на всякий случай ( чему я, впрочем, не верую и считаю вас вполне
неспособным), если бы на случай, - ну так, на всякий случай, - пришла бы
вам охота в эти сорок-пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе,
фантастическим каким образом - ручки этак на себя поднять ( предположение
нелепое, ну да уж вы мне его простите), то оставьте краткую, но
обстоятельную записочку. Так, две строчки, две только строчки, и об камне
упомяните: благороднее будет-с. Ну-с, до свидания... Добрых мыслей, благих
начинаний!
Раскольникова. Раскольников подошел к окну и с раздражительным нетерпением
выжидал время, когда, по расчету, тот выйдет на улицу и отойдет подальше.
Затем поспешно вышел и сам из комнаты.
он и сам не знал. Но в этом человеке таилась какая-то власть над ним.
Сознав это раз он уже не мог успокоиться, а теперь к тому же и пришло
время.
Порфирия?
подумал еще и еще, припомнил все посещение Порфирия, сообразил: нет, не
был, конечно, не был!
объяснить и этого, но если б и мог объяснить, то теперь он бы не стал над
этим особенно ломать голову. Все это его мучило, и в то же время ему было
как-то не до того. Странное дело, никто бы, может быть, не поверил этому,
но о своей теперешней, немедленной судьбе он как-то слабо, рассеянно
заботился. Его мучило что-то другое, гораздо более важное, чрезвычайное, -
о нем же самом и не о ком другом, но что-то другое, что-то главное. К тому
же он чувствовал беспредельную нравственную усталость, хотя рассудок его в
это утро работал лучше, чем во все эти последние дни.
эти новые мизерные затруднения? Стоило ль, например, стараться интриговать,
чтобы Свидригайлов не ходил к Порфирию; изучать, разузнавать, терять время
на какого-нибудь Свидригайлова?
чего-нибудь от него нового, указаний, выхода? И за соломинку ведь
хватаются! Не судьба ль, не инстинкт ли какой сводит их вместе? Может быть,
эта была только усталость, отчаяние; может быть, надо было не
Свидригайлова, а кого-то другого, а Свидригайлов только как тут
подвернулся. Соня? Да и зачем бы он пошел теперь к Соне? Опять просить у
ней ее слез? Да и страшна была ему Соня. Соня представляла собою неумолимый
приговор, решение без перемены. Тут - или ее дорога, или его. Особенно в
эту минуту он не в состоянии был ее видеть. Нет, не лучшее ли испытать
Свидригайлова: что это такое? И он не мог не сознаться внутри, что и
действительно тот на что-то ему давно уже как бы нужен.
могло бы быть у них одинаково. Этот человек очень к тому же был неприятен,
очевидно чрезвычайно развратен, непременно хитер и обманчив, может быть,
очень зол. Про него ходят такие рассказы. Правда, он хлопотал за детей
Катерины Ивановны; но кто знает, для чего и что это означает? У этого
человека вечно какие-то намерения и проекты.
страшно его беспокоила, хотя он даже старался прогонять ее от себя, так она
была тяжела для него! Он думал иногда: Свидригайлов все вертелся около
него, да и теперь вертится; Свидригайлов узнал его тайну; Свидригайлов имел
замыслы против Дуни. А если и теперь имеет? Почти наверное можно сказать,
что да. А если теперь, узнав его тайну и таким образом получив над ним
власть, он захочет употребить ее как оружие против Дуни?
явилась ему так сознательно ярко, как теперь, когда он шел к Свидригайлову.
Одна уже мысль эта приводила его в мрачную ярость. Во-первых, тогда уже все
изменится, даже в его собственном положении: следует тотчас же открыть
тайну Дунечке. Следует, может быть, предать самого себя, чтоб отвлечь
Дунечку от какого-нибудь неосторожного шага. Письмо? Нынче утром Дуня
получила какое-то письмо! От кого в Петербурге могла бы она получать
письма? (Лужин разве?) Правда, там стережет Разумихин; но Разумихин ничего
не знает. Может быть, следует открыться и Разумихину? Раскольников с
омерзением подумал об этом.
он про себя окончательно. - Слава богу, тут не так нужны подробности,
сколько сущность дела; но если, если только способен он, если Свидригайлов
что-нибудь интригует против Дуни, - то..."
уже не мог разрешать теперь подобных вопросов иначе, как только одним
решением: "Тогда я убью его", - подумал он в холодном отчаянии. Тяжелое
чувство сдавило его сердце; он остановился посредине улицы и стал
осматриваться: по какой дороге он идет и куда он зашел? Он находился на
-ском проспекте, шагах в тридцати или в сорока от Сенной, которую прошел.
Весь второй этаж дома налево был занят трактиром. Все окна были отворены
настежь; трактир, судя по двигавшимся фигурам в окнах, был набит битком. В
зале разливались песенки, звенели кларнет, скрипка и гремел турецкий
барабан. Слышны были женские взвизги. Он было хотел пойти назад,
недоумевая, зачем он повернул на -ский проспект, как вдруг, в одном из
крайних отворенных окон трактира, увидел сидевшего у самого окна, за чайным
столиком, с трубкою в зубах, Свидригайлова. Это страшно, до ужаса поразило
его. Свидригайлов наблюдал и рассматривал его молча и, что тоже тотчас
поразило Раскольникова, кажется, хотел было вставать, чтобы потихоньку
успеть уйти, пока его не заметили. Раскольников тотчас сделал вид, что как
будто и сам не заметил его и смотрит, задумавшись, в сторону, а сам
продолжал его наблюдать краем глаза. Сердце его тревожно билось. Так и
есть: Свидригайлов, очевидно, не хочет, чтоб его видели. Он отвел от губ
трубку и уже хотел спрятаться; но, поднявшись и отодвинув стул, вероятно,
вдруг заметил, что Раскольников его видит и наблюдает. Между ними произошло
нечто похожее на сцену их первого свидания у Раскольникова, во время сна.
Плутовская улыбка показалась на лице Свидригайлова и все более расширялась.
И тот и другой знали, что оба видят и наблюдают друг друга. Наконец,
Свидригайлов громко расхохотался.
примыкавшей к большой зале, где на двадцати маленьких столиках, при криках
отчаянного хора песенников, пили чай купцы, чиновники и множество всякого
люда. Откуда-то долетал стук шаров на биллиарде. На столике пред
Свидригайловым стояла початая бутылка шампанского и стакан, до половины
полный вина. В комнатке находились еще мальчик-шарманщик, с маленьким
ручным органчиком, и здоровая, краснощекая девушка в подтыканной полосатой
юбке и в тирольской шляпке с лентами, певица, лет восемнадцати, которая,
несмотря на хоровую песню в другой комнате, пела под аккомпанемент
органщика, довольно сиплым контральтом, какую-то лакейскую песню...
Пела она свою рифмованную лакейщину с каким-то серьезным и почтительным
оттенком в лице.
понадобиться, ступай! - Он налил ей целый стакан вина и выложил желтенький
билетик. Катя выпила стакан разом, как пьют вино женщины, то есть не
отрываясь, в двадцати глотков, взяла билетик, поцеловала у Свидригайлова
руку, которую тот весьма серьезно допустил поцеловать, и вышла из комнаты,
а за нею потащился и мальчишка с органом. Оба они были приведены с улицы.
Свидригайлов и недели не жил в Петербурге, а уж все около него было на
какой-то патриархальной ноге. Трактирный лакей, Филипп, тоже был уже
"знакомый" и подобострастничал. Дверь в залу запиралась; Свидригайлов в