удобные для отдыха, чтобы там обучать и готовить к дальнейшему быстро
разросшееся войско. Тут среди ожиданных и неожиданных забот хану
встретилось безлико-опасное - нож тайного убийцы. Так случилось, случается
и будет случаться с людьми, взявшими власть для цели, которую не только
льстецы, но сами они признают высокой: приходится убивать своих, чтобы
оберечься от своих же.
приходилось двое из включенных в племя насильно или присоединившихся
добровольно. Казалось, опасность могла угрожать от чужих, так судят люди
недалекие. Хану донесли о заговоре, составленном своими. Всадники из шести
семей задумали вернуться в родовые угодья, им достаточно уже полученной
доли, хоть для них эта доля - ничтожество. Не решаясь уйти открыто - по
закону, объявленному Тенгизом, беглецы подлежали казни, - недовольные
распускали языки, еще не понимая опасности болтовни. Они порицали хана
Тенгиза за слишком широко разинутую пасть. Недовольные похвалялись: можно
и укоротить на голову молодого хана. Монгол рождается и живет свободно.
Хан Гутлук не позволял ходить в набеги, но зато не мешал всем жить, как
хотят. Так передавали хану, ц хан знал: передают правду. Хан воздержался
от немедленных действий.
Нанятые мастера денно и нощно изготовляли оружие, латы, шлемы. Шорники
слепли над сбруей из-за высокой платы и в надежде на обещанную награду
помогая однотонной песней просмоленным до костей пальцам.
безделья он беседовал с братьями и с двумя сотниками, проявившими
способность к разведке между своими. Пропитанная салом черная кошма
ханской юрты еле прикрывала советников. Кто недовольные? Почему
недовольны? Новички в деле сыска постепенно добирались до настоящей
причины. Забастовали богатые. У этих дома осталось больше скота, чем у
многих, у них было наиболее ценимое - лучшие лошади.
размотал клубок, в котором пряталось нужное хану-правителю - смысл.
Богатый легче насыщается, быстрее устает, скорее стремится к покою. Сытые
ленивы - то-то они и упрекают Тенгиза за слишком широко разинутый, как у
голодного, рот.
старея душой рядом с отцом, Тенгиз воздвигал свое будущее в подобии
лестницы. Слишком высоко парила мысль Гутлука, и на ступенях своей
лестницы Тенгиз помещал способы управления, искусство боя, сражения,
освоение захваченного. Пришлось порасширить эти ступени, чтобы на каждой
нашлось место для отнюдь не почетной охраны - для тайного надзора за
тайными мыслями, для войны со своими же...
стража, но бдительные сторожа. К хану пускали еще всех, а не по выбору, и
без осмотра. Хан еще не носил под кожаным кафтаном гибкую кольчугу сунской
работы, которую ему достали младшие братья. Повсюду Тенгиз беседовал и с
простыми всадниками, и с десятниками. Он хотел знать и ощущать всех, Пока
войско не разрослось. Ничто не остановит его в малом, но нужном, дабы
свершилось большое.
железо, а шорники - кожу. Тенгиз приказал заплатить обещанное. Мастера
удалились, благословляя хана. Хан дал им провожатых, иначе, по глупости
оседлых, эти не найдут дороги и погибнут, для них монгольская степь -
пустыня.
обещания, в Калче Тенгиз решил перебить мастеров, когда они закончат
работу. Не из жадности, а от презренья к гибким хребтам оседлых, из
отвращенья к заискивающим голосам, к приниженности оседлых, которые,
дрожа, все же польстились на заработок. Сейчас он щадил их отнюдь не из
милости: попросту он понял полезность ремесленника для монгола. Показав
пример, хан приказал войску разумно оставлять жизнь умельцам.
за дело под плетью крайней необходимости, они подчинялись ей, как болезни,
и работали, как больные, медленно, через силу.
до рожденья Тенгиза. Ликург, научивший Спарту презирать и роскошь, и труд
ради войны, стал мифом давным-давно. История и поэзия облачили монголов и
спартанцев в одежды двух разных миров. О том как будто постаралась и
природа - внешне, тогда как между теми и другими существовало внутреннее
братство.
