read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



длинную бессмысленную ночь на еще более длинном кокосовом половике? А моя
Мария, она разве не давала мне повода для жалоб? Разве ее шеф не сидел
сиднем в билькской квартире? Разве Куртхен, мой сын, не назьюал хозяина
лавки колониальных товаров сперва "дядя Штенцель", а потом и вовсе "папа
Штен- цель"? А за моей Марией, позади, не покоились разве под далеким
сыпучим песком кладбища Заспе, под глиной кладбища Брентау -- моя бедна
матушка, бестолковый Ян Бронски, кулинар Мацерат, который умел выражать свои
чувства только в супах? Их всех тоже следовало оплакать. Но Оскар был из
числа тех немногочисленных счастливцев, что способны заплакать и без лука.
Мне помогал мой барабан. Ему нужно было всего лишь несколько определенных
тактов, и Оскар заливался слезами, которые были ничуть не лучше и не хуже,
чем дорогие слезы Лукового погребка.
Вот и сам хозяин Шму никогда не хватался за луковицы. Воробьи, которых
он стрелял в свободное время по кустам и живым изгородям, давали ему
полноценную замену. Разве не случалось -- и довольно часто, -- что Шму,
отстрелявшись, складывал двенадцать подбитых воробьев на газетке, плакал над
двенадцатью порой еще теплыми комочками перьев и, не переставая плакать,
рассыпал по рейнским лугам и прибрежному песку птичий корм? Да и само
луковое заведение предоставляло ему другую возможность дать волю своей
скорби. У него вошло в привычку раз в неделю грубо бранить уборщицу при
туалетах, осыпать ее такими, зачастую весьма старомодными, ругательствами,
как: шлюха, бабье проклятое, потаскуха, чокнутая, придурок! "Вон с моих
глаз! ~ вопил Шму. -- Гадина!" Уборщиц своих он выгонял, нанимал новых, но
через некоторое время у него возникли трудности, потому что новых уборщиц он
найти больше не мог и приходилось ему нанимать тех, которых он уже один --
или много раз -- выгонял. Уборщицы охотно возвращались в Луковый погребок,
поскольку там хорошо платили, тем более что большую часть хозяйской брани
они просто не понимали. Из-за слез гости чаще, чем в других заведениях,
посеща ли кабинет задумчивости, вдобавок человек плачущий всегда щедрее, чем
человек с сухими глазами. Особенно глубоко запускали руку в свой бумажник
мужчины, когда с красным, опухшим, растекающимся лицом они "на минуточку"
выходили. Вдобавок уборщицы продавали гостям носовые платки со знаменитым
луковым узором и с надписью: "Луковый погребок" по диагонали. Вид у платков
был забавный, они годились не только чтобы вытирать слезы, но и чтобы носить
на голове. Гости мужского пола отдавали перешить платочки, чтобы из
квадратиков получился треугольный вымпел, вывешивали их в заднем окне своей
машины и в летние месяцы увозили Луковый погребок Шму в Париж, на Лазурный
берег, в Рим, Равенну, Римини и даже в далекую Испанию.
И еще одну задачу выполняли мы, музыканты и наша музыка: изредка,
особенно когда некоторые гости взрезали почти сразу одну за другой две
луковицы, случались прорывы, вполне способные обернуться оргией. С одной
стороны, Шму не одобрял такое падение всяческих преград и приказывал, едва
некоторые мужчины начинали расслаблять узел галстука, а некоторые дамы --
теребить пуговицы на своей блузке, дать музыку, встретить музыкой
начинающееся бесчинство, хотя, с другой стороны, именно Шму -- до какого-то
определенного пункта -- и торил дорогу к оргии, выдавая особенно податливым
гостям вторую луковицу сразу после первой.
