Чтение 117–й страницы книги ~Корабль дураков~

слишком: потребовал, чтобы Иоганн его всего вымыл и переодел и чтобы сидел и
помогал ему управляться с ужином, а потом вывез на палубу подышать свежим
воздухом... старый притвора, как будто ему свежий воздух нужен! А на самом
деле ему надо смотреть на танцы и слушать музыку и разглагольствовать о том,
как все это грешно. К тому времени, как Иоганн наскоро проглотил свой ужин и
вышел на палубу, Конча уже танцевала. Она приветственно помахала ему поверх
плеча кавалера и поглядела так, что и камень бы растаял; но Иоганн все равно
знал: без денег ему к ней ближе не подойти. Когда он позднее прикатил дядю
на праздничную палубу и остановился в сторонке, она уже танцевала с другим -
на этот раз она поглядела на старика, перекрестилась, сделала правой рукой
непристойный жест в защиту от дурного глаза и пронеслась мимо.

Понемногу в душе Иоганна зрела отчаянная решимость - он добудет денег,
больше он ни дня не станет терпеть, довольно его держали в черном теле!
Старый скряга! Прикидывается святым, а сам сущий дьявол! Нет, надо покончить
с этим рабством, так ли, эдак ли, а он вырвется на свободу - конец, конец,
мысленно твердил он, и опять и опять при этом слове его пронизывал такой
страх, что едва не останавливалось сердце; и все-таки он это сделает! В
последний раз он потребует - пускай дядя отдаст деньги, которые должен ему,
не так уж и много, ведь платил бы он слуге! - а если старик откажет... что
ж, надо обыскать всю каюту, и деньги найдутся. Скорее всего, старый скряга
держит бумажник в изголовье постели, под матрасом. Надо подождать, пока он
уснет, надо дать ему снотворное, отыскать деньги и забрать...

Иоганн круто развернул кресло к дверям коридора и покатил его к каюте.

- Куда ты, племянник? - со стоном встрепенулся Графф.

- Назад в эту грязную берлогу, куда же еще. Тебе пора спать!

- Поверни назад, Иоганн. Я еще не хочу спать.

Иоганн упрямо молчал, колеса толчками прыгали вниз по ступенькам, и
Графф, не дождавшись ответа, прибавил:

- Господь добр, но и справедлив. Опять скажу: вверяю тебя его воле,
Иоганн.

- Ну ясно, что ж тебе еще остается, - презрительно отозвался Иоганн.

Он втолкнул кресло в каюту - и тусклый свет ночника, который не гасили
круглые сутки, и ненавистная, за много дней сгустившаяся духота едва не
сломили его решимость; он весь, с головы до пят, покрылся медленным потом
ужаса. Не смея позволить себе хоть миг колебания, он круто повернул кресло,
пригнулся, точно вот-вот прыгнет на старика, и, захлебываясь словами,
выговорил:

- Ну, теперь ты мне дашь денег, или я... где они? Где ты их прячешь,
старый скупердяй? В последний раз спрашиваю! Где у тебя деньги?

- Не кричи, Иоганн. Я не хочу, чтобы посторонние узнали о твоем позоре.
Я этого ждал, - говорил старик спокойно, только мокрота клокотала в горле. -
Ты совершаешь еще один шаг по пути к преисподней. Деньги там, где им следует
быть...

- Дай мне денег! - отчаянно закричал Иоганн. - Дай хоть немного, мне
нужны деньги! Я сам возьму, если не дашь, я убью тебя!

И он вскинул руки со скрюченными пальцами, готовый, точно когтями,
вцепиться ими дяде в горло.

Старик не отстранился, смотрел Иоганну прямо в глаза и поднял руки
ладонями вперед, словно отодвигая его. И трудно, прерывисто дыша, еле
слышно, почти шепотом выговорил:

- Не делай этого, мой Иоганн, дорогой мой мальчик. Тебя уличат. Тебя
казнят. А потом, Иоганн, за жалким концом здесь, на земле, последует суд
Божий.

- К чертям суд Божий! - в бешенстве крикнул Иоганн, стиснув кулаки, и
все же на шаг отступил. - Хватит чушь пороть! Где деньги? Где деньги?

- Если уж не можешь иначе, Иоганн, будь вором, но не убийцей. Умоляю
тебя не ради себя - неужели ты думаешь, что я боюсь смерти? - ради тебя
самого, не делай этого. Не губи свою жизнь, дитя мое. Разве так трудно
потерпеть еще какие-то считанные дни? Ты будешь наслаждаться жизнью еще
долгие, долгие годы, когда меня не станет.

Ярость и страх взорвались в Иоганне, словно лопнула артерия. Лицо
сморщилось, подбородок затрясся, слезы брызнули из глаз и заструились по
щекам, рот скривился, углы губ поползли книзу, и он неистово закричал,
всхлипывая и давясь словами:

- Да не хочу я тебя убивать, не хочу обкрадывать, ты сам меня довел!
Почему ты меня не считаешь человеком, дядя? Что я тебе сделал плохого? Дай
мне немного денег, больше мне ничего не надо! - Он безутешно зарыдал. - Не
хочу я тебя убивать... я только хочу свободы!

Теперь он сидел на краешке дивана, согнувшись в три погибели, сморкался
и утирал лицо нечистым платком. Дядя смотрел на него и скорбно качал
головой.

- Никакой свободы на свете нет, Иоганн, - сказал он с долгим, горестным
вздохом. - Нет на свете свободы. А если бы и была, неужели ты надеешься
достичь ее таким путем?

