понять, что сотворилось во граде!
разбивать бертьяницы и погреба, искали оружия (а нашли, как оказалось
впоследствии, первым делом хмельное питие). Самозванная власть усилила
заставы у всех ворот градных. С визгом, руганью, криком и кровью -
обнаженное железо требовало примененья себе - забивали в город, в осаду,
рвавшихся вон из города. И какая уж тут братня любовь! Ненависть
(повелевать, заставить!) объяла едва не каждого. Граждане, лишенные своего
гражданского началования, стали толпой. Кто спрашивал, кем и куда
износились отобранные у отъезжающих порты и узорочье? Кто и кому раздавал
оружие? Почему явилось вдруг столько пьяных? Что за задавленный женский
визг слышался там и тут? Из чьих ушей вырывали серьги, кого насиловали в
подворотне, с кого сдирали дорогой зипун или бобровую шапку?
совести не позволяли взять приступом княжеские палаты, но уже ворвались в
молодечную, расхватывая сабли, брони и сулицы, невзирая на истошный вой
прислуги, лезли к хозяйственным погребам...
порядок. Колокола всех церквей яростно вызванивали набат. Засевший в
приказах вечевой совет под водительством Фомы, оружейного мастера, троих
купцов-сурожан - Михайлы Саларева, Онтипы и Тимофея Весякова да двоих
градоделей, Степана Вихря и Онтона Большого, с десятком перепуганных
городовых боярчат старались изо всех сил наладить оборону города. Купцы,
хоть двое из них и были на Куликовом поле, мало что могли содеять. Фома,
тот вооружил своих мастеров с подручными, потребовав того же от городовых
дворян. Воинская сила все же нашлась, и после нескольких безобразных
сшибок совет сумел перенять городские ворота и все спуски к Москве-реке.
Но пока толковали и спорили, зажигать ли посады, первые татарские разъезды
уже появились под Кремником, что вызвало дополнительный пополох.
брошенного Богоявленского монастыря, вымчала вдруг негустая кучка ратных и
устремилась прямь к Фроловским воротам. Фома, стоя на стрельницах,
сообразил первый:
стрелы, дело решали мгновения. Но вот створы ворот раскатились, и с гулким
топотом по бревенчатому настилу подъемного моста ватага устремила в город.
Ворота закрылись, и мост стал подниматься перед самым носом у татар.
румяного лица. То, что князь-литвин, Остей именем, послан от Андрея
Ольгердовича, разом, словно на крыльях, облетело город. Фома тут же, безо
спору, уступил власть опытному воину. И хоть не без ругани, перекоров и
споров, но уже к позднему вечеру во граде начал устанавливаться хоть
какой-то воинский порядок. Оборуженные посадские мужики и редкие ратники с
луками, самострелами и пучками сулиц были разоставлены по стенам. Уже
готовили костры, кипятили воду в котлах, дабы лить на головы осаждающим; в
улицах, загороженных рогатками, поутихли грабежи; и, словом, город,
доселева беззащитный, уже был готов хотя к какой обороне... Еще бы князю
Остею поболе воеводского разуменья и хоть сотни две опытных кметей! Он уже
не мог предотвратить раззор оружейных, бертьяниц и молодечной, случившийся
до него, он уже не мог замкнуть занятые народом и разгромленные боярские
погреба...
понедельник, двадцать третье августа.
стременах, разглядывая из-под ладоней радостный издали, залитый солнцем,
лучащийся белизной город с золотыми маковицами церквей и узорными, в
сквозистых кованых прапорах, шатрами теремов, вытарчивающих из-за
стрельниц городовой стены.
темные очерки движущихся ратников, и по этому, едва видному отсюда
шевелению, по смутному гуду, доносящемуся из-за стен, да по частым и злым
ударам колокола чуялось, что там, внутри, словно в разбуженном,
потрясенном улье, творится какая-то неподобь. Те, кто посмелее, подъезжали
близ, целились в отверстия бойниц. Оперенные стрелы с тугим гудением
уходили внутрь заборол. Иногда там слышался крик ярости или жалобный вопль
раненого.
к Фроловским воротам, в богатом платье и оружии.
копье. - Гаварить нада!
ним, повозившись, явились сразу двое.
правильно по-русски из кучки татар.
готовит!
назад со стены. Показалась иная голова в шеломе:
князь Остей!
Занеглименью, татары входят в дома, что-то выносят, волокут, торочат к
седлам. Там и сям подымались первые нерешительные пожары. Москвичи, кто
молча, кто ругаясь, глядели со стен.
вида не казал, что все дрожит и мреет в глазах, - сам поднялся на глядень.
Долго смотрел с костра, высчитывая что-то. Подошедший близ купчина
постоял, обозрел, щурясь, негустую татарскую конницу.
наконец, купчина, боковым, сорочьим взглядом проверяя, как поведет себя
литвин в таковой трудноте.
отверг Остей. И - в хмельные, излиха развеселые глаза - докончил: -
Надобно удержать город, доколе подойдет князь Дмитрий с иньшею ратью! Об
ином не мечтай! (<Пьяные все! - подумалось. - Не дай Бог сегодня великого
приступу!>)
храмах и по теремам, ожидаючи, быть может, смерти. Но сколько оставалось
тверезых во граде?!
вершке от его головы, - Остей полез вниз, жалобно проговоривши
стремянному:
лицо, в груду попон, закинул рядном, прошипел:
вышли наружу. Стремянный сел на лавку, положивши на столешню перед собой
тяжелые руки, покосился на штоф темного иноземного стекла и замер, свеся
голову, в трудном ожидании. Господин его не спал уже и не две, а три ночи.
Посланный отцом, князем Андреем, скакал в опор, обгоняя татар, аж от
самого Полоцка. И ратник, сам едва державшийся на ногах, теперь, качаясь
на лавке, стерег сон своего господина.
Стремянный отмотнул головою: бери, мне не надо, мол! Залез, проискавши
князя на заборолах, оружейный мастер Фома.
бессильно посидел. В голове шумело. Чернь, вскрывшая боярские погреба,
теперь по всему городу выкатывала на улицы бочки и выносила корчаги и
скляницы со стоялыми медами, пивом и иноземным фряжским и греческим
красным вином. Упившиеся валялись по улицам. Фома сам <принял>, нельзя
было не принять. Он, крутанувши башкой, встал-таки, одолев минутную
ослабу, и, ничего не сказавши стремянному, пошел вон.
Вали с нами! - Неровно колыхались рогатины и бердыши. Один пьяно тянул за
собою по земи фряжскую аркебузу.
вишь, не взять было, а не то поганой татарве! Постоят да уйдут! А не то мы
отселе, а князья наши оттоль... Эх! Эй, Фома! Отворяй, мать твою, ворота
отворяй! Мы их счас! Мы кажного, как зайца, нанижем... - Вечевой воевода
едва вырвал зипун из лап пьяной братии. Где свои? На улице какие-то
расхристанные плясали около бочки с пивом. Темнело. Там и тут бешено
мотались факелы. <Подожгут город!> - со смурым отчаянием думал Фома. На
миг показалось избавлением отворить ворота и выпустить всю эту пьяную
бражку на татар... Перережут! И города тогды не удержать!
Трубников Александр
Маккэфри Энн
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Мороз Александра
Херберт Фрэнк