Чтение 118–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

- Почему?
- Меня интересует, здоровым ли родился ребенок, не вывихнута ли у него
ножка из бедренного сустава, не надо ли женщине зашить промежность. Вам я
наложил четыре шва, верно ведь?
- Нет. Двенадцать, - буркнула она. - Даже этого вы не помните. И это -
лучшее доказательство, как вы ко мне относитесь. Четыре или двенадцать - вам
все равно. Одной промежностью больше, одной меньше, одним швом больше, одним
меньше. Женщина рожает и даже при родах хочет казаться красивой и
интересной, но вы смотрите на женщину как на лежак.
- Помилуй Бог! - закричал Неглович. - Хоть вы и ветеринар, но ведь и
вам должно быть понятно, что трудно влюбиться в женщину в родильном
отделении.
- Понимаю, все прекрасно понимаю, - сказала она, останавливая машину
перед воротами докторской усадьбы. - Воспользуюсь, однако, случаем, чтобы
сказать вам несколько слов правды. Вам сорок шесть лет, седеет ваша голова,
вам надо иметь жену, а не допускать того, чтобы Гертруда приводила вам на
ночь каждый раз другую женщину, как свиноматку к хряку. Это просто стыдоба!
- Что с вами? - рассердился доктор. - Я вам что-то плохое сделал?
Слишком сильно зашил, и теперь у вас слишком тесная или наоборот?
- Свинья, - бросила она ему в гневе.
Он вышел из машины и хлопнул дверцей, она развернулась перед воротами и
уехала на большой скорости. Неглович в страхе перекрестился, что удивило
Макухову, которая вышла на крыльцо, обеспокоенная долгим отсутствием
доктора.
- Машина у меня поломалась, и меня подвезла панна Брыгида, - объяснил
он своей домохозяйке. - Но запомни, Гертруда, что я в глаза ее здесь видеть
не хочу. Нет меня для нее, понимаешь? Если только больная приедет или с
больным ребенком. Знаешь, как она меня назвала? Хряком!
- А как же ей тебя называть? - удивилась Макухова. - Она ведь
ветеринар. Эх, Янек, Янек! Красивая она, привлекательная. Глаза у нее, как у
телки, зад, как у двухлетней кобылицы, а ноги стройные, как у серны.
- Я не скотоложец, - рассердился доктор Неглович и пошел в ванную,
чтобы вымыть лицо и руки, испачканные маслом. А потом за обедом раза два
выругал Гертруду, что суп слишком горячий, а котлета холодная, будто бы это
она была виновата, что он опоздал на обед и ей надо было разогревать еду.
Под вечер доктор пошел с визитом к Порвашу, где пани Халинка в
мастерской вязала ребенку свитерок на спицах, а художник уже четвертый раз
набрасывал святого Августина в епископской митре, с левой рукой, опирающейся
на открытую книжку, а правой благословляющего мир. Возле святого Августина
Порваш собирался поместить ангела с нимбом и крылышками, но так в конце
концов получилось, что ангела он стер, а крылышки остались.
- Снова Клобук вылезает у вас из картины, - сказал доктор, разглядывая
работу Порваша. - Это не ангельские крылья, а Клобуковы. Выезд бы вам
пригодился, дружище.
- Это вам надо куда-нибудь съездить, - ответил художник.
- Ну да. Скоро я поеду к сыну, в Копенгаген. У меня уже есть паспорт,
виза, билет на самолет. На пользу мне будет смена климата и окружения.
Потом он помолчал и, взглянув на пани Халинку, которая мелькала
спицами, вспомнил Турлея, ни с того ни с сего вспомнил и прекрасную Брыгиду
и громко спросил:
- Если предположить, что правы те, кто утверждает, что змей, искушающий
Еву в раю, - только фаллический символ и имеется в виду мужской член, тогда
что означают слова: "Неприязнь также положу между тобой и женщиной и между
семенем твоим и между семенем ее"? Дело в том, что женщины хотят владеть
нами, но если по правде, то они нас не любят и не ценят.
Пани Халинка громко засмеялась, а Порваш заявил, закрашивая крылья
ангела:
- Слишком умно это для меня, доктор. Я не читаю, как Любиньски,
"Семантических писем" Готтлоба Фреге. Библии тоже не знаю. Вы не найдете в
моем доме ни одной книжки, кроме той, которую я стащил за границей. Это
телефонная книга города Парижа. Жаль, что вы едете в Копенгаген, а то я мог
бы ее вам одолжить. В этой книжке есть телефон и адрес барона Абендтойера. А
что бы случилось, если бы из Копенгагена вы заскочили в Париж? Ведь это
очень близко, почти как от нас до Трумеек. Ну, может, немножко дальше, -
добавил он, подумав.
Домой доктор вернулся в сумерках. Он удивился, что в кухне еще горит
свет, хоть Макухова уже давно должна была быть у себя дома. Заметил он и
отблеск света на побеленном стволе старой вишни в саду, это означало, что
свет горит и в его спальне со стороны озера.
- Пришла та, которую ты хотел, - Гертруда задержала его в сенях. - Она
сказала родителям, что едет к тетке в Барты, но вышла возле лесничества и
сама сюда пришла. Стыдлива, как девка из "Новотеля". Помыться помылась, но в
платье под перину залезла. Я ей дала хрустальную вазочку с шоколадками. Ждет
в спальне и сластями обжирается. А ты будешь ужинать?
- Нет. Я обедал поздно, - сказал доктор и сразу пошел в спальню.
- Ой, погасите свет! - со страхом крикнула старшая дочка Жарына. Перину
она натянула на лицо, выставив наверх только вазочку с шоколадками.
Погасил доктор свет, разделся и залез под перину. Девушка позволила ему
раздеть себя до пояса.
- Я - хряк, - буркнул он, трогая ее груди.
- Это очень хорошо, - услышал он в темноте ее смех. - Я видела, какой
бывает у хряка. Похож на сверло. Хряк был большой, тяжелый, а наша свинья
маленькая, легкая. А он так осторожно и медленно в нее ввинтился.
Поиграл доктор большой и теплой левой грудью, поиграл и помял правую
грудь. Девушка все сидела на кровати. Ела шоколадки, громко чавкая и говоря:
- Я вчера снова встретила Антека Пасемко. Ничего у меня в руках не
было, поэтому ничего у меня не выпало. А он, как змея, на меня зашипел: "Ты,
с-с-сука". Я чувствую, что он теперь хочет на меня напасть, говорила об этом
моему жениху, Юзеку Севруку. "Веревка для него висит, - так я ему сказала, -
а он не хочет сам повеситься. Возьми братьев, и затащите его туда, под
веревку. Кто узнает - сам он повесился или его повесили?"
Она чавкала, сопела, в конце концов легла навзничь, чтобы доктору было
удобнее ее груди ласкать и тискать. А его восхищала их округлость. Натянутая
на них гладкая кожа пружинила под прикосновением губ и языка.
- Они боятся Пасемко, - сказала она. - И я к вам пришла по приглашению
Макуховой. У вас есть ружье, вы застрелите Антека, который на меня теперь
охотится.
- У тебя уже был мужчина? - спросил он.
- Тогда, когда Смугонювну после гулянки нашли, и я во ржи лежала. Не
знаю, кто меня распечатал, но, похоже, не сыновья Севрука, потому что они
были заняты Смугонювной. Поэтому я и теперь Юзека не боюсь и перед Новым
годом замуж за него выйду. Я была пьяная, ничего не помню и ничего не
чувствовала.
От прикосновений доктора она перестала чавкать, поставила на пол
вазочку с шоколадками, притихла.
- Только медленно, чтобы я все чувствовала, - шепнула она доктору на
ухо. - Так, как вы мне обещали. Как хряк своим сверлом.
Она вдруг глубоко вздохнула и обняла доктора сильными округлыми руками.
А потом сопела и чавкала, будто бы все еще ела шоколадки из хрустальной
вазочки.
В этот момент доктор вспомнил прекрасную Брыгиду и подумал, что у
женщины каждое определение, даже такое, как хряк, не должно обязательно быть
обидным, а может даже быть любовным признанием, потому что, как каждый
человек, и женщина бывает раздвоенной и сама себе противоречащей: одно
думает, а другое делает одно говорит, а другое чувствует одно шепчет ей
рассудок, а другое диктует вожделение.

