Чтение 118–й страницы книги ~Всадник без головы~

почувствовал странный солоноватый запах -- запах человеческой
крови. Тут я уже перестал сомневаться, что передо мной труп. Я
заметил глубокую рану поперек шеи с запекшейся в ней кровью.
Потом я разглядел, что голова отрублена...

Собравшихся охватил ужас. Раздаются выкрики, обычные в
подобных случаях.

-- Вы узнали этого человека?

-- Увы, да.

-- Узнали, даже не посмотрев ему в лицо?

-- Мне не нужно было этого делать. Его одежда достаточно
ясно все объяснила.

-- Какая одежда?

-- Полосатое серапе на плечах и сомбреро на голове. Они
принадлежали мне. Если бы не наш обмен, я подумал бы, что это
лежу я сам. Это был Генри Пойндекстер.

Снова раздается душераздирающий стон -- он заглушает
взволнованный шепот толпы.

-- Продолжайте, сэр, -- говорит защитник. -- Скажите, что
еще вам удалось обнаружить?

-- Когда я прикоснулся к телу, то почувствовал, что оно
холодное и совершенно закоченело. Я понял, что он лежит так уже
несколько часов. Кровь запеклась и почти высохла: она стала
совсем черной. Так, по крайней мере, мне показалось при сером
утреннем свете -- солнце тогда еще не взошло. Я мог легко
ошибиться относительно причины смерти и подумать, что его
убили, отрубив голову, но, вспомнив услышанный ночью выстрел, я
подумал, что на теле должна быть еще одна рана. Так и
оказалось. Когда я повернул труп на спину, то заметил в серапе
дырочку. Ткань вокруг нее была пропитана кровью. Отбросив полу
серапе, я заметил на его груди синевато-багровое пятно.
Нетрудно было определить, что сюда попала пуля. Но раны на
спине не было. По-видимому, пуля осталась в теле.

-- Считаете ли вы, что причиной смерти была пуля, а не
последующее отсечение головы?

-- Рана, несомненно, была смертельной. Если смерть и не
была мгновенной, то, во всяком случае, она должна была
наступить через несколько минут или даже секунд.

-- Вы сказали, что голова была отрублена. Что же, она была
совсем отделена от тела?

-- Совершенно, хотя и лежала вплотную к нему -- так,
словно после удара ни к телу, ни к голове никто не прикасался.

-- Каким оружием, предполагаете вы, был нанесен этот удар?

-- Мне кажется, топором либо охотничьим ножом.

-- Не возникло ли у вас каких-нибудь подозрений, кто и
почему мог совершить это гнусное преступление?

-- Тогда нет; я был в таком ужасе, что не мог ни о чем
думать. Я не верил своим глазам. Когда же я немного успокоился
и понял, что Генри Пойндекстер убит, я сначала подумал, что это
сделали команчи. Но в то же время скальп не был снят, и даже
шляпа осталась на голове.

-- Таким образом, вы решили, что индейцы к этому
непричастны?

-- Да.

-- Вы заподозрили еще кого-нибудь?

-- В ту минуту -- нет. Я никогда не слыхал, чтобы у Генри
Пойндекстера были враги, ни здесь, ни вообще где бы то ни было.
Но потом у меня возникли подозрения. Они остались у меня и до
сих пор.

-- Сообщите их суду.

-- Я возражаю, -- вмешивается прокурор. -- Нам вовсе
неинтересно знакомиться с подозрениями обвиняемого. Мне
кажется, хватит того, что мы слушаем его весьма
"