Брандес" (1898), в которой сочинения английского драматурга подверглись
интерпретации с точки зрения экзистенциальной философии.
изначально чуждый окружению: "Коротко говоря, человек, создавший мир в себе и
носящий его, рано или поздно становится инородным телом в той среде, где он
обитает. И на него начинают действовать все физические законы: сжатия,
вытеснения, уничтожения" *(15).
романтическому противопоставлению личности и мира, хотя, как справедливо
отметил М. Крепс, у автора "Части речи" и "Новых стансов к Августе"
романтический контраст осложнен "экзистенциалистским" отчуждением "Я" от
самого себя *(16).
хотя сам поэт, описывая ситуацию взаимонепонимания между творцом и читателями
в интервью Дж. Глэду, делает оговорку: "У Александра Сергеевича есть такая
фраза: "Ты царь, живи один, дорогою свободной иди, куда ведет тебя свободный
ум". В общем, при всей ее романтической дикции в этой фразе колоссальное
здоровое зерно" *(17). В этой же связи можно напомнить и о характеристике Бродского
как романтика Александром Кушнером *(18), и о цитатах из Лермонтова у раннего
Бродского, установленных Я. Гординым *(19). В ориентации на классические
поэтические формы, в подчеркнутой "всеотзывности" мировой культуре Бродский,
несомненно, следует Пушкину, причем это обращение к пушкинским поэтическим
установкам осознанно в стихотворениях Бродского 1960--1970-х годов -- очень
значительно число цитат из сочинений автора "Я вас любил..." и "Медного
всадника". Но пушкинский поэтический язык подчинен у современного поэта именно
заданию выразить отчаяние и абсурд бытия чувства и экзистенциальные состояния,
отличительные, по мнению автора "Заметки о Соловьеве", для ХХ века. (Замечу,
что романтический вариант отчуждения "Я" от мира, гонений, им претерпеваемых,
реализуется в стихотворениях Бродского 1950--1970-х годов, "1972 год" и
"Двадцать сонетов к Марии Стюарт" (1974), по-видимому, как бы закрывают тему,
своеобразными воспоминаниями о которой являются более поздние "юбилейные"
"Пятая годовщина (4 июня 1977)" и "Я входил вместо дикого зверя в клетку..."
(1980).)
проявляется в том, что поэт описывает Бога скорее не как личность, но как
надличностное начало, свободное от страданий. Сходное изображение Бога
содержится и в поэме "Горбунов и Горчаков"; в "Большой элегии Джону Донну"
(1963) Бог представлен неким физическим телом, ограниченным в пространстве:
"Ты Бога облетел и вспять помчался", "Господь оттуда только свет в окне /
туманной ночью в самом дальнем доме" (I; 250). Конечно, в поэзии Бродского
встречаются и довольно многочисленные примеры иного рода -- описание личностного
Бога, прежде всего Бога-сына, Христа (в "Натюрморте" и других стихотворениях),
и описание экзистенциального одиночества и отчужденности от мира Бога:
взгляда; но и для Сына Небесный Отец, существующий в иной реальности, в ином
пространстве, всего лишь звездная точка ("Рождественская звезда", 1987). В
отличие от Пастернака, прозрачная аллюзия на творчество которого содержится в
"Рождественской звезде" ("мело, как только в пустыне может зимой мести..." --
реминисценция из пастернаковской "Зимней ночи"), Бродский изображает Рождество
как событие не для земного мира, не для людей, но для Бога-сына и Бога-отца.
последовательно проведенная в статье Я. Гордина "Странник", не вполне
соответствует смыслу текстов поэта. Показателен "разброс мнений"
исследователей-авторов статей в книге "Иосиф Бродский: размером подлинника"
(Таллинн, 1990) при характеристике религиозных истоков поэзии Бродского от
признания его христианского начала (И. Ефимов. Крысолов из Петербурга.
Христианская культура в поэзии Бродского) до определения ее как
"внехристианской, языческой" (Андрей Арьев. Из Рима в Рим). Может быть,
наиболее точен Анатолий Найман, когда замечает, что предпочтительнее говорить
не о Творце, а о небе у Бродского и что в словосочетании "христианская
культура" поэт делает акцент не на первом, а на втором слове (Анатолий Найман.
Интервью. 13 июля 1989 г. Ноттингем. Интервьюер В. Полухина).
выражены в интервью Петру Вайлю. (Иосиф Бродский. Рождественские стихи.
