забывал, где он и что кругом него.
ты, что у нас есть дочь? Ее крестили Машей, в память мамы
покойницы Марии Николаевны.
деятелей, профессоров из кадетской партии и правых
социалистов, Мельгунова, Кизеветтера, Кускову, некоторых
других, а также дядю Николая Александровича Громеко, папу и
нас, как членов его семьи, высылают из России за границу.
подчиниться и благодарить Бога за такую мягкую форму изгнания
в такое страшное время, могло ведь быть гораздо хуже. Если бы
ты нашелся и был тут, ты поехал бы с нами. Но где ты теперь? Я
посылаю это письмо по адресу Антиповой, она передаст его тебе,
если разыщет. Меня мучит неизвестность, распространят ли на
тебя, как на члена нашей семьи, впоследствии, когда ты, если
это суждено, найдешься, разрешение на выезд, полученное всеми
нами. Мне верится, что ты жив и отыщешься. Это мне
подсказывает мое любящее сердце и я доверяюсь его голосу.
Возможно, к тому времени, когда ты обнаружишься, условия жизни
в России смягчатся, ты сам сможешь исхлопотать себе отдельное
разрешение на заграничную поездку, и все мы опять окажемся в
сборе в одном месте. Но я пишу это и сама не верю в
сбыточность такого счастья.
стараюсь найти смысл этого осуждения, истолковать его,
оправдать, роюсь, копаюсь в себе, перебираю всю нашу жизнь и
всЈ, что я о себе знаю, и не вижу начала и не могу вспомнить,
что я сделала и чем навлекла на себя это несчастье. Ты как-то
превратно, недобрыми глазами смотришь на меня, ты видишь меня
искаженно, как в кривом зеркале.
себе представить! Я люблю всЈ особенное в тебе, всЈ выгодное и
невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их
необыкновенном соединении, облагороженное внутренним
содержанием лицо, которое без этого, может быть, казалось бы
некрасивым, талант и ум, как бы занявшие место начисто
отсутствующей воли. Мне все это дорого, и я не знаю человека
лучше тебя.
так дорог мне, если бы ты не нравился мне до такой степени,
все равно прискорбная истина моего холода не открылась бы мне,
все равно я думала бы, что люблю тебя. Из одного страха перед
тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я
бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я
ни ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце
скрыло бы это от меня, потому что нелюбовь почти как убийство,
и я никому не в силах была бы нанести этого удара.
в Париж. Я попаду в далекие края, куда тебя возили мальчиком и
где воспитывались папа и дядя. Папа кланяется тебе. Шура
вырос, не взял красотой, но стал большим крепким мальчиком и
при упоминании о тебе всегда горько безутешно плачет. Не могу
больше. Сердце надрывается от слез. Ну прощай. Дай перекрещу
тебя на всю нескончаемую разлуку, испытания, неизвестность, на
весь твой долгий, долгий, темный путь. Ни в чем не виню, ни
одного упрека, сложи жизнь свою так, как тебе хочется, только
бы тебе было хорошо.
Урала я довольно коротко узнала Ларису Федоровну. Спасибо ей,
она была безотлучно при мне, когда мне было трудно, и помогла
мне при родах. Должна искренне признать, она хороший человек,
но не хочу кривить душой, -- полная мне противоположность. Я
родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного
выхода, а она, чтобы осложнять ее и сбивать с дороги.
укладываться. О Юра, Юра, милый, дорогой мой, муж мой, отец
детей моих, да что же это такое? Ведь мы больше никогда,
никогда не увидимся. Вот я написала эти слова, уясняешь ли ты
себе их значение? Понимаешь ли ты, понимаешь ли ты? Торопят, и
это точно знак, что пришли за мной, чтобы вести на казнь. Юра!
Юра!"
глаза, никуда не устремленные, сухие от горя, опустошенные
страданием. Он ничего не видел кругом, ничего не сознавал.
быстрее и все гуще, как бы этим все время что-то наверстывая,
и Юрий Андреевич так смотрел перед собой в окно, как будто это
не снег шел, а продолжалось чтение письма Тони и проносились и
мелькали не сухие звездочки снега, а маленькие промежутки
белой бумаги между маленькими черными буковками, белые, белые,
без конца, без конца.
Он почувствовал, что падает в обморок, сделал несколько
ковыляющих шагов к дивану и повалился на него без сознания.
* Часть четырнадцатая. ОПЯТЬ В ВАРЫКИНЕ *
1
Андреевич пришел домой из больницы.
вышедшая навстречу ему Лара. Они стояли в передней. У нее был
потерянный вид, точно у побитой.
скоро заявится. Ему надо поговорить с тобой.
проездом на Дальний Восток, и нарочно дал крюку и своротил к
нам в Юрятин, чтобы повидаться. Главным образом, ради тебя и
Паши. Он много говорил о вас обоих. Он уверяет, что все мы
втроем, то есть ты, Патуля и я в смертельной опасности, и что
только он может спасти нас, если мы его послушаемся.
колени и, обняв его ноги, прижаться к ним головою, но он
помешал ей, насильно удержав ее.
боюсь очутиться с глазу на глаз с ним. Но это тягостно. Избавь
меня от встречи с ним наедине. Кроме того, это человек
практический, бывалый. Может быть, он действительно посоветует
что-нибудь. Твое отвращение к нему естественно. Но прошу тебя,
пересиль себя. Останься.
бросайся на колени. Встань. Развеселись. Прогони преследующее
тебя наваждение. Он на всю жизнь запугал тебя. Я с тобою. Если
нужно, если ты мне прикажешь, я убью его.
полгода дыры в полу были везде заколочены. Юрий Андреевич
следил за образованием новых и во-время забивал их. В квартире
завели большого пушистого кота, проводившего время в
неподвижной загадочной созерцательности. Крысы не ушли из
дому, но стали осторожнее.
пайкового хлеба и поставила на стол тарелку с несколькими
вареными картофелинами. Гостя собирались принять в бывшей
столовой старых хозяев, оставшейся в прежнем назначении. В ней
стояли больших размеров дубовый обеденный стол и большой
тяжелый буфет того же темного дуба. На столе горела касторка в
пузырьке с опущенным в нее фитилем, -- переносная докторская
светильня.
валившим на улице снегом. Снег слоями отваливался от его шубы,
шапки и калош и пластами таял, разводя на полу лужи. От
налипшего снега мокрые усы и борода, которые Комаровский
раньше брил, а теперь отпустил, казались шутовскими,
скоморошьими. На нем была хорошо сохранившаяся пиджачная пара
и полосатые брюки в складку. Перед тем, как поздороваться и
что-нибудь сказать, он долго расчесывал карманною гребенкой
влажные примятые волосы и утирал и приглаживал носовым платком
мокрые усы и брови. Потом с выражением молчаливой
многозначительности одновременно протянул обе РУКИ, левую --
Ларисе Федоровне, а правую -- Юрию Андреевичу.
Андреевичу. -- Я ведь так хорош был с вашим отцом, -- вы,
наверное, знаете. На моих руках дух испустил. Все вглядываюсь
в вас, ищу сходства. Нет, видимо, вы не в батюшку. Широкой
Шилова Юлия
Лондон Джек
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Сапковский Анджей
Акунин Борис