его мягкий, женственный характер.
камере евреи. Розе испытывал неприязнь к солдатам, которым работа на
объекте нравилась. Чрезвычайно неприятен был военнопленный Жученко,
дежуривший в утреннюю смену у входа в камеру. На его лице была все время
какая-то детская и потому особо неприятная улыбка. Розе не любил своей
работы, но он знал все явные и тайные выгоды ее.
передавал Розе бумажный пакетик с несколькими золотыми коронками.
Маленькие пакетики составляли ничтожную долю драгметалла, поступавшего в
управление лагеря, но Розе уже дважды передавал жене около килограмма
золота. Это было их светлое будущее - осуществление мечты о спокойной
старости. Ведь в молодости он был слаб и робок, не мог по-настоящему
бороться за жизнь. Он никогда не сомневался в том, что партия имеет одну
лишь цель, - благо слабых и малых людей. Он уже чувствовал на самом себе
благотворные последствия политики Гитлера, - ведь и он был слабый,
маленький человек, а жить ему и его семье стало несравненно легче, лучше.
43
нарах и прислушиваясь к смеху Трофима Жученко, чувствовал тяжелую,
холодную оторопь.
герметический затвор камеры, всегда казались немытыми, и неприятно было
брать хлеб из хлебницы, к которой тянулся Жученко.
поджидая колонну людей со стороны железной дороги. Движение колонны
казалось ему нестерпимо медленным, и он издавал горлом тонкий, жалобный
звук, и челюсти его слегка подергивались, как у кошки, что через оконное
стекло следит за воробьями.
Хмельков тоже мог выпить и пьяным побаловаться с женщиной, ожидавшей
очереди. Имелась лазейка, через которую работники зондеркоманды проходили
в предбанник выбирать бабу. Мужчина есть мужчина. Хмельков выбирал женщину
либо девочку, заводил ее в пустой отсек барака и через полчасика приводил
обратно в загон, сдавал охраннику. Он молчал, и женщина молчала. Он
оказался здесь не ради баб и вина, не ради габардинового галифе, не ради
командирских хромовых сапог.
по голове, он болел кровавой дизентерией, его гнали в порванных сапогах по
снегу, его поили желтой водой с пятнами мазута, он отрывал пальцами куски
вонючего черного мяса от лошадиного трупа, он жрал гнилую брюкву и
картофельные очистки. Он выбирал лишь одно - жизнь, большего он не хотел,
он отбивался от десяти смертей, - от голодной и морозной, он не хотел
смерти от кровавого поноса, он не хотел упасть с девятью граммами металла
в башке, он не хотел опухнуть и дать своему сердцу захлебнуться в воде,
поднявшейся от ног. Он не был преступником, он был парикмахером в городе
Керчи, и никто никогда не думал о нем дурно, - ни родные, ни соседи по
двору, ни мастера на работе, ни приятели, с которыми он пил вино, ел
копченую кефаль и играл в домино. И он думал, что ничего общего не было у
него с Жученко. Но иногда ему казалось, что разница между ним и Жученко в
какой-то незначащей ерунде; а уже там важно ли - Богу и людям, - с каким
чувством выходят они на работу, - один весело, другой не весело - работа
одна.
больше него. Тем и страшен был ему Жученко, что страшное, прирожденное
уродство оправдывало его. А он, Хмельков, не был уродом, он был человеком.
человеком, случается выбор более легкий, чем спасенная жизнь, - смерть.
44
добился того, что центральная диспетчерская давала каждый вечер график
прибытия эшелонов на день вперед. Кальтлуфт заранее инструктировал своих
работников о предстоящей им работе - об общем числе вагонов, количестве
прибывших людей; в зависимости от того, из какой страны прибывал эшелон,
вызывались соответствующие подсобные команды заключенных - парикмахеров,
провожатых, грузчиков.
подчиненные бывали в нетрезвом виде. Лишь однажды его видели веселым и
оживленным; уезжая на пасхальные дни к семье и уже сидя в автомобиле, он
подозвал к себе штурмфюрера Гана и стал ему показывать фотографии дочери,
большелицей и большеглазой, похожей на отца девочки.