решения, что измена себе есть признак силы, а не слабости. Слабые от
лености ума и из страха цепляются за принятое однажды. Размышляя о
пределах, Тенгиз нуждался в Гутлуке. Умея незаметно предложить отцу своей
плоти и духа какую-либо мысль, Тенгиз терпеливо выжидал. Не скоро, но
Гутлук возвращал ту же мысль, преображенную золотом разума.
Для Тенгиза отец был как гора. Превосходство отца возвышало сына - он
будет иным, но и таким же.
вышел. Трое сторожей не шелохнулись. Опираясь на копья, они будто дремали
стоя, но каменная неподвижность тел выдавала бодрствование. Тенгиз долго
стоял, долго ждал. Звезды начинали гаснуть, а босые ступни окоченели. Хан
обулся. Юноша, родственник и слуга, поднес миску квашеного молока,
холодного, чуть пенящегося, и положил в деревянное корытце - тэбши -
окорок вареной баранины с воткнутым в холодное мясо длинным сточенным
ножом.
без спеха поднимался вместе с солнцем на длинные отмели восточного берега
Поднебесной. Солнце еще не одолело подножий горной гряды, защищавшей
монгольскую стоянку.
Лагерь - люди и лошади уже жили в сумерках нового дня, наполняя его
движеньем и шумом: люди часто слишком торопятся, а лошади всегда чутки к
людскому волнению. Ветер еще безучастно спал, давая всем некий срок
тишины, называемый утром, когда далеко слышны слабые голоса живых и даже
самый слабый из них - человеческий, какую бы власть над другими ни
воплощал его хозяин.
ремнем привязали копье с белым шелковым лоскутом знамени над девятью
пучками черных волос из хвоста яка.
глядел наружу из темной юрты, как дикий зверь из пещеры. Он не был ни
диким, ни зверем. Просто еще не пришло время поэтов, которые на чистейшем
языке корана будут писать поэмы-манифесты для монгольских ханов и - от
своего имени - поэмы о величии ханов. Поэты еще не успели присосаться, как
рыбы-прилипалы к акулам, к монгольским сапогам. Великое Небо сберегло от
липкой лести Тенгиза, сына Гутлука.
плотным строем тысяч юрту хана. Хорош такой строй, коль ему подчиняются
люди, умеющие жить просто, как проста сама жизнь - пока сам человек ничего
не придумал, - которые молоды в молодости, в зрелости - зрелы, как
чувствуют они сами, а случившееся с ними случается в первый раз - для них.
Хорошо, когда хан чутко освобождает строй, вытягивая в десятники, в
сотники других, памятливых, которых и собственная и чужая жизнь наделяет
богатством опыта. Пусть, как всякое, опасно и это богатство: умные
ненадежны деятельностью живой мысли. Молодые ханы смелы, еще тонок их
вкус. До времени им, как пресное жирное блюдо, претит зловонная
преданность самодовольных тупиц.
несравненной свободы, хан назвал имена заговорщиков на свою жизнь и
произнес приговор.
тебе скрутить обреченных. Их вытащили, неудачливых хвастунов, и хан
приказал, навсегда возвысив себя над расправой:
рукой!
Тяжелые удары дубин обрушились на живые мешки, и мешки стали мертвыми, как
коровы, из шкур которых их сшили.
одинаковы. Так, немного в сторону и чуть вверх, глядит монгол, когда он
режет барана по своему обычаю: связав ноги, валит он скотину на правый
бок, вспарывает брюхо и, засунув руку по локоть, нащупывая сердце,
останавливает биение кусочка мяса.
рыть себе могилы и, ложась в них, славить его имя. Поэтому яма была
приготовлена, как и все остальное, заранее.
кости. Тогда монгол никому, даже своим, еще не мстил после смерти.
с гор в долину. Сейчас голос хана был бы неслышим.
слыл Воротами Гоби, была протоптана в дни, которые казались близкими к
дням сотворения мира. Да и теперь то время кажется чудовищно удаленным,
вопреки познаниям в астрономии и в истории Земли.
множество жестоко враждующих владений, мечтая найти путь мира между людьми
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Березин Федор
Флинт Эрик
Каменистый Артем
Лукин Евгений