- Я хочу купить бутылку вина! - горячо воскликнул Иоганн, в нем опять
пробудился мятежный дух. - Мне надо прилично одеться, ты меня держишь в
отрепьях, как нищего! Я хочу танцевать, быть молодым, пока молод, я имею
право жить. Ты умираешь - так что же, разве непременно надо тащить меня с
собой в могилу?

- Я только хотел спасти твою душу, Иоганн, - сказал Графф. - Ты мне
дорог.

И юноша почувствовал, что смягчается, уступает, проигрывает битву,
застигнутый врасплох предательской атакой с незащищенного фланга, ведь в
чувствах ты беззащитен, ты жаждешь любви, тебя ослепляет мучительный страх
вечно оставаться в стороне от жизни, чужаком, изгнанником, когда не можешь
во всем принять участие, во все внести свою лепту, стать человеком среди
людей... и в душе он бился, метался в поисках самых нужных, самых верных
слов: как объяснить старику, как бы его задобрить, получить свое - и не
сделать ему ничего худого, не красть, не убивать, черт бы его побрал!

- Моей душе я сам хозяин, - угрюмо сказал он почти уже обычным голосом.

- Неправда, - спокойно возразил дядя. - Глупости ты говоришь. Но я
больше не в силах с тобой спорить. Не стану тебя удерживать, - Он показал на
свою койку. - Нащупай под матрасом, поближе к стене, мой бумажник и дай мне.

Пораженный этой внезапной победой, ощущая стыд, уни-; жение и досаду,
Иоганн неловкими руками стал рыться под одеялами. Нашарил бумажник, подал
Граффу, тот не мешкая раскрыл его, достал из одного отделения солидную пачку
банкнотов и, не считая, протянул Иоганну; жуткая улыбка проступила на его
измученном лице.

- Пожалуй, для твоего блага мне следовало поступить иначе, - сказал он
мягко, - но ни один дар не пойдет на благо, если он дается без
благословения. Благословляю тебя, Иоганн, тебе следовало знать, что смерти я
не боюсь. Даю тебе это не из страха, что ты отнимешь у меня жизнь. Но я
боюсь, что иначе ты станешь убийцей. Это совсем не одно и то же, Иоганн. Эти
деньги твои - и я больше не хранитель твой. Возьми их не задумываясь и
ступай своей дорогой, дитя мое.

Иоганн стиснул пачку денег - так много! можно купить все что хочешь! -
и, смущенный, сбитый с толку дядиным убеждением, что отныне он, Иоганн -
неисправимый грешник, растерянно выпалил:

- Дядя, ты со мной обращаешься как со слугой, но слугу ты бы никогда не
решился оставлять без гроша, как меня, это нечестно!

- Никогда я не считал тебя слугой, Иоганн. Не старайся оправдать себя
таким бессовестным способом... а теперь, пожалуйста, помоги мне лечь, я
очень устал.

Иоганн сунул деньги во внутренний карман куртки и занялся своими
всегдашними обязанностями, лицо его пылало.

- И дай мне, пожалуйста, снотворного, - сказал Графф.

С внезапной жалостью смотрел Иоганн, как старик пьет микстуру. Стараясь
подавить в себе это новое, неожиданное чувство, он осторожно, как его давно
научили, не обнажая нескромно этот маленький живой скелет, сменил на нем
костюм на ночную рубашку - поднял и потом бережно опустил одну руку, затем
другую, натянул подол на распухшие коленные суставы, поднял бессильное тело,
как младенца, аккуратно уложил, подвернул со всех сторон одеяло.

- Ну вот, спи, - сказал он, вдруг охрипнув.

- Спасибо, - сказал дядя. - Я тебе всегда благодарен.

Иоганн постоял над ним в нерешимости, потом сказал:

- Тебе спасибо, дядя. Я исправлюсь, обещаю тебе...

- Пожалуйста, ничего не обещай, - перебил Графф, приподнял руку и
улыбнулся той же ужасной улыбкой мертвеца. - Увы, все мои нужды остались
прежними. Я должен быть для тебя обузой до конца плавания. Мне надо еще раз
увидеть Германию, Иоганн, до этого часа я должен дожить. Потерпи.

- Ты не будешь мне обузой, дядя, - горячо сказал Иоганн.

Впервые старик Графф увидел открытое лицо - дружелюбное и, что всего
удивительней, полное великодушия, - оно неузнаваемо преобразилось, трудно
было поверить, что это и есть бессердечный сын его, Граффа, бессердечной
сестры.

- Доброй ночи, - сказал старик.

Иоганн бросился уже к двери, но приостановился, оглянулся.

- Доброй ночи, дядя. Спи спокойно.

Старик закрыл глаза, пусть благословенный наркотик проникнет в медленно
текущую кровь, в наболевшие нервы... о, закрыть глаза и не дышать,
заклинаниями воздвигнуть мир без света, нет, вселенную благодатной тьмы -
вот безмерное счастье. О Боже, затми солнце и луну, погаси планеты твои, как
я задул бы свечи. Вырони из державных усталых рук твоих тьму и тишину,
тишину и покой, покой праха, погребенного под прахом, тьму и тишину и покой
непроглядных морских глубин. Исцели мою скорбь своей тьмой, о Боже, я
ослеплен светом Твоим. Вспомни обо мне на единый миг, смилуйся, внемли
единственной моей мольбе: Ты есть жизнь вечная, да святится имя Твое, да
будет воля Твоя ныне и присно и во веки веков, но отпусти меня... отпусти.
Не лишай меня великого дара - благословенной тишины Твоей, вечной тьмы
твоей. О Боже, дай мне умереть навеки...