оставаться князем. А Ольгерд, приблизив раба-наушника Войдилу, поступил,
как поступали многие византийские императоры. Ольгерд зазнался, он не
желает иметь дело с равными себе!
признаться, не мог поведать всего, ибо тогда надо бы было признаться
Кейстуту, что он, Ольгерд, не доверяет решительно никому, даже своей жене
Ульянии, не верит старшим детям, страшится племянников (и потому гоняет их
из города в город, с Волыни в Подолию), не доверяет боярам - а вдруг
предадут? И что ему потому именно и понадобился Войдило (точнее,
по-литовски, Вайдыло), сперва хлебопек, теперь уже постельничий (и скоро -
наместник города Лида), что с Войдилою он может быть откровенен, как
бывают откровенны с рабом, что тот его не предаст никогда, ибо для всех
иных, не исключая Кейстута, он раб и только раб, и будет со смертью
Ольгердовой тотчас убит. И потому Ольгерд позволяет Войдиле играть с
сыном, забавлять Ягайлу, возить с собою на охоту и разные потехи, без коих
не может обойтись подрастающий княжич. Ольгерд не хочет думать, познал ли
уже шестнадцатилетний Ульянин первенец женщину и в чем тут и как помог
мальчику Войдила, где и с кем пропадал Ягайло целых четыре дня прошедшим
летом во время купальских празднеств, когда пол-Вильны гуляло в священном
лесу, у костров. Знать сидела семьями на коврах, чернь - подстелив рядно
или дерюгу; палатки и шалаши, расставленные без всякого порядка, заполняли
лес, звучала музыка, пиво лилось рекой, от пляса и песен стоял стон, и
девушки, избежавшие бдительного родительского ока, сладко вскрикивали в
кустах. А на холмах пылали смоляные бочки и целые смолистые дерева, и
древний бог Перкунас в виде огненного змея нисходил к своему народу,
благословляя поля и награждая женщин плодородием.
не разольешь. И Ольгерд закрывал глаза на вс°, не гневал даже, когда от
сына попахивало пивом.
немцами, вспылил:
Кейстут не любил вспоминать - измену его собственного сына Бутава, который
шесть лет назад, приняв католичество, пытался захватить Вильну, возглавил
вместе с боярином Сурвиллом немецкий поход на Литву, опустошил Жемайтию и
две недели осаждал город. Теперь Бутав, перекрещенный в Генриха, поступил
в службу к германскому императору, получил ленные земли и титул герцога,
покрыв позором своего великого отца.
Кейстут. Крикнул надрывно (он бы действительно убил Бутава!) и долго не
приезжал после в Вильну, а на Войдилу с тех пор старательно не обращает
внимания.
уже пятеро от Ульянии: Ягайло, Скиргайло, Вигонд, Свитригайло, Коригайло
(будут еще двое - Мингайло и Лугвень). И все крещены и носят вторые,
христианские, имена. Ульяния опять на сносях. Жена исправно приносит ему
через год по ребенку. Но всю скупую отцовскую любовь забрал себе первенец,
Ягайло. Забрал до того, что Ольгерду уже не хочется думать, каков сын:
хорош или дурен, будет ли неистов на кровь, будет ли, как утверждают иные,
ленивым пьяницею?
власти, от постоянных немецких угроз, от упрямства русского митрополита
Алексия, от непонятного (всегда непонятного ему!) поведения верующих. Они
с Кейстутом старели оба, и Ольгерд радовался в душе, наблюдая дружбу
Витовта, сына Кейстутова, с Ягайлой. Мнилось, дети продолжат союз отцов,
удержат и вознесут Литву. Языческую? Католическую? Православную? Об этом
тоже не хотелось думать. Деловая переписка в Великом княжестве Литовском
давно уже велась на русском языке, а стойко сопротивлялась крещению, все
равно какому, одна Жемайтия. Жмудины, ближе всего знакомые с крестоносными
рыцарями, объединяли со знаком креста пожары деревень, трупы младенцев и
беременных женщин, привязанных в лесу со вспоротыми животами.
