весело, и муж хорош, и работой увлечена, и жизнь прекрасна. А то хоть на
белый свет не гляди - все скучно, немило! Муж ребенка очень хотел, а я нет,
но он в конце концов убедил, между прочим, тем, что я тогда перестану
метаться. И вот тут-то я встретилась с Дмитрием Дмитричем.
поздоровалась громогласно и добродушно, дневная стала собираться домой, и
Елизавета Сергеевна, которая ела очень мало, подозвала ее и сунула хлеб в
карман халата.
резкий, недовольный, хмурый. Говорит нехотя, свысока. Мы с ним сразу
поссорились, помнится, из-за шефа. Я у Б. работала, вы о нем слышали?
Ну, а я, разумеется, на дыбы! Так мы и расстались - с отвратительным
впечатлением друг от друга. А через несколько дней я встретила его на улице.
Это было вечером, зимой. Холод резкий, а он идет в летнем пальто, шляпа
откинута, в руке трость и пьяный. Не очень, но навеселе, он ведь первое
время вообще пил в Ростове. И, сама не знаю почему, мне вдруг захотелось,
чтобы он... ну, хоть вспомнил бы, что я существую на свете! "Дмитрий
Дмитрич, застегнитесь". И вижу, он обрадовался, хотя за то время, что мы не
виделись, конечно, не подумал обо мне ни разу. Он ведь такой, знаете...
отрицательно покачала головой, посмотрела на меня искоса и тоже сердито.
женщинами, когда хочет понравиться. От него немного пахло вином, но и это
было приятно. "Вы меня пожалели, Елизавета Сергеевна? И не боитесь? Ведь это
опасно!" - "А я, Дмитрий Дмитрич, не из пугливых!" И мы пошли - сама не знаю
куда, зачем... Мне только хотелось, чтобы это было всегда - острый ветер, от
которого щеки кололо, снежинки, залетавшие в рот. И чтобы он вел меня под
руку и говорил, говорил - со мной, обо мне, для меня. - Елизавета Сергеевна
замолчала, вздохнула. - Потом мы не виделись долго, около года. И не было ни
единого дня, когда бы я не думала о нем, ни единого часа. Он всегда был со
мной, и когда иной раз случалось, что я ненадолго забывала о нем, поверите
ли, мне было стыдно, точно я совершила какое-то святотатство.
дежурная сестра.
или маленькая? - спросила вдруг Елизавета Сергеевна.
потускнело, отступило. Я должна была все делать сама, стирать и готовить.
Муж и всегда-то меня любил, а тут просто не отходил ни на шаг, и я начала
относиться к нему сердечнее, мягче. И когда стали говорить, что Дмитрий
Дмитрич собрался в Москву - потом оказалось, что не совсем, а на конференцию
ВИЭМа, - я даже удивилась: так спокойно встретила это известие, так
равнодушно. Этот разговор был, между прочим, при муже, и он, помнится, с
тревогой посмотрел на меня. Я ему улыбнулась и подумала: "Все кончено,
навсегда, навсегда".
день хлопавшая под нашей палатой, хлопала теперь редко. Радио, бормотавшее,
певшее, игравшее в наушниках, лежавших у меня на груди, замолчало.
что Дмитрий Дмитрич должен быть в театре, и решила пойти - из какой-то
лихости, что ли! Мне хотелось доказать себе, насколько я к нему равнодушна.
Он опоздал, я не видела, как он вошел в темноте. Но точно кто-то сильно
толкнул меня в самое сердце, когда он вошел. Я знала, знала наверно, что вот
только что его не было в зрительном зале, а сейчас он здесь, где-то близко,
и смотрит на сцену, и видит то же, что я. И мне уже было все равно, что нас
могут заметить, что в театре много общих знакомых, что завтра о нас станут
говорить в мединституте. Я только ждала, когда кончится действие, чтобы, не
медля ни минуты, найти его и сказать, что стоит ему сказать одно слово,
только одно, и я...
грустным, щемящим чувством.
знаете, Татьяна Петровна, нельзя сказать, что в моей жизни не было счастья.
Но если все это счастье подобрать до последней крупинки и положить на одну
чашу весов, а наши немногие встречи с Дмитрием Дмитричем на другую...
и теперь у моей матери в Канске - есть такой городок в Сибири. А с Дмитрием
Дмитричем так ничего у нас и не вышло.
без него, а ему без меня иногда даже лучше. Он мне рассказал о Глафире
Сергеевне и уверил, что давным-давно забыл и мечтать о ней. И все-таки я
знала, что он любил ее совсем не так, как меня, - и мучилась, сходила с ума,
ревновала. Он не был счастлив со мной, - вздохнув, сказала Елизавета
Сергеевна. - И очень хорошо, что мы разошлись. Так мне и надо.
пролежала с высокой температурой. Она бредила - отталкивала кого-то, звала
на помощь, оправдывалась, умоляла и несколько раз тоненьким, жалобным
детским голоском позвала Митю. На третий день температура упала, и она
очнулась, обессиленная до такой степени, что едва могла вымолвить слово.
углом и снова оказавшемся длинным-предлинным, сидели и лежали на койках
раненые, и с чувством неловкости я подумала о том, как, в сущности, нам с
Гордеевой хорошо в отдельной, светлой палате. Подумала и сказала.
мы застряли, и я вдруг увидела себя в зеркале - вот так вид! Забинтованный,
измученный монгольский мальчик с широкими скулами и провалившимися глазами
смотрел на меня... Хороша голубка!
узлами с бельем, та оправдывалась и тоже кричала. Санитары молча растащили
узлы и с размаху вкатили меня в большой, грязноватый лифт. Не отрывая
взгляда от монгольского мальчика, я успела подмигнуть ему одним глазом и
теперь, поднимаясь на лифте, думала: что бы это могло означать, что я ему
подмигнула? Выздоравливаю - вот что! Иначе бы не мигала!
отказывалась снять шерстяной платок до тех пор, пока меня не поставили перед
аппаратом. Я сказала рентгенологам, что у них в кабинете все простуживаются,
но меня им простудить не удастся. Бодрый, красноносый врач в халате, надетом
на что-то теплое, толстое - должно быть, на ватник, - засмеялся и сказал,
что, когда больной является к нему с подобной претензией, можно заранее
сказать, что дело идет на поправку. Потом он посмотрел мои кости, и
действительно оказалось, что дело быстро идет на поправку.
Лена Быстрова, которую я не видела с начала войны и по которой очень
скучала, приехала на несколько дней из Казани - похудевшая и помолодевшая,
хотя прядь над высоким лбом стала теперь совсем седая.
узнавая, - это больно кольнуло меня.
не изменилась, а я не слушала - расстроилась, что она не узнала меня.
вот кем была глубоко, болезненно занята! Ее отец был ранен, лежал в
госпитале, где-то под Тюменью и, по-видимому, после выздоровления, останется
работать в тылу. Лена боялась, что он возьмет к себе Катеньку. И дрогнувшим
голосом она сказала, что заранее старается приучить себя к этой мысли,
старается - и не может.
огромным бантом взглянула на меня, доверчиво улыбаясь.
Катеньке. И не только я. Ты была в институте?
поскорее вернуться в Москву!
коллективе, особенно перед войной, уже была не только профессиональная, но и
психологическая цельность и что теперь, когда лаборатория разорвана на две
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Шидловский Дмитрий
Роллинс Джеймс
Самойлова Елена
Орлов Алекс