О том,
как жил и что чувствовал убийца

От аванса, полученного от Турлея, у Антека Пасемко осталось ровно
столько денег, сколько его мать, Зофья, платила хромой Марыне на ребенка,
который якобы был от ее сына. Не знал Антек о письме, которое Марына
написала капитану Шледзику, поэтому бессонными ночами, когда он напрасно
ждал материнских побоев, он убедил сам себя, что ребенка он должен признать
своим, и даже жениться на хромой Марыне. Его ребенок мог быть фактом против
издевательств Поровой, доказательством, что он был и остается мужчиной, а
если и не выказал мужского темперамента в ее доме, то исключительно потому,
что он юноша впечатлительный и не хотел мараться в грязи. Лоно этой женщины
было проклято, ее постель напоминала свиное логово. Это правда, что он пошел
к ней, гонимый мужской жаждой, но смог свернуть с плохой дорожки, и за это
она теперь ему мстит. Что касается хромой Марыны, то она была падкая на
деньги и некрасивая, брак с Антеком Пасемко и теперь, наверное, оставался
для нее пределом мечтаний он женится, хоть жить с ней не обязан. Может
быть, впрочем, когда они будут так часто вместе в постели, изменится его
натура, что-нибудь в нем откроется, а что-то закроется насовсем, и тогда он
станет хорошим мужем и хорошим отцом, забудет о девушках, убитых в лесу. Как
кусок льда, растает в нем ненависть к женщинам он перестанет думать, как бы
ему наказать еще какую-нибудь девушку. Может быть, он только приведет в
исполнение справедливый приговор Поровой - за ее проклятое лоно, за ее
похоть, за пробуждение жажды в мужчинах. Но это тогда, когда сгниет
конопляная веревка на дереве возле Свиной лужайки. Он не задушит Порову,
потому что она слишком сильная он ударит ее тесаком, а потом сапогами
размозжит ребра, выломает пальцы из суставов, в промежность воткнет осиновый
кол, толще, чем две бутылки.
Такими мечтами подкреплялся Антек и, не в силах заснуть, ворочался на