Самый серьезный из известных мне прорывов, который когда- нибудь
переживал Луковый погребок, должен был стать и для Оскара если не поворотным
пунктом в его жизни, то уж по крайней мере решающим событием. Супруга Шму,
жизнелюбивая Билли, не часто приходила в погребок, а если и приходила, то с
друзьями, которые были Шму очень и очень не по душе. Так, один раз она
привела музыкального критика Вооде, а также архитектора и курильщика трубки
-- некоего Ваккерлея. Оба господина входили в число зав сегдатаев Лукового
погребка, но горе в себе носили довольно занудное: Вооде плакал по
религиозным причинам -- он не то желал переменить веру, не то уже один раз
переменил и теперь хотел переменить во второй, а куритель трубки Ваккерлей
плакал из-за профессуры, от которой отказался в двадцатые годы ради одной
экстравагантной датчанки, датчанка же взяла да и вышла за другого, за
латиноамериканца, прижила с ним шестерых детей, и это терзало Ваккерлея, и
от этого трубка у него гасла снова и снова. Именно не лишенный ехидства
Вооде подбил супругу Шму тоже разрезать луковицу. Та разрезала, залилась
слезами, и ее понесло, она начала позорить хозяина, рассказывать про такие
вещи, о которых Оскар умолчит из чистой деликатности, так что потребовалось
вмешательство самых крепких мужчин, когда Шму захотел наброситься на свою
супругу: ведь на всех столах лежали острые кухонные ножи. Разъяренного Шму
удерживали до тех пор, пока легкомысленная Билли не исчезла вместе со своими
друзьями Вооде и Ваккерлеем.
Шму был взволнован и уязвлен. Я видел это по его пляшущим рукам,
которыми он то и дело поправлял свое кашне. Он многократно исчезал за
портьерой, бранил уборщицу, вернулся наконец с полной корзиной и судорожно,
с напускной веселостью сообщил гостям, что на него, на Шму, нашел
великодушный стих и в честь этого он намерен раздавать теперь луковицы
бесплатно, после чего сразу приступил к раздаче.
Даже Клепп, для которого любая, самая тягостная человеческая ситуация
была всего лишь отличной шуткой, если и не призадумался, то во всяком случае
как-то подобрался и уже держал наготове свою флейту. Мы ведь понимали, до
чего опасно предоставлять этому чувствительному и утонченному обществу
возможность почти без перерыва вторично отдаться безудержным слезам.
Шму, увидевший, что мы держим свои инструменты наготове, запретил нам
играть. Кухонные ножи на столах начали свою размельчительную деятельность.
Первые, самые красивые, слои цвета розового дерева были небрежно сдвинуты в
сторону. Теперь под нож пошла стекловидная сердцевина луковицы с
бледно-зелеными прожилками. Плач странным образом начался не с дам. Мужчины
в самом расцвете сил -- владелец большой мельницы, хозяин отеля со своим
чуть подкрашенным дружком, высокородный представитель фирмы, целый стол
фабрикантов мужской одежды, которые все при были в город на встречу членов
правления, и тот лишенный волос артист, которого мы в своей среде называли
Скрежетало, потому что он всегда скрежетал зубами, когда плакал, -- словом,
все они залились слезами еще до того, как их поддержали дамы. Однако дамы и
господа предались не тому облегчающему плачу, который вызывала у них первая
луковица, напротив, теперь их сотрясали судорожные рыдания: страшно
скрежетал Скрежетало, являя собой образец актера, который способен подбить
любую публику скрежетать вместе с ним, владелец мельничного предприятия то и
дело бился об стену ухоженной седой головой, хозяин отеля смешал свои
судорожные рыдания с рыданиями своего нежного друга, Шму, стоявший возле
трапа, не подбирал более концы своего кашне и не без тайного удовольствия
наблюдал уже отчасти распоясавшееся общество. А тут некая пожилая дама на
глазах у собственного зятя разорвала свою блузку. И вдруг приятель хозяина
отеля, чей несколько экзотический облик и без того привлекал к себе
внимание, обнажив торс, покрытый естественным загаром, вскочил на один
столик, затем перепрыгнул на другой, начал плясать, как, верно, пляшут на
Востоке, и тем возвестил начало оргии, которая хоть и началась весьма бурно,
но по недостатку идей или по их низкопробности не заслуживает подробного
описания.
