на Сильване, где полгода прослужил флаг-капитаном гиперборейского флота и
едва не был возведен в дворянство, но потом приговорен к плахе за разные
прохиндейства, едва унес ноги и полтора года пробивался более привычным
ремеслом, не отягощая себя мундиром. Семь раз его награждали орденами (и
трех потом лишили высочайшими указами, но Бугас все равно их носил),
четырежды вешали "в изображении", а однажды всерьез собирались набить из
него чучело (на той же гостеприимной Сильване). Словом, у капитана
"Невесты ветра" была самая обыкновенная, ничем не примечательная биография
типичного джентльмена удачи. И он, нутром и нюхом чуявший Необычное, день
за днем ждал, когда странный барон наконец признает, что достаточно
присматривался и валял дурака, - и предложит Нечто. Капитан заранее готов
был согласиться, предвидя, что мелкого или глупого дела _э_т_о_т
предлагать не станет.
с бумагами и принялся гулять, потребовав корзину вина и виолон. Гулял он
серьезно и сосредоточенно, без битья посуды и шума истребляя содержимое
корзины, порой брался за виолон, и тогда из каюты неслись приятные, но
совершенно неизвестные песни - иной раз даже на незнакомом языке. Дважды,
уже к вечеру, он даже плакал - коротко и зло, так что это походило на
рычанье пса. Капитану, не единожды с таким сталкивавшемуся (и самому пару
раз отводившему душу именно таким образом), уже было ясно, что этот
человек то ли спихнул благополучно неподъемное дело, то ли заливает
серьезное горе - а то и все сразу, похоже. Капитан пытался как-то связать
все это с последними ронерскими странностями, о которых толковали черт-те
что, но простоял в Равене всего два дня, занятый погрузкой выше крыши, а
все новости, какие залетели в уши, оказались чересчур уж запутанными и
сумбурно изложенными. Тетка Чари, похоже, что-то знала, и вообще страшно
интересно было, как это ей удалось просквозить аж в графини, но очень уж
мимолетно они свиделись.
аккурат по соседству с квартирмейстерской, попивая "Касаточью кровь" и
коряво записывая за бароном очередную незнакомую прежде балладу:
тонкая, а голосище у барона - дай боже. Были моменты, когда капитану все
же нестерпимо хотелось унизиться - но останавливал его, прямо скажем, не
гонор, а скорее уж предчувствие, что ничего он не узнает, ибо барон не из
тех, кто во хмелю развязывает язык. Вот и сейчас он в который уж раз
рычал, что не уберег, но отомстит так, что ужаснется сам черт. Но никаких
имен и названий, ничего конкретного так и не последовало. Зато последовала
песня на абсолютно незнакомом языке, нечто вроде:
непонятностей, вместе взятых. Впервые он был посередине загадки - и она
ему не подчинялась. До сих пор он терпел поражения, но это совсем другое
дело. Не удалось найти ни Крепости Королей, ни иных кладов - однако это
означало лишь, что их следует искать в другом месте, причем тут поражение,
это и не поражение вовсе...
Бугаса и вежливо осведомился, нельзя ли раздобыть газет. Бугас без
малейших возражений (решив, что эта просьба может и дать ему ключик) повел
"Невесту ветра" к ближайшему крупному порту (они плыли уже по Ягартале) и
выслал шлюпку с наказом раздобыть все газеты за последние двое суток.
Раздобыли без особого труда, привезли кипу. Барон перебирал их в
молниеносном темпе, определенно высматривая что-то конкретное. И
отыскал-таки, прочел крайне внимательно, рассмеявшись коротко, жестко,
сунул лист синеглазой. Синеглазая столь же вдумчиво это прочитала,
улыбнулась и сказала спутнику совершенно непонятную сторонним свидетелям
фразу:
светлыми мечтами, в самом-то деле...
полагается отпраздновать), Бугас ухитрился непринужденно забрать у рыжей
газету, и она небрежно отдала. И тут же впился жадным взглядом в то место,
он хорошо запомнил, что оба читали.
