ее руки - руки были чуть теплые и такие легкие, почти ничего не весили.
воротится, от дому не гони, прими уж ее к себе, Феденька! Ты у меня
жалимой, тоскливой, Грикша-то, может, и не захочет ее принять,
убогую-то...
чуя, как горячо защипало в глазах, и, ощутив знакомый с детства материн
запах, заплакал. Мать с усилием выпростала из тряпья легкую невесомую руку
и погладила его по голове. Она и тут, напоследях, сама умирая, утешала
своего почти сорокалетнего младшего сына, жалея, что оставляет его одного
в холодном и трудном мире на чужих нежалимых людей...
родителей. Когда обряжали в гроб, плакали все. Феня ревела в голос, плакал
Ойнас, девка тоже шмыгала носом. Плакали соседки, собравшиеся проводить
покойницу.
завела высоким чистым голосом похоронную причеть. Вопила-пересказывала всю
Верину жизнь, и беды, и разоренья, и вдовство, и пожары. Другая соседка
подголашивала ей. Когда бабы смолкли, звонко и радостно защебетала
какая-то птичка, и все подняли головы и прислушались. Кончив, разделили
кутью, съели, высыпали на могилу для птиц. Когда-нибудь и мать обернется
птичкой, прилетит поглядеть на хоромное строеньице, на природную
кровинушку, на своих внучат-правнуков...
помянуть покойницу. Вспоминали о ней только доброе. Быстро захмелевший дед
Никанор (он уже с трудом ходил, но тут выполз и на кладбище был со всеми)
кричал:
слезы. Бабы успокаивали старика, подливали пива. И Федору, сквозь рвущую
боль в груди, было радостно, что поминают неложно, добром, что и верно, не
делала его мать никогда и никакого зла людям.
сороковины. Он был уже совсем седой, как-то Федор увидел это только
теперь.
Нынешний двор Федор ставил сам, без помощи брата. Он отдал Грикше одного
коня, за прочее заплатил серебром. Землю делить не стали, Грикше все одно
пришлось бы ее запустошить. Поспорили малость только о кое-каких старинных
вещах, что хранились в материной укладке. Обоим они были дороги как память
об отце. Грикша скоро уехал к себе, в Москву, а Федор с Ойнасом начали
готовиться к жатве. Уже поспевал хлеб.
князю Андрею тоже пока было не до Переяславля. Хан Тохта в первом сражении
с Ногаем, на Дону, был разбит и отступил, однако с помощью русских войск
вновь начинал теснить своего врага. Монгольские эмиры покидали Ногая, и
уже ясно стало, что тому долго не продержаться. После разорения Кафы,
резни в Крыму и убийства родичей, учиненного сыновьями Ногая, от него
отвернулись все, кроме половцев и алан - недавних врагов Орды.
Рождестве гостил в Переяславле у племянника, у которого этою зимой умерла
мать, вдова великого князя Дмитрия, ездил в Тверь, сына Юрия начинал
приучать к хозяйству, поручая ему то одно, то другое, сам же все чаще
бывал в Даниловом монастыре, отстаивал службу, почасту и трапезовал с
братией да ставил и ставил новые села.
волости. Возвращался веселый. Скидывая чапан, заляпанный грязью, разливая
густой запах конского пота, хвастал:
вовсю. Сады смотрел. Надоть баб послать порыхлить под яблонями, да зайцы
кой-где погрызли, пообрезать тоже нать. Дневали в Звенигороде, уху хлебали
из икряных ершей - хорошо! Купцов скоро ждать новгорочких надоть!
можно поставить.
ничо! Скажи Афоньке: месячину дать им из нашего. А бабы тут на дворе да на
огородах до поры, до хором. Приглядишь тамо, чтоб сорому не было от
ратных. Народ ить молодой и в грех не возьмут! А мужикам лишней обиды тоже
не нать.
