Как дядя Сережа! Как отец Сергий! - поправился он, снова зарозовев. -
Отведи меня к нему! Тетя Шура бает, некогда ей и далеко... А землю, и
коровок, и коней пусть забирают Тормосовы!
сидел, опустив голову. Покаянно молчал, поминая слова Алексия и свое
давешнее неверие в господнюю благость.
вперяя взгляд в васильковые очи сына.
Сережа, как отец Сергий, - снова поправился он, - и с ребятами не играю,
могу и ночью не спать! Очень хочу в монахи! Я сам, когда братика хоронил,
и обмывал, и рубашечку ему надевал чистую, и не боялся совсем, вот! Я все
буду там делать: и воду носить, и дрова колоть, и на молитве стоять с
дядею Сережей! Скажем только тетеньке Шуре и пойдем, да?
плакал. Горячие слезы капали на тесовый пол. Быть может, только теперь ему
и предстоит совершить достодолжное: отвести и передать Нюшиного отрока
своему младшему брату, попросив Сергия постричь мальчика в иноческий сан.
Быть по сему! Он отер слезы тыльной стороною руки и решительно встал, так
и не тронув ни хлеба, ни репы. Быть может, покойная Нюша, воскреснув в
этом отроке, сама пожелала заново переиначить свою прежнюю жизнь!
надвинул шапку на уши и доверчиво вложил потную ладошку в широкую руку
отца, которого так и не научился называть батей.
молока, была пуста. Кто не ушел - умер. Марья, последняя оставшаяся в
живых, с усилием сложила на груди руки покойнику мужу и, шатаясь от
слабости, вылезла на крыльцо. На воздухе ее вырвало кровью. В голове
звенело, в глазах все плыло, и тело было легкое, невесомое, только бы
полететь, но ноги подвертывались, не давали оторваться от земли.
через друга, вырвались на протаявший двор.
заставила себя сесть, подоить. Пальцы сперва не слушались, не сжимались
ладони, и все-таки молоко текло, наполняя бадейку. Корова, поворачивая
морду, раза два благодарно лизнула ее в плечо и голову.
доила, пока налитые соски не одрябли и раздутое вымя не стало пустым и
мягким. Тогда, волоча за собою бадью и расплескивая молоко, Марья вышла во
двор. Остоялась, нагнулась за косарем, чуть не упав, и косарем стала
перерезать вервие, привязывающее корову к кольцу в стене хлева. Обрезала
пальцы, заплакала, прислонясь к коровьим рогам. На миг стало до ужаса
жалко себя. Вновь перемоглась и наконец освободила корову, которая
нерешительно, словно удивляясь, мотнула освобожденною головой и
затопталась, не понимая, надо ли выходить из распахнутой стаи.
поднялась от груди и вновь чуть не опрокинула ее в небытие, - но
справилась и на этот раз, протиснулась к коню и долго дергала за цепь,
позабыв, что надо просто снять недоуздок. Освобожденный конь, помявшись,
тихо пошел вслед за хозяйкой и ржанул, выйдя во двор, не понимая, почему
его не запрягают и почему ворота отверсты настежь, а хозяйка упирается в
стену и будто ползет - вон из двора.
мглисто-пропадающее сознание она догадала, что плачет во дворе у Огибихи.
Марья налила туес молока и потащилась вон из двора, цепляясь рукою за
огорожу. (Взглянула было на полуопруженную бадейку - не выпить ли? Но от
одной мысли о молоке потянуло на рвоту.)
Марья не помнила. Наконец вскарабкалась на крыльцо, сунулась в открытые
сени, где ребенок, лежа на лавке, заливался криком. Она поискала рожок,
налила, вложила в рот малышу, и он въелся, трясясь, заливаясь молоком,
чмокая и мотая головкой.
овчинный зипун, поставила рядом ночву и вылила в нее остатки молока.
