Чтение 117–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

полностью лишают аппетита самых крепких людей, и всякий раз, примечая, как
мало ест Бийо, спрашивал его, как спросил только что, в чем причина такого
воздержания; но Бийо всякий раз отвечал, что он не голоден, и Питу
довольствовался этим ответом.

Однако было одно обстоятельство, по-настоящему смущавшее Питу; то была не
воздержанность Бийо в пище - в конце концов, каждый волен есть мало или
вообще не есть. К тому же чем меньше ел Бийо, тем больше доставалось ему,
Питу. Нет, его смущала немногословность фермера.

Когда Питу делил с кем-нибудь трапезу, он любил поговорить; он заметил,
что беседа, ничуть не мешая глотанию, способствует пищеварению, и это
наблюдение так глубоко укоренилось у него в мозгу, что, когда Питу
доводилось есть в одиночестве, он пел.

Если, конечно, на него не нападало уныние.

Но теперь у Питу не было никаких причин для уныния, скорее напротив.

С некоторых пор жизнь его в Арамоне снова наладилась. Как мы знаем, Питу
любил, вернее, обожал Катрин, и я прошу читателя понимать это буквально;
итак, что нужно итальянцу или, например, испанцу, обожающим Мадонну? Видеть
ее, стоять перед ней на коленях, молиться.

А что делал Питу?

С наступлением темноты он отправлялся к Клуисовой глыбе; он видел Катрин,
стоял перед ней на коленях молился.

И девушка, благодарная Питу за огромную услугу, которую он ей оказал, не
препятствовала ему в этом. Взгляд ее устремлялся мимо Питу, гораздо дальше,
гораздо выше!

Лишь время от времени славный парень ощущал легкие уколы ревности, когда
приносил с почты письмо от Изидора к Катрин или относил на почту письмо от
Катрин к Изидору.

Но в конечном счете это все же было несравненно лучше, чем прежде, когда
он только что вернулся из Парижа и объявился на ферме, и Катрин, распознав в
Питу демагога, врага знати и аристократов, выставила его за дверь, говоря,
что работы для него на ферме нет.

Питу, не знавший о беременности Катрин, даже не подозревал, что нынешнее
положение дел не может длиться вечно.

Посему он покинул Арамон с огромным сожалением, но офицерский чин
обязывал его подавать пример ревностной службы; и вот он попрощался с
Катрин, поручил ее заботам папаши Клуи и обещал вернуться как можно скорей.

Как видим, ничего из того, что осталось у Питу дома, не могло погрузить
его в уныние.

В Париже с ним также не приключилось ничего худого, что могло бы заронить
в его сердце это чувство.

Он разыскал доктора Жильбера и отчитался ему в употреблении его двадцати
пяти луидоров, а также передал благодарность и добрые пожелания тридцати
трех солдат национальной гвардии, которых он обмундировал на эти двадцать
пять луидоров, а доктор Жильбер вручил ему еще двадцать пять луидоров, на
сей раз предназначавшихся не только на нужды национальной гвардии, но и на
его собственные.

Питу простодушно и без лишних слов принял этот подарок.

Г-н Жильбер был для него богом, и от него Питу легко было принять что бы
то ни было.

Когда Всевышний насылал дождь или солнце, Питу никогда не приходило в
голову взять с собой зонтик, чтобы уклониться от господних даров.

Нет, он принимал и то, и другое, и, как цветам, как всем растениям и
деревьям, эти дары всегда приходились ему кстати.

Кроме того, Жильбер ненадолго погрузился в размышления, а потом, подняв к
нему свое красивое задумчивое лицо, сказал:

- Сдается мне, дорогой Питу, что Бийо о многом нужно мне рассказать, а
покамест я буду беседовать с Бийо, почему бы тебе не навестить Себастьена?

- Ах, с удовольствием, господин Жильбер, - воскликнул Питу, хлопая в
ладоши, как ребенок, - мне самому ужасно хотелось, но я не смел попросить у
вас разрешения.

Жильбер еще на миг задумался.

Потом взял перо, написал несколько слов, сложил лист и надписал имя
своего сына.

- Держи, - сказал он, - возьми экипаж и поезжай за Себастьеном;
по-видимому, вследствие того, что я написал, ему надо будет нанести один
визит; ты проводишь его, не правда ли, милый Питу, и подождешь у дверей.

Может быть, придется подождать час или даже больше, но я знаю твою
снисходительность: ты скажешь себе, что оказываешь мне этим услугу, и не
станешь скучать.

- Да нет же, не беспокойтесь, господин Жильбер, - сказал Питу, - я
никогда не скучаю. К тому же по дороге я куплю у булочника краюху хлеба, и,
если в карете мне станет скучно, я пожую.

- Прекрасное средство! - отозвался Жильбер. - Но только, знаешь ли, Питу,
- добавил он, улыбаясь, - с точки зрения гигиены есть всухомятку вредно:
хлеб лучше чем-нибудь запивать.

