двоеполый гомункул...
Джулио/Джулия, как моего дедушку, хорошо?
бы его всем адептам Изиды без покрывал, объяснить им, что секретум
еекреторум не надо больше разыскивать, что прочтение жизни не предполагает
никаких запрятанных смыслов, то-то и оно-то, всего-то и делов-то, в животах
всех на свете Лий, в родильных палатах, на соломенных подстилках, у реки на
светлой отмели, на песочке - а философские камни, выходящие из
"экзилия"-"изгнания", святые Граали - это обезьянки с болтающимся обрывками
пуповины, орущие в руках у доктора, получая шлепки по заду. Незнаемыми
Старшинами в данном случае выступали мы с Лией, и не такими уж незнаемыми,
ибо наше порождение готовилось узнать нас довольно скоро, и кстати, без
всякой помощи этого дуролома де Местра14.
захотели сыграть в прятки с дьявольскими духовидцами, доказать им, что раз
пошло на космический заговор, мы придумаем им такой, что космичнее не
бывает.
трясись, жди, чем кончится дело под маятником Фуко.
материнского лона, но несомненно от какого-либо Эфиальта, от какого-либо
инкуба, или от иного ужасающего демона, и что зачата она была грибом,
зловонным и ядовитым, детищем фавнов и нимф, более походящим на демона,
нежели на человека.
Amsterdam, Jansson, 1665, II, pp. 279-280
чтоб я не изображал принца-консорта и шел на работу.
чучельщика. Высунулся господин Салон в своем желтом рабочем фартуке. Я
остановился поздороваться, он пригласил меня войти, и я решил посмотреть,
что же такое чучельная мастерская.
сломал все внутренние переборки, и теперь сразу от входа открывался грот
неопределенных, весьма обширных размеров. По непонятной архитектурной
прихоти это крыло строения имело двускатное перекрытие, и свет проникал в
помещение искоса, через потолок. Стекла в окнах были или матовые, или очень
грязные, а может быть, Салон поставил в них защитные шторки; или, что ли,
нагромождения предметов (страх пустоты выступал лейтмотивом декора)
способствовали какой-то особой пасмурности освещения. К тому же это темное
пространство было заполнено, как в лабиринте, стеллажами старинной аптеки,
среди которых открывались арки, а за ними - лазы, ходы, закоулки.
коричневым казался смешанный свет, получаемый от затененного дневного и от
старых светильников, пятнами тут и там освещавших поверхности. Первое
впечатление было - как будто попал в скрипичную мастерскую, в которой все
мастера перемерли еще во времена Страдивариуса, а пыль с тех пор все
откладывается и откладывается на округлых пузах контрабасов.
собственно, и надо было ждать, в окаменевшем зоопарке. Какой-то медведь
карабкался по искусственному дереву, глаза его блистали стеклом, у меня под
боком гнездился насупленный отупелый сыч, а впереди по столику шагала ласка
доисторический скелет незнакомого мне ископавра.
размеров, на скелете в разных местах были намотаны пучки пакли, костяк
армирован железом.
останется с ней навеки, такой точно, каким был в лучшее время их супружеской
жизни.
мышьяковым мылом, потом кости мочат и вываривают. Видите, там целая полка
берцовых костей, под нею - ребра и заготовки грудных клеток. Имеют вид,
правда?
весь, я сажаю его на раму, потом подкладываю севе, использую довольно часто
или папье-маше, или гипс. И под конец обтягиваю кожей. Моя работа
противостоит и силе смерти, и силе тления. Вот этот филин, например, правда,
похож на живого?
побывавшим в руках Салона и обретшим склеротическую вековечвость. Глядя в
лицо бальзамировщика этих фараонских зверомумий, на его кустистые брови,
серые скулы, я пытался распознать, жив ли он сам или же являет собою лучший
образец своего собственного искусства.
почувствовал, что меня гладят по затылку. В ужасе обернувшись, я увидел, что
привел в движение маятник.
железной палке, протыкавшей ее насквозь. Прут проходил, ломая череп, в
распахнутую грудную клетку, и там было видно, что где некогда находились
сердце и зоб, железный штырь расходился, образуя перевернутый трезубец.
помещаться кишки, а потом нацеливался в землю, напоминая шпагу. Два же
боковых крюка пронизывали насквозь лапы птицы и симметрично высовывались
среди когтей. Птица мерно качалась, а три сквозных острия легонько намечали
на полу траекторию, которую они процарапали бы, будь движение сильнее.
на несколько дней. Я как раз подбирал глаза. - И он показал мне коробку,
наполненную роговицами и стеклянными зрачками. Палач, вырвавший глаза у
святой Лючии, помер бы от зависти. За всю свою карьеру он не накопил столько
реликвий. - Здесь возни-то побольше, чем с насекомыми. Тем что надо? Коробку
да булавочку. А беспозвоночным, например, требуется уже и формалин.
живой твари, которая трепетала внутри Лииной утробы. Ледяным холодом меня
просквозила еще одна мысль: если Оно умрет, сказал я себе, я хочу его
похоронить в земле, чтоб кормило червей, удобряло почву, хотя бы в этом Оно
будет живо...
далекого шкафа очень странное создание. Сантиметров тридцати длиной, оно
являло собою самого настоящего дракона, рептилию с большими перепончатыми
крыльями черного отлива, с петушьим гребнем и распахнутой пастью,
вашпигованной мельчайшими зубами, как теркой.
мышь, змеиную чешую. Это подземный дракон. Вот по такому образцу... - Он
показал мне на другом столе толстый том инфолио, переплетенный в старинный
пергамент и с кожаными застежками. - Стоило бог знает каких денег. Я вообще
не библиофил. Но эту книгу все-таки хотелось иметь. "Подземный мир" Афанасия
Кирхера, первое издание, 1665 год. Вот он и дракончик. Вылитый наш, не
правда ли? Он живет в стремнинах вулканов, как свидетельствует почтенный
Кирхер, а этот иезуит знал все: известное, неизвестное и невозможное...
беседу в Мюнхене и разговор, который донесло до меня ухо Дионисия.
шара в разрезе - почернелая набухшая шишка, проникнутая паутиной пылающих
вен, змееподобных и ярких.