Там в одночасье все встало вдруг с ног на голову. Некий ронерский герцог
(о котором ничего толком неизвестно, даже имя приводилось в трех
вариантах), объявив ваганум по всем правилам, вдруг вторгся в пределы
королевства с сильным отрядом из Волчьих Голов, Вольных Топоров,
каталаунских дворян и прочего пограничного лихого народа. Сметая
выставленные впопыхах жиденькие заслоны баронских дружин, они оставляли за
собой переполох и пожарища, сжигая маноры, оказавшие сопротивление. И
очень скоро местная знать наперегонки бросилась изъявлять герцогу свою
полную лояльность, а те, кто находился вдалеке от театра военных действий,
увели свои отряды в поместья, после чего король лишился трех четвертей
войска. Оставшаяся у него наемная панцирная пехота вышла из игры - она,
вообще-то, выстроилась в боевые порядки у столичных предместий, но галопом
подскакавший к ним герцог швырнул наземь горсть невиданно огромных
бриллиантов и прокричал, что дарит это им на бедность, пусть сделают
выводы. Камни оказались настоящими, и пехота мгновенно сделала выводы -
боевые порядки вмиг распались, панцирники в жуткой схватке из-за
нежданного подарка судьбы принялись истреблять друг друга, и конница
герцога, пройдя через них, как горячий нож сквозь масло, помчалась к
королевскому дворцу, где и нашел свой бесславный конец Арсар Сорок Второй,
оказавшийся последним в длинном ряду Арсаров Арирских. Герцог возложил на
себя корону под приветственные крики магнатов - не вполне искренние, быть
может, зато громогласные.
запуталось еще туманнее и круче. Он с превеликой охотой взял бы
кого-нибудь на абордаж, просто так, чтобы только успокоить расстроенные
нервы, но на реке, проплывая к тому же в пределах Снольдера, такие номера
откалывать было опасно. Свободные от вахты моряки сидели в кубрике, как
мышки, но капитан, против обыкновения, пребывал тих. Даже когда он
перехватил вдрызг пьяного кухаря, отправившегося потрогать барона
серебряным половником и глянуть, что из этого выйдет, взрыва не
последовало. Бугас лишь благостно улыбнулся и, наставительно подняв палец,
сказал:
непривычно ласкового тона протрезвел. А капитану в приступе светлой
отрешенности от бытия захотелось вдруг совершить что-нибудь доброе, и он
распорядился отнести болящему Красавчику сливового пудинга. Потом напился.
Он медленно загонял себя в состояние напрочь измененного сознания,
знакомое каждому пьющему, лежа в кресле, задрав сапоги на привыкший к
такому обращению стол, созерцая занимавшие полстены материальные
доказательства своих прошлых триумфов. В стеклянном ящике угрюмо
нахохлилось чучело летучей мыши-бормотуньи, полтыщи лет считавшейся
мифологической тварью из туземных легенд - до появления у острова Гурган
"Невесты ветра" и лихой экспедиции в джунгли, основанной, впрочем, на
вдумчивом анализе легенд, которые Бугас промывал, как золотоносный песок,
пока не извлек четкие указания. На особой полочке, прикрепленный
проволокой, покоился Перстень Ланкара, который долгие годы полагали
магическим украшением, несущим гибель любому новому владельцу, не знающему
отворотного заклятья - пока не объявился капитан Бугас и не доказал, что
никакой магии тут и не ночевало, а все смерти происходят от дьявольски
хитроумного механизма с отравленной иглой, заделанного в перстень
неизвестным умельцем и исправно проработавшего сорок лет. Ящиков двадцать
с застекленной передней стороной было отведено мелким предметам из
найденных им кладов. В других лежали расшифрованные рукописи. Была еще
невзрачная пластинка с коротким текстом, поднятая со дна океана в
известном лишь Бугасу месте и неопровержимо свидетельствовавшая (для того,
кто понимает), что Бугасу, единственному на Таларе, известны координаты
затонувшей страны Альдарии. Увы, ученые профессора с редкостным
единодушием, немыслимым во всех прочих случаях, в подлинность пластинки
напрочь не верили (ибо для половины из них это означало бы похерить
собственные книги и диссертации, построенные на решительном отрицании
Альдарии), и после конфуза в Латеранском университете Бугас зарекся
предъявлять ее "фиолетовым". Сам он нисколечко не сомневался, что
пластинка подлинная, но никак не выпадало удачи вторично протралить дно в
Посняков Андрей
Андреев Николай
Мацумото Сэйте
Сапковский Анджей
Контровский Владимир
Афанасьев Роман