ужина в клубные помещения, не играл в карты и не смотрел кинофильмов. На
Рождество для зондеркоманды была устроена елка и выступал самодеятельный
хор, а к ужину бесплатно выдавали бутылку французского коньяка на двоих.
Кальтлуфт зашел в клуб на полчаса, и все увидели на его пальцах свежий
след чернил, - он работал и в рождественский вечер.
доме пройдет его жизнь, - ему нравилось спокойствие деревни, он не боялся
работы. Он мечтал расширить отцовское хозяйство, но ему казалось, что, как
бы велики ни стали доходы от разведения свиней, от торговли брюквой и
пшеницей, он всю жизнь проживет в уютном и тихом отцовском доме. Но жизнь
сложилась по-иному. В конце первой мировой войны он попал на фронт, пошел
дорогой, которую судьба прокладывала для него. Казалось, судьба определила
ему движение из деревенских в солдаты, от окопов к охране штаба, от
канцелярии к адъютантству, от работы в центральном аппарате Имперской
безопасности к работе в управлении лагерей и, наконец, переход к должности
начальника зондеркоманды в лагере уничтожения.
оправдывая свою душу, правдиво рассказал судье, как судьба толкала его на
путь палача, убившего пятьсот девяносто тысяч человек. Что мог сделать он
перед волей могучих сил: мировой войны, огромного народного национального
движения, непреклонной партии, государственного принуждения? Кто в
состоянии плыть по-своему? Он - человек, он жил бы в доме отца. Не он шел,
его толкали, не он хотел, его вели, он шел, как мальчик с пальчик, судьба
вела его за руку. И так же или примерно так оправдывали бы себя перед
Богом те, кого посылал на работу Кальтлуфт, и те, кто послали на работу
Кальтлуфта.
потому Богу не пришлось подтвердить Кальтлуфту, что нет в мире
виноватых...
это суд грешного над грешным. Грешный человек измерил мощь тоталитарного
государства, - она беспредельно велика; пропагандой, голодом,
одиночеством, лагерем, угрозой смерти, безвестностью и бесславием
сковывает эта страшная сила волю человека. Но в каждом шаге человека,
совершаемом под угрозой нищеты, голода, лагеря и смерти, всегда наряду с
обусловленным проявляется и нескованная воля человека. В жизненной дороге
начальника зондеркоманды - от деревни к окопам, от беспартийной
обывательщины к сознательности члена национал-социалистической партии,
всегда и всюду отпечатывалась его воля. Судьба ведет человека, но человек
идет потому, что хочет, и он волен не хотеть. Судьба ведет человека,
человек становится орудием истребительных сил, но сам он при этом
выигрывает, а не проигрывает. Он знает об этом, и он идет к выигрышу; у
страшной судьбы и у человека - разные цели, но у них один путь.
государственный суд, руководствующийся благом государства и общества, не
святой, не праведник, а жалкий, раздавленный фашизмом грязный и грешный
человек, сам испытавший ужасную власть тоталитарного государства, сам
падавший, склонявшийся, робевший, подчинявшийся, произнесет приговор.
45
тормоза, и стало тихо, потом загрохотали запоры, послышалась команда:
домах, где их надевали, о зеркалах, у которых их примеряли...
что-то привычное, успокаивающее; в знакомом запахе, в знакомом тепле, в
знакомых измученных лицах и глазах, в плотной огромности толпы, вышедшей
из сорока двух товарных вагонов...
солдата-эсэсовца в длинных шинелях. Они шагали, надменные и задумчивые, не
взглянули на молодых евреев, вынесших на руках мертвую старуху с белыми
волосами, рассыпавшимися по белому лицу, на курчавого человека-пуделя,
Афанасьев Роман
Аникина Наталья
Прозоров Александр
Глуховский Дмитрий
Никитин Юрий
Посняков Андрей