаются тут же, когда от них теряют ключ.
всегда носили неожиданный характер; самый ничтожный повод доставлял их.
Однажды тетушка Плутарх, сидя в уголке, читала роман. Она читала вслух,
находя, что так понятнее. Читая вслух, как бы втолковываешь себе написанное.
Громкое чтение имеет своих любителей, и вид у них при этом такой, словно они
хотят во что бы то ни стало убедить себя в истинности читаемого.
держа книгу в руках. Мабеф слушал не вслушиваясь.
драгунском офицере:
некогда дракон, который, укрывшись в пещере, поджигал оттуда небо,
выбрасывая пламя из пасти. Не одна звезда сгорела от возней этого чудовища,
наделенного к тому же когтями тигра. Будда вошел в его пещеру - ему удалось
укротить дракона. Вы читаете очень хорошую книгу, тетушка Плутарх. Это
прекраснейшая из легенд.
Глава пятая. БЕДНОСТЬ И НИЩЕТА - ДОБРЫЕ СОСЕДИ
начинающий с удивлением, но еще без огорчения, замечать это. С Курфейраком
Мариус встречался, если к тому представлялся случай, общества Мабефа он
искал. Впрочем, он бывал у него не часто, не более двух раз в месяц.
внешним бульварам, по Марсову полю или по наиболее безлюдным аллеям
Люксембургского сада. Иногда он по полдня проводил возле усадьбы
какого-нибудь огородника, глядя на грядки, засаженные салатом, на кур,
роющихся в навозе, на лошадь, вращающую колесо водочерпалки. Прохожие с
любопытством оглядывали его. И многие находили, что одежда у него какая-то
странная, а вид зловещий. Но то был просто-напросто бедный юноша,
предававшийся беспредметным мечтам.
уединенностью н дешевизной, поселился здесь... Все знали его тут под именем
г-на Мариуса.
стали звать его к себе. Мариус не отказывался от этих приглашений. Они
давали ему возможность поговорить об отце. Он появлялся то у графа Пажоля,
то у генерала Белавена и Фририона, то в Доме инвалидов. Здесь занимались
музыкой, танцевали. На эти вечера Мариус надевал новый костюм. Но он посещал
их только в сильный мороз, ибо не имел средств нанять карету, а приходить в
сапогах, которые не блестели, как зеркало, ему не хотелось.
горечи. В салонах разрешается появляться всячески замаранным, но только не в
замаранных сапогах. Вы можете рассчитывать на радушный прием лишь при
условии безукоризненной чистоты чего бы вы подумали? Совести? Нет, сапог!
горячка Мариуса тоже нашла в них исцеление Этому способствовала и революция
1830 года, принесшая ему удовлетворение и успокоение. Он остался прежним,
сохранив, помимо гнева, все прежние чувства. Воззрений своих он не
переменил, они только смягчились. Собственно говоря, воззрений у него и не
осталось, сохранились симпатии. Сторонником какой партии был он? Партии
человечества. Из всех представителей человечества он отдавал предпочтение
французам, из всей нации-народу, а из всего народаженщине. К женщине он
питал наибольшее сострадание. Теперь он стал считать мысль важнее действия,
ставил поэта выше героя, книгу, подобную книге Иова, выше события, подобного
Маренго. И когда вечером, после дня, проведенного в раздумье, он, идя
бульварами домой, сквозь ветви деревьев вглядывался в беспредельные небесные
пространства, мерцающие безвестные огни, в бездну, мрак, тайну, все
человеческое казалось ему ничтожным.
настоящую философию жизни, и в конце концов сосредоточился только на
созерцании неба, доступного взору истины из глубины ее колодца.
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Посняков Андрей
Дальский Алекс
Круз Андрей
Никитин Юрий