Рождество: точка отсчета. Беседа Иосифа Бродского с Петром Вайлем. М., 1992,
сс. 6061.)
"богоотрицающие" строки, как в "Пилигримах" (1958): "И, значит, не будет толка
/ от веры в себя да в Бога. / ...И, значит, остались только / иллюзия и
дорога" (I; 24), и мотив обоготворения человека ("Стихи под эпиграфом",
1958). В более поздних стихотворениях место Бога часто занимает женщина,
любимая, но и встреча с ней, и возвращение часто представлены как невозможные
("Прощайте, мадемуазель Вероника", 1967; "24 декабря 1971 года", 1972). Как в
отношениях "Я" Бог Бродским подчеркивается отсутствие контакта, диалога, так и
в развертывании любовной темы у поэта преобладают мотивы разлуки и утраты.
Недолговечны счастливая любовь и союз любящих, иллюзорна, не наполнена бытием
красота, воплощенная Бродским в образе бабочки. Предметом стихотворения
"Бабочка" (1972) становится столь ненавистное Шестову Ничто, характеризующее,
по мнению русского философа, безрелигиозное рациональное сознание.
изображает мир как пустоту, в которой нет других людей, но лишь частицы
материи, "пыль". Такое мировидение объясняется поэтом не склонностью к идее
солипсизма ("мир -- это лишь мое представление"), но взглядом на действительность
с точки зрения времени, все стирающего. Бытие осознается как изначальная
полнота, превращающаяся в пустоту *(21). Едва ли стоит разъяснять, что такая
картина бытия соотносится с различными античными моделями мироздания, но не с
экзистенциалистическим видением реальности.
зависящий от внешней силы. Иногда Бог предстает в стихотворениях автора "Части
речи" и "Урании" иллюзорным порождением сознания "Я". Эти мотивы содержатся и
в "Разговоре с небожителем":
силе, заставляющей верить в себя, естественно, совершенно чужда религиозному
экзистенциализму. Отношение "Я" к миру в "Разговоре с небожителем"
действительно напоминает экзистенциалистское мировидение, но в качестве
аналога могут быть названы не только сочинения религиозных мыслителей
Кьеркегора и Шестова, но и произведения, например, Альбера Камю, чья
экзистенциальная философия имела атеистическую природу. Лев Лосев назвал
"Разговор с небожителем" "молитвой" *(22). Но с неменьшим основанием он может быть
назван "антимолитвой", наподобие лермонтовского "Благодарю!": не случайно
двусмысленно-ироническая благодарность Создателю содержится в двух строфах
шестнадцатой и восемнадцатой стихотворения Бродского. Богоборческие обертоны
религиозной темы, несомненно, соотносят это стихотворение с лирикой Владимира
Маяковского. Аллюзию на произведения Маяковского содержит заглавие (ср.
"Разговор с фининспектором о поэзии"); форма текста Бродского -- речь, обращенная
к хранящему молчание собеседнику -- та же, что и во многих произведениях
Маяковского.
человека в постижении высшей реальности, встречается у Бродского, но не в
"Разговоре с небожителем", а в стихотворении "Два часа в резервуаре" (1965):
воплощенная пошлость, филистерство (не случаен макаронический язык "Двух часов
в резервуаре", являющий собой смесь русского и немецкого), и как выражение
бесовского начала. Восприятие рационализированного взгляда на мир как
следствия грехопадения человека, соблазненного дьяволом, отличает воззрения
Льва Шестова, трактовка взглядов самого известного немецкого философа Гегеля
как квинтэссенции безрелигиозного сознания свойственна СTрену Кьеркегору.
Время обладает позитивными характеристиками, в противоположность
"статическому" Пространству, освобождает из-под власти неподвижности; однако
одновременно Время и отчуждает "Я" от самого себя. Семантика времени у
Бродского заставляет вспомнить об определении времени Хайдеггером в докладе
"Время и бытие": "Время никак не вещь, соответственно, оно не нечто сущее, но
остается в своем протекании постоянным, само не будучи ничем временным
наподобие существующего во времени". Время Хайдеггер называет вещью, "о
которой идет дело, наверное, все дело мысли" (перевод В. В. Бибихина). Мотив
времени в своей чистой сущности неподвижного (вечности "Осенний крик ястреба",
1975), стоящего над вещественным миром ("мысли о вещи" "Колыбельная Трескового
мыса", 1975. (II; 361), перекликается с хайдеггеровской трактовкой времени.