человек придерживается того мнения, что каждый иностранец - француз, каковым
и должен быть по законам природы.
говорили, и прислушиваются; и не раз поднималась суматоха и слышался крик:
"Приехали!" Но они еще не приехали, и кухарка начинает оплакивать обед,
который уже дважды снимала с плиты, а старший обойщик все еще шныряет по
комнатам, и ничто не нарушает его блаженной мечтательности.
знает, радостью или болью вызвано волнение, какое теснит ей грудь. Но
трепещущее сердце заставляет кровь приливать к щекам и придает блеск глазам;
а в кухне шепчут друг другу на ухо, - говоря о ней, они всегда понижают
голос, - о том, как красива сегодня мисс Флоренс и какой милой молодой леди
стала она, бедняжка! Следует пауза; а затем кухарка, чувствуя, что ждут ее
мнения, как председательницы, спрашивает недоумевающе, неужели... и
умолкает. Горничная также выражает недоумение, равно как и миссис Перч,
которая обладает счастливой способностью недоумевать, когда другие
недоумевают, хотя бы ей и не была известна причина собственного недоумения.
Мистер Таулинсон, который пользуется случаем заразить леди своею мрачностью,
говорит: "Поживем - увидим". Ему бы хотелось, чтобы кое-кто благополучно из
этого выпутался. Тогда кухарка испускает вздох и шепчет: "Ах, это странный
мир, поистине странный!" А когда эти слова облетели вокруг стола, добавляет
внушительно: "Но какие бы ни произошли перемены, Том, они не могут повредить
мисс Флоренс". Ответ мистера Таулинсона, чреватый зловещим смыслом, гласит:
"О, неужели не могут?" И, понимая, что простой смертный вряд ли способен
пророчествовать более ясно или более вразумительно, он погружается в
молчание.
свою возлюбленную дочь и дорогого зятя, надела приличествующий случаю
девический наряд с короткими рукавами. Однако в настоящую минуту зрелые ее
прелести цветут в тени ее собственных апартаментов, откуда она не выходила с
тех пор, как завладела ими несколько часов назад, и где она быстро начинает
проявлять признаки раздражения из-за того, что обед запаздывает. С другой
стороны, горничная, которой бы надлежало быть скелетом, тогда как на самом
деле это цветущая девица, находится в приятнейшем расположении духа, полагая
выплату жалования раз в три месяца обеспеченной лучше, чем когда бы то ни
было, и предвидя, что стол и помещение будут значительно улучшены.
пар, прилив, ветер и лошади умеряют скорость, чтобы полюбоваться таким
счастьем? Может быть, рой амуров и граций, порхая вокруг них, препятствует
их продвижению? Или, быть может, столько разбросано цветов вдоль их
счастливой тропы, что они с трудом подвигаются вперед среди роз без терний и
благоуханного шиповника?
останавливается у подъезда. Ненавистный иностранец оглушительно стучит в
дверь, предваряя появление мистера Таулинсона и слуг, бросившихся ее
открыть; и мистер Домби и его молодая жена выходят из экипажа и идут рука об
руку в дом.
лестницы. - Мой дорогой Домби! - И короткие рукава обвиваются вокруг
счастливой четы, заключая в объятия каждого из супругов по очереди.
приветствием, пока не улягутся восторги этого более близкого и более
дорогого существа. Но Эдит увидела ее на пороге; небрежно поцеловав в щеку
свою чувствительную родительницу и отделавшись от нее, она поспешила к
Флоренс и обняла ее.
Взгляд был холодный и сухой, но у нее забилось сердце, когда ей показалось,
что в его глазах отразился интерес к ней, какого он никогда еще не проявлял.
В них было даже легкое удивление - приятное удивление, вызванное встречей с
нею. Больше она не смела смотреть на него, но чувствовала, что он взглянул
на нее еще раз и не менее благосклонно. О, какой радостный трепет охватил ее
даже при этом слабом и ни на чем не основанном подтверждении ее надежды, что
с помощью новой красивой мамы ей удастся завоевать его сердце!
мистер Домби.