- Тогда, - подхватил Питу, - я кроме хлеба куплю ломоть студня и бутылку
вина.

- Браво! - воскликнул Жильбер.

И воодушевленный Питу вышел, нанял фиакр, велел ему подъехать к коллежу
Людовика Святого, спросил Себастьена, который прогуливался в саду при
коллеже, сгреб его в объятия, как Геракл Телефа, расцеловал от души, а
потом, опустив на землю, вручил ему письмо от отца.

Себастьен первым делом поцеловал письмо с нежной и почтительной сыновней
любовью; потом, после минутного размышления, он спросил:

- Скажи, Питу, а не говорил ли отец, что ты должен куда-то меня отвезти?

- Да, если ты согласишься.

- Еще бы, - поспешно промолвил мальчик, - конечно, я согласен, и ты
скажешь отцу, что я был в восторге от его предложения.

- Ладно, - сказал Питу, - похоже, что речь идет о месте, где тебе бывает
очень весело.

- Я был в этом месте всего один раз, Питу, но буду счастлив туда
вернуться.

- В таком случае, - объявил Питу, - остается только предупредить аббата
Берардье о твоей отлучке; фиакр ждет у дверей, и я тебя увезу.

- Превосходно, - отвечал юноша, - и, чтобы не терять времени, милый Питу,
отнеси сам аббату записку от отца, а я тем временем немного приведу себя в
порядок и буду ждать тебя во дворе.

Питу отнес письмо директору коллежа, получил exeat и спустился во двор.

Свидание с аббатом Берардье приятно польстило самолюбию Питу; в нем
признали того нищего крестьянина - в шлеме, при сабле, но без такого важного
предмета туалета, как кюлоты, - который в тот самый день, когда пала
Бастилия, год тому назад, произвел в коллеже целый переполох как оружием,
которое при нем было, так и одеждой, которой на нем не было.

Сегодня он явился сюда в треуголке, в синем сюртуке с белыми отворотами,
в коротких кюлотах, с капитанскими эполетами на плечах; сегодня он явился с
той уверенностью в себе, какая достигается благодаря уважению сограждан;
таким образом, он имел право на самое обходительное обращение.

И аббат Берардье встретил его весьма обходительно.

Почти в то же самое время, когда Питу спускался по лестнице, ведущей от
директора коллежа, Себастьен, у которого была комната в другом крыле,
спускался по другой лестнице.

Себастьен уже не был ребенком; это был очаровательный юноша лет
шестнадцати-семнадцати, лицо его обрамляли чудесные каштановые волосы, а
голубые глаза метали первое юное пламя, позлащенное, как лучи зари.

- Я готов, - весело сказал он Питу, - поехали.

Питу посмотрел на него до того радостно и вместе с тем до того изумленно,
что Себастьсну пришлось повторить свое приглашение еще раз.

На сей раз Питу последовал за юношей.

У ворот Питу сказал Себастьену:

- Вот ведь какое дело: я, знаешь ли, понятия не имею, куда нам ехать,
поэтому назови адрес сам.

- Не беспокойся, - сказал Себастьен. И, обращаясь к кучеру, добавил:

- Улица Кок-Эрон, девять, первый подъезд от улицы Кокийер.

Этот адрес ровным счетом ничего не говорил Питу. Итак, Питу вслед за
Себастьеном безропотно поднялся в карету.

- Но только, если та особа, к которой мы едем, милый Питу, окажется дома,
- заметил Себастьен, - я могу пробыть там час или даже дольше.

- Не беспокойся об этом, Себастьен, - отвечал Питу, разевая свой огромный
рот в жизнерадостной улыбке, - это предусмотрено. Эй, кучер, попридержи
лошадей!

В это время они как раз поравнялись с булочной; кучер придержал лошадей,
Питу выскочил, купил двухфунтовый каравай и вернулся в фиакр.

Чуть подальше Питу остановил кучера еще раз.

Это было перед кабачком.

Питу вышел, купил бутылку вина и снова уселся рядом с Себастьеном.

И, наконец, Питу остановил кучера в третий раз, на сей раз перед
колбасной лавкой.

Питу опять выскочил и купил четверть студня.

- Теперь, - сказал он, - гоните, не останавливаясь, до улицы Кок-Эрон, у
меня есть все, что мне надобно.

- Отлично, - отозвался Себастьен, - теперь я понимаю твой план и
совершенно спокоен на твой счет.

Карета покатилась до самой улицы Кок-Эрон и остановилась перед домом
номер девять.

Чем ближе подъезжали они к этому дому, тем сильней становилось
лихорадочное возбуждение, охватившее Себастьена. Он вскочил с сиденья и,
высунувшись из фиакра, кричал кучеру, хотя, к чести последнего и его
колымаги, надо признать, что призывы юноши нисколько не ускорили дело:

- Побыстрей, кучер, да побыстрей же!

Тем не менее, поскольку все на свете чем-нибудь да кончается - ручьи