хозяйство. Выслушав, остерег:
пришло. Стариками не гребуй... Наказывай там, пущай поболе в низинах, под
лесом, пашут, где самая мокрядь. Нынче ничо не вымокнет, не того бояться
нать.
Твери, где чуть не сгорел князь Михайло. Пожар в тереме занялся невестимо
как в ночь субботнего дня на Святой неделе. Сени были полны боярчат, слуг,
а не слышал никто. Михаил выскочил в чем был, сам вытаскивал княгиню из
пламени. Сгорела казна, порты, обилие, ничего не успели вымчать из огня.
Михаил долго болел, и Данил ездил в Тверь, помогал союзнику.
смолой. На лугах вяли травы, склоняя метелки соцветий, даже в болотах
высокие сочные стебли бессильно свешивали головки едва распустившихся, с
дурманящим запахом, цветов. Хлеб был редок, уродило только в самых
низинках. Данил и тут оказался прав. Петровым постом начали загораться
боры. Синий дым вставал вдали, над лесами, по всему окоему. Князь рассылал
слуг, холопов, дружинников, окапывать и тушить леса. Все было напрасно.
Огонь пробирался по иссохшему валежнику, горели мхи, свечами бледного
призрачного огня вспыхивали стволы и, обгорая, с треском рушились, вздымая
облака искр и душного дыма. Лоси, лисы, зайцы, барсуки бежали от огня в
город. На Великой улице поймали медведя. Косолапый, обгорев на пожаре,
бестолково тыкался, скулил. Хотели убить, потом, пожалев, поили водой.
Зверя, привязав на цепь, свели на княжой двор.
Едкий дым полз по земле, разъедая и слепя. Вспыхивало и тлело тут и там.
Вдруг целые острова с деревами проваливались куда-то внутрь. Гибли люди.
Жители лесных деревень, бросив свои избы на съедение огню, спасались со
скотом и пожитками в город. Душный чад горящего мха заволакивал Москву,
першил в носу, разъедал горло. В тяжком дыму было трудно дышать. Данил
отправил княгинь с малыми в село на Воробьевы горы. Сторожа следила за
кострами и кровлями посада. Уже не тушили, только оборонялись от огня.
Боялись, что загорится Москва. Река мелела, там, где была текучая вода,
вылезли островки и мели.
князя. Федор Черный заехал к Даниле Московскому. Кашляя, отплевываясь, пил
холодный квас. Юрий поглядывал то на злое, морщинистое лицо недавнего их
супротивника, то на отца. Данил хлебосольно потчевал Федора Черного,
неторопливо беседовал, только лишь иногда с легкой усмешечкой на лице.
племянника своего, Александра Глебовича. Сидя за столом, хвастал, что
сотрет племянника в порошок. Данил кивал, поддакивал. Провожая Федора
Черного, вышел на крыльцо.
уже спорили давеча, без отца, о ярославском князе. Данил поглядел на
сыновой:
угостить нельзя. Нищих, убогих принимаем, не гребуем. - Он еще подумал: -
Возьмет ли Смоленск? Навряд. Смольняне упреждены. Ждут. Отобьются! Кому он
надобен там... И у нас-то никому не надобен.
приступал несколько раз к стенам, но был отбит и с соромом отступил.
Вскоре потрепанные ярославские рати валили назад сквозь дымные, затянутые
горьким чадом леса, и вновь Данила принимал Федора Черного, несчастного,
злобного, задыхающегося от кашля и обиды.
примирительно. - А Смоленск оставь. Земля не восхощет, что сделашь! Да и
годы твои преклонные, о душе подумать пора.
лицо московского князя. Ворчал:
московского князя, подозревал, что тот чем ни то помог смольнянам, но
толком так ничего и не узнал и вынужден был покорно терпеть спокойные,
чуть насмешливые утешения хозяина.
Черного и его нахохленных воевод, то на батюшку и готовы были прыснуть в
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Херберт Фрэнк
Конюшевский Владислав
Фазиль Искандер
Шилова Юлия