Домби поднялась наверх в свои. Миссис Скьютон и Флоренс отправились в
гостиную, где эта превосходная мать сочла своим долгом уронить несколько
слезинок, якобы исторгнутых у нее счастьем дочери; и эти слезинки она все
еще с большою осторожностью осушала уголком обшитого кружевами носового
платка, когда вошел ее зять.
городов, Париж? - спросила она, подавляя свое волнение.
сказал мистер Домби. - Полагаю, миссис Домби также нашла его скучным. Она
упомянула об этом раза два.
дорогой дочерью, которая только что появилась в дверях. - Какие это
еретические вещи говоришь ты о Париже?
двустворчатых дверей, за которыми открывалась анфилада комнат, прекрасно и
заново отделанных, она едва взглянула на них и села рядом с Флоренс.
все, о чем мы им говорили! Право же, они превратили дом в настоящий дворец.
распорядился, чтобы перед расходами не останавливались. Полагаю, сделано
все, что могли сделать деньги.
не сказала ни слова.
минутного молчания, - эти перемены заслуживают вашего одобрения?
высокомерным равнодушием. - Конечно, таким он должен быть. И, полагаю, таков
он и есть.
казалось, никогда его не покидало; но презрение, отражавшееся на нем, когда
бы ни упомянули о восторге, почтении и уважении, вызываемых богатством
мистера Домби, - как бы ни было мимолетно и случайно упоминание, - было
совсем иным и новым чувством, по напряжению своему ничего общего не имевшим
с обычным презрением. Неизвестно, подозревал ли об этом мистер Домби,
окутанный своим величием, но ему представлялось уже немало случаев прозреть;
это могло совершиться и сейчас благодаря темным глазам, которые остановились
на нем, после того как быстро и презрительно скользнули по окружающей
обстановке, служившей к его прославлению. Он мог бы прочесть в этом одном
взгляде, что, какова бы ни была власть богатства, оно не завоюет ему, даже
если возрастет в десять тысяч раз, ни одного ласкового, признательного взора
этой непокорной женщины, с ним связанной, но всем своим существом восстающей
против него. Он мог бы прочесть в этом одном взгляде, что она гнушается этим
богатством именно из-за тех низменных, корыстных чувств, какие оно в ней
вызывает, хотя она и притязает на величайшую власть, им даруемую, как на
нечто полагающееся ей по праву в результате торговой сделки, - притязает на
гнусное и недостойное вознаграждение за то, что она стала его женой. Он мог
прочесть в нем, что, хотя она и подставляет свою грудь под стрелы
собственного презрения и гордыни, самое невинное упоминание о власти его
богатства унижает ее сызнова, заставляет еще ниже падать в собственных
глазах и довершает ее внутреннее опустошение.
его дочь следовали за ними. Быстро пройдя мимо расставленной на буфете
золотой и серебряной посуды, как будто это была куча мусору, и не удостоив
взглядом окружающей ее роскоши, она впервые заняла свое место за столом
своего супруга и сидела как статуя.
недовольства видел, что его красивая жена бесстрастна, надменна и холодна.
Манеры ее всегда отличались изяществом и грацией, а ее поведение было ему
приятно и отвечало его вкусу. С обычным достоинством возглавляя стол и
отнюдь не излучая на жену свою собственную теплоту и веселость, он с
холодным удовлетворением исполнял обязанности хозяина дома; и этот первый по
возвращении обед - хотя в кухне его не считали многообещающим началом -
прошел в столовой вполне пристойно и сдержанно.
утомленной радостным волнением, вызванным созерцанием возлюбленной дочери,
соединившейся со своим избранником, но которой - есть основания это
предполагать - семейный вечер показался скучноватым, ибо она целый час
беспрерывно зевала, прикрывшись веером, - миссис Скьютон пошла спать. Эдит
также удалилась молча и больше не появлялась. И случилось так, что Флоренс,
побывав наверху, чтобы потолковать с Диогеном, а затем вернувшись со своей
рабочей корзинкой в гостиную, не застала там никого, кроме отца, шагавшего
взад и вперед по мрачной и великолепной комнате.
останавливаясь в дверях.
Андреев Николай
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Березин Федор