и ползали священные змеи Перкунаса и жрицы, вайделотки, хранительницы
чистоты и огня (одну из них когда-то похитил Кейстут, сделав своею женою),
все еще охраняли алтарь древних литовских богов, проживших столь долгую
жизнь, измеряемую тысячелетиями, перед которой даже проповедник из Галилеи
выглядел недавним юношей. Ибо с этим огнем, с этою древней верой в
священного змея арьи когда-то завоевали Индию и создали европейский мир;
из этого огня родился культ Заратуштры и возникли греческие, кельтские,
римские боги; об этих змеях поют сказители в былинах, называя имена
бившихся с ними богатырей, а ежели возможно было бы заглянуть еще глубже в
пучину времен, то, возможно, это и был самый первый культ, созданный
когда-то человечеством, культ змеи и огня, крылатого, восстающего из воды
змея и огненной молнии, сложный символ, в котором уместились все тогдашние
представления человечества о мироздании и союзе стихий. И ныне, по
прошествии тысяч и тысяч лет, только здесь, в сердце Европы, еще живет,
еще пылает, еще не угас священный огонь и ползают божественные змеи, коим
поклонялись вавилоняне, коих высекали на камнях майя, которым, называя их
драконами, молились китайцы и тьмы тем иных великих и малых народов,
отринувших культ, но сохранивших память о нем в сказаниях прошлого.
только в себя, забывая, как и тысячи завоевателей до и после него, что
человек смертен.
писал в ярости. Ярость утихла за прошедшие месяцы. Прошлогодний разгром на
Рудаве, когда литовское войско потеряло до тысячи людей и в беспорядке
отступило с земель Ордена, заставил его поторопиться с заключением
<вечного мира> с московским великим князем. Впрочем, рыцарям бой на Рудаве
обошелся тоже недешево: были убиты маршал ордена Геннинг фон Шиндекопф и
три командора, почему рыцари и не решились преследовать отступавших
литвинов.
Это следовало признать и не ссориться с братом. А из Константинополя, от
патриарха, прибывает нынче посол, Киприан Цамвлак, болгарин, и Ольгерд
заранее гневно сводит брови: пусть патриарх не тщится мирить его с
Алексием! Литве и еще не захваченным, но союзным с нею русским княжествам
надобен свой митрополит, и он добьется сего, как добился польский король,
не просьбами, так угрозою перейти в католическую веру!
пышные шествия христиан, уехал среди зимы в Медники, в свой замок, где жил
обыкновенно только летом. Вымороженные хоромы едва успели протопить.
Ольгерд швырнул с плеч прямо на пол горностаевый жупан, в ярости, хромая
больше обычного, мерил неровными шагами пустую хоромину, пока слуги
прибирали платье, разводили по стойлам лошадей и вздували огонь на
поварне. В покое от намороженных крохотных окошек была полутьма, свечи,
тоже замороженные, как и все тут, вспыхивая и треща, неровным желтым
пламенем едва освещали покой. Он подумал, снял со спицы русский хорьковый
опашень, накинул на плеча. Толкнув холодную дверь, вышел на глядень.
гульбищем, внизу, виднелись кабаньи следы. Нахальные вепри ночами
разбойничали прямо под стеною охотничьего замка великого князя.
что осочники с хортами настигли оленя и уже свежуют тушу, так что ежели
повелитель пождет малый час, то ему подадут роскошную трапезу, а пока
можно закусить сыром с хлебом, запивая все это парным молоком, которое уже
принесено и, теплое, ждет Ольгерда на столе, в малой столовой горнице.
Ольгерд медленно оглянул Войдилу с головы до ног (нет, не предаст, не прав
Кейстут!), кивнул, вдохнул еще раз морозный, настоянный на дубовой горечи
воздух с чистым призвуком зимнего запаха хвойных дерев. Подступающая к
Медникам со всех сторон лесная нерушимая тишина успокаивала. Склонив
голову, проследовал за Войдилой.
девицей уже хозяйничали за столом. Обе низко поклонились Ольгерду. На
столе была уже нарезанная ломтями холодная дичина, хлеб, масло, сыр.
Молоко оказалось еще теплым, и Ольгерд, опорожнивши серебряный кубок,
попросил налить еще.
садился за стол с господином, а на немой вопрос Ольгерда, приподнявшего
бровь, ответил все так же радостно:
квас... - Он осекся, сказавши про пиво, но Ольгерд лишь безразлично
кивнул, прожевывая кусок. Кончив, обтер рот и пальцы рушником, подымаясь
из-за стола, бросил Войдиле:
застланное медвежьей шкурой, слушая, как гудит, разгораясь, внизу большая
печь. В горницу вместе с теплом начинали проникать запахи жарящейся на
вертеле оленины. Ольгерд сумрачно думал, не понимая самого себя, зачем, с
какой радости он бросил жену, детей, виленский замок и прискакал в
Медники? Охотиться? Завтра надо будет выехать, поискать вепрей! Но и
охотиться он не хотел. Удрал от патриаршего посланца? Нотария, нунция...
Надоели эти попы! Пусть этот - как его? - синклитик, референдарий, что ли,
сам добирается сюда, в Медники! А он, Ольгерд, еще заставит его пождать,
застряв на охоте, а потом накричит, будет картинно топать ногами и
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Лукин Евгений
Сертаков Виталий