Не только Шму был разочарован, Оскар тоже презрительно поднял брови.
Несколько не лишенных приятности раздеваний, мужчины напяливали дамское
белье, амазонки хватались за галстуки и подтяжки, там и сям парочки
уединялись под столом, да еще, пожалуй, стоит упомянуть Скрежетало, который
разорвал зубами бюстгальтер, пожевал его и даже, вроде бы немного проглотил.
Возможно, этот страшный шум, эти "а-а-ах" и "о-хо-хо", за которыми
ничего, по сути, не скрывалось, побудили Шму, разочарованного и, вероятно,
опасавшегося полиции, оставить свое место у лестницы. К нам, сидевшим под
насестом, он нагнулся, толкнул сперва Клеппа, потом меня и прошипел:
-- Музыку! Играйте, говорю я вам! Музыку! Пора кончать этот
бардак!
Выяснилось, однако, что Клепп по своей нетребовательности нашел
происходящее весьма забавным. Смех сотрясал его и мешал ему взяться за
флейту. Шолле, считавший Клеппа своим учителем, во всем ему подражал, и в
смехе тоже. Оставался только Оскар -- и уж на меня-то Шму мог положиться. Я
достал из-под скамейки барабан, равнодушно раскурил сигарету и принялся
барабанить.
Без всякого предварительного плана я заговорил на своей жести внятным
языком, забыв про стандартную для таких заведений музыку. И совсем не джазом
было то, что играл Оскар. Я и вообще не люблю, когда люди принимают меня за
неистового ударника. Пусть я даже считаюсь ударником весьма искусным,
принимать меня за чистокровного джазмена не следует. Я люблю джазовую
музыку, как люблю, например, венский вальс. Я мог бы играть и то и другое,
но не стал. Когда Шму попросил меня пустить в ход мой барабан, я начал
играть не то, что мог, а то, что постиг сердцем. Оскару удалось вложить
палочки в руки некогда трехлетнего Оскара. Я прошел палочками по старым
дорогам туда и обратно, я распахнул мир с позиций трехлетки, сперва я взял
не способное даже к настоящей оргии послевоенное общество на поводок, --
иными словами, отвел его на Посадовскивег, в детский сад к тете Кауэр, и уже
этим добился того, что у них отвисла челюсть, что они схватились за ручки,
косолапо поставили ножки и в таком виде дожидались меня, своего крысолова. И
я покинул место под трапом, взял на себя руководство, возвестил для начала
дамам и господам "Как на чьи-то именины испекли мы каравай", но, едва
отметив несомненный успех в виде всеобщего детского веселья, я тотчас внушил
им и непреодолимый страх, пробарабанив: "Где у нас кухарка, Черная кухарка?"
Более того, я позволил ей, той, что прежде лишь изредка, а сегодня все чаще
и чаще пугает меня самого, неистовствовать в Луковом погребке, ей, огромной,
черной как вороново крыло, явственной для всех, и достиг того, чего достигал
хозяин Шму своими луковицами: дамы и господа заливались круглыми, детскими
слезами, боялись ужасно, дрожа взывали к моему состраданию, и тогда я, чтобы
их успокоить, чтобы помочь им снова надеть свои платья и белье, свое золото
и бархат, набарабанил: "Врешеньки-врешь, деточка, врешь, мой цвет очень
хорош, а нехорош голубой", и "нехорош красный", к "нехорош желтый", и
"нехорош зеленый", -- словом, прошел все цвета и все оттенки, пока снова не
оказался лицом к лицу с прилично одетым обществом, заставил детсадовцев



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 [ 118 ] 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.