Может, догадает подползти и попить? И неверной, колеблющейся походкой
поплелась к дому.
выпустить скотину из хлевов, но поняла, что уже не сможет.) Она падала,
ползла, теряя сознание, ее снова и снова выворачивало в кашле, и кровавая
мокрота пятнами пестрила весенний снег.
крыльца, поднялась на ноги и, кое-как взобравшись по ступеням, уцепилась
за рукоять дверей. Падать в сенях так не хотелось! Тяжелое полотно наконец
подалось, Марья открыла дверь и, облегченно теряя сознание, повалилась в
ногах у мертвого супруга, одно лишь поминая в забытьи: по-годному сложить
руки у себя на груди! Что-то еще не было сделано в доме... <Лампада не
зажжена! - слабо догадалась она. - Вот полежу...>
распахнутую дверь, наполнил избу, начал шевелить солому и сор, заглядывать
за занавески в тщетных поисках какого бы то ни живого существа. Но Марья
уже не шевелилась и не дышала.
вдалеке вновь требовательно заплакал ребенок.
Серова. Приношу ей глубокую благодарность.
поправок, а также детальный критический разбор всей рукописи.
после журнальной публикации романа.
глубины времени, лишь с утишением сиюминутных страстей яснеет, становится
внятной большинству истинная ценность личности тех, кто так или иначе
оставил свой след в истории. Но и в этом, все уряживающем и воздающем суде
времени есть свои любимцы и пасынки. Человечество больше помнит и чтит лиц
ярких, события звонкие и громозвучные; помнят полководца, прославленного
победами, но не того, кто подготавливал в тишине и трудах грядущий всплеск
воинской славы... Семен Иванович, Симеон Гордый, русский князь середины
великого четырнадцатого столетия, - столетия, почти из небытия создавшего
к концу своему мощную державу, Русь Московскую, в последующие три века
переплеснувшую все мыслимые границы в стремительном росте своем, - князь
этот, сын Ивана Даниловича Калиты, принадлежит как раз к таким лицам,
незаслуженно и капризно полузабытым, хотя без деятельности его, как
видится сейчас, сквозь туманы веков, во многом самоотверженно-героической,
Москва, по-видимому, не стала бы столицею земли, уступив место тверскому
иди суздальскому княжескому дому. Семен Иванович сумел сохранить,
закрепить и укрепить дело отца своего, доведя, додержав землю и
власть - великое княжение владимирское - до начала нового национального
подъема Владимирской Руси, ставшей, к той поре, уже Русью Московской.
он сумел без войн и пролития крови, сумел сохранить на Руси <тишину
великую>, но и удержать Новгород в орбите великокняжеской власти, но и
укрощать братьев-князей, как и боярские <которы> в собственном княжестве,
но и не позволить Ольгерду Литовскому начать отрывать и захватывать одно
за другим русские северские княжества, как он это начал делать тотчас
после трагической смерти князя Семена. Он же, Симеон Иванович Гордый,
сумел продвинуть Алексия Бяконтова на пост митрополита русского и тем
обеспечил сохранение первенства Москвы среди соперничающих княжеств
Волго-Окского междуречья. Очень многое сумел и смог совершить этот князь,
не совершивший ни одного громозвучного деяния, сопровождаемого пролитием
крови, разорением сел и гибелью тысяч и тысяч ратников... Одна ордынская
политика Семена Ивановича, его дружба с ханом Джанибеком, так много давшая
Руси и Москве, заслуживала бы специального монографического изучения.
украшал Симеон столицу своего княжества, и мы не знаем поэтому уровня его
эстетических вкусов, но и одни летописные сведения о заботах этого князя
по украшению родного города говорят уже очень о многом.
которое было бы аморальным или жестоким, хотя политика, да еще политика
тех сложных и трудных времен постоянно, казалось бы, требовала от
властителя нарушения норм привычной бытовой нравственности.
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Куликов Роман