случай, когда служил в Винницком гарнизоне техником-связистом и на одном из
танцевальных вечеров познакомился с веселой девушкой, Ньюрочкой, которая,
смеясь, говорила: "Обормот ты, Фриц, по-русски ни бум-бум!" Он спрашивал:
"Что есть "обормот" и "ни бум-бум""? Насчет обормота он так и не понял, а
"ни бум-бум" -- когда ему Ньюрочка постучала пальцем по лбу -- усвоил по
звуку.
выражению, вожгаться с черным людом -- из опасения, что девочки могут
оказаться агентами и партизанками. Но какой из Ньюрочки агент? Она была
молода, все время хотела кушать, Янгель помогал ей питанием. Он же еще тоже
есть молодой мужчина, ему требовалась женщина... "0-о, Ньюрочка! Огонь и
пламя! Какого оккупанта ты сжигаешь сейчас на своем костре?"
международной линии и разжился -- ах, какие все же в русском языке
встречаются нелепые слова, наряду с прекрасными, -- разжился! Как на ржавый
крючок натыкаешься языком! Разжился знакомством в ставке самого фюрера. В
прошлом Янгель был трамвайным кондуктором, папа его был тоже трамвайным
кондуктором, но в живости и остроте ума ни папе, ни Янгелю никто не мог
отказать. Папа вообще был уверен, что восточный поход -- это верный шанс для
его сына, он непременно выбьется в гросс люди. И Янгель старался изучать
языки, на первый случай хотя бы русский, довольно сносно на нем изъяснялся,
и это ему не раз уже пригодилось. Обер-лейтенант Болов сказал сегодня во
время обеда: когда ему после ликвидации этого голодного сброда на берегу
реки понадобится ехать к русским бабам в город, он непременно возьмет с
собою Янгеля. Обер-лейтенант почти с русской фамилией -- Болов, не умеющий,
однако, говорить по-русски, хотя воюет уже второй год в России, происходил
из остзейских немцев и, как всякий остзеец, нахрапист, бесстрашен и туп.
Янгель из города Кельна, с великой его историей. Но дело, видно, даже не в
землях, дело в наследственности, которая и подсказывает человеку
определенный образ мыслей и действий. Болов -- выскочка, нерадивый ученик,
которому рейх предоставил возможность отличиться, получить высокий чин и
положение в обществе. Не хватает Болову благородства -- забулдыга он. Ох,
какое прекрасное русское слово: "за-бул-ды-га"! Как там еще? "За-дры-га!
За-ну-да! За-сра..." Впрочем, что взять с человека, который два года на
передовой, лишь изредка отдыхает от войны в каком-нибудь походном или
зачуханном провинциальном публичном доме. Да, вот тоже слово трудное:
за-чу-хан-ном!
вино любил, доступные ему развлечения, например, танцы под духовой оркестр.
Он долго и старательно перенимал приятные манеры, посещая платные курсы фрау
Ивальцен, -- дамы из знатного шведского рода, разорившегося во время
послевоенного кризиса. В Виннице в каком-то важном отделе ставки фюрера
работала шифровалыцицей дама с незатейливым именем Гретхен. Конечно, она
засиделась в девках, но Янгель умел вести себя тактично, и они вместе
провели приятно не один вечер, беседуя о музыке, о литературе и даже об
истории России, в которой столько необъяснимых глупостей. Ах, Винница,
Винница! Все это далеко в прошлом. Подчистили тылы по приказу фюрера и
бросили на оборонительный вал за рекою засидевшихся вдали от фронта вояк.
Видимо, русская пропаганда не напрасно орет о том, что у Гитлера резервы на
исходе, но об этом молчок, мол-че-ок!
пехоту, по специальности угодил -- в минометную роту -- довольно безопасно
пока ему. Конечно, с Винницей не сравнишь -- там комната на двоих, чистое
белье каждые десять дней, дежурства через сутки и эти незабвенные встречи с
Гретхен, занимательные разговоры, прогулки по чудным паркам, расположенным
на островах среди города. Унизительно, конечно, прислуживать обер-лейтенанту
Болову, надраивать всякие пряжки и значки, которые обер так любит. Но разве
трудно почистить обувь, вымыть посуду, повеселить его русским
ядреным-ядреным анекдотом? Совершенно нетрудно. Зато вчера, вернувшись из
села Великие Криницы, где они помылись горячей водой в низкой, дымом
пропахшей бане, обер-лейтенант непринужденно кинул ему вот эту шерстяную
кофточку: "Холодно ночами, Янгель. Носи", -- и еще сказал, что огневики,
засранцы, потеряли чуть не отделение -- ходили за село резать овечку,
напоролись на русскую разведку, подняли стрельбу -- трое убиты, двое ранены,
а людей и без того не хватает. Слово "засранцы" Болов сказал по-русски,
отчетливо сказал, чисто, и еще сказал, что замкомандира роты завтра придет
вместо него на наблюдательный пункт, он же отправится разбираться с этими
огневиками и даст им по шопа. Такое простое и распространенное слово Болов
произнес по-русски не очень чисто. В общем-то парень он способный, хоть и
похабник -- таскает с собою ворох развратных открыток, да еще и показывает
их солдатам, дразнит юношу Зигфрида -- напарника Янгеля. У Зигфрида и без
того все лицо в прыщах, и вот результат -- Зигфрид начал активно заниматься
онанизмом. Болов хлопает Зигфрида по плечу: "Правильно, мужик! Правильно!
Лучше синица в кулаке, чем журавль в небе". Конечно, обер-лейтенант назвал
вещи своими именами, грубо, вульгарно. Но настоящий воин рейха и не должен
быть сюсюкающим гимназистом. У настоящего воина Болова на груди два креста.
Дубовый крест с салатом -- "дубарь" по-русски -- главная награда великого
рейха, медалей, знаков отличия оберу не счесть. Четыре отпуска только в
Германию имел Болов и сейчас отменно справляется со своими обязанностями --
крошит русских минометная рота, словно капусту. А как умело, как точно
скорректировал обер-лейтенант Болов огонь минометной батареи, когда
появилась на реке эта... как же по-русски? Эта утлая ладья. Ут-ла-я! Фу,
какое слово! Многие видели этот беспримерный поединок. Сам генерал фон
Либих, кстати, оказался на своем наблюдательном пункте и, когда утлая
лодчонка опрокинулась, выражаясь по-русски, кверху жопа, лично поздравил
Болова по телефону. Роте Болова поручено, кроме всего прочего, важное
задание, чтобы ни одна щепочка, даже былиночка не переплыли в этот... на
эту, -- поправился Янгель, -- сторону. И снова обер-лейтенант проявил
удивившую всех инициативу: посадил наблюдателя на дерево! Просто! Находчиво!
Нагло! И, конечно же, не напрасно обер-лейтенант жаждет скорейшей ликвидации
и уничтожения этого, действительно голодного, сброда. Отпуск ему если уж не
в Германию, то в ближайший город, может быть, даже в Винницу, обеспечен.
Янгель заранее напишет письмо Гретхен, предупредит ее о своем приезде.
У него там между птичьих гнезд устроена засидка -- крышка от минометного
ящика привязана. Обер-лейтенант не велит часто лазить по дереву, чтобы не
обнаружили русские корректировщика, использует наблюдателя редко, но четко,
чтобы на реке был порядок и по ручью никакого движения -- эта зона,
территория эта, обер-лейтенанта Болова. Он тут хозяин!
привязался ремнем к стволу дерева и задремал.
по-русски называется чашки, сверху прикрыл их фарфоровой тарелкой с золотой
каймой -- посуда господина обер-лейтенанта -- таков порядок. Разобрал
котелки, крышки, прижал их к груди, распрямился, свободной рукой потирая
поясницу, собирался крикнуть: "Отто! Ку-ку!" -- но крик в Янгеле застрял:
прямо перед ним, за речкою-"ручейком" -- протяни руку, достанешь -- стоял
русский и приветливо ему улыбался изодранными, словно у драчливого кобеля,
губами. Корешки зубов, среди которых особенно остро и страшно торчали два
подгнивших клыка, глаза пришельца бесцветные, узко и остро светились, делая
броски по сторонам, и мгновенно охватывали, словно скапывали, все приметное
вокруг. Но не по глазам, нет, по ноздрям, чуть вывернутым наружу, тоже
вздрагивающим, нюхливым, угадывалась сосредоточенная работа внутри этого из
ниоткуда возникшего человека. Ноздри пульсировали -- вдох-выдох. Срывисто,
напряженно работало сердце гостя. У Янгеля ничего не билось, не работало --
ни сердце, ни ноги, только вспотел он мгновенно и умер за несколько минут до
своей кончины. Уже мертвые руки его разжались и выпустили посуду. Звякая и
бренча, покатились котелки, ложки, чашки. Тарелка обер-лейтенанта угодила
ребром в белый речной носок, запрудила воду. Русский приложил палец к губам
-- тихо, мол, друг, тихо -- Янгель согласно закивал головой, усердно
закивал, не сознавая того, что делает.
перекошенный рот Янгеля и нанес два коротких, профессионально отработанных
удара ножом ему в бок. Услышав, как ожгло бок и огонь мгновенно начал
растекаться, заполняя нутро не болью, нет, а расслабляющим жаром, какой
бывает от хорошего крепкого вина, Янгель почувствовал, как слабеют под ним
ноги, и весь он пьяно слабеет, и мягчает земля, он уплывал, он возносился
куда-то, внезапно догадался -- в небо! Тарелка, белая с золотым ободком,
переворачиваемая течением, закружилась тысячью тарелок, беззвучно
разбивалась, сыпала белыми осколками вокруг, и каждый осколок рассыпался на
осколки еще меньшие. Вот уж белая пыль образуется там, где была тарелка
обера. Янгель понял -- это гаснет свет, он умирает? Почему умирает? Зачем? А
Гретхен? А поездка в Винницу? Что он сделал этому русскому? Он работал,
исполнял свой долг, он изучал русский язык, готовился к будущей жизни. О,
русский, русский, что ты наделал! -- Янгель последним, ему уже не
принадлежащим усилием неожиданно рванулся и заверещал, Заячье это верещание
тут же перешло в захлебывающийся клекот, затем в писк. Упав на колени,
загородясь от удара перекрестьем рук, Янгель, как ему показалось,
быстро-быстро на четвереньках убегал от русского в гору. На самом же деле он
неуклюже вертелся на песке, и темная, нутряная кровь выплескивалась из него
на белый песок, марала чистый берег Черевинки.
ходу штаны, к пулеметной точке, устроенной возле наблюдательной ячейки,
подбито метнулся солдат, только что плотно отобедавший. Финифатьев,
задержавшийся по приказу подполковника Славутича наверху бережка, выстрелил
из винтовки. Уронив штаны, немец схватился за голову, ломая кусты, рухнул,
повздымал зад, будто делал неприличные упражнения, и покатился в журчливую
воду Черевинки, загребая ногтями песок, захлебываясь водой и кровью. В мути
потревоженной речки укрылись малявки, подбиравшие в воде остатки пищи,
смытой Янгелем с обеденной посуды.
Березин Федор
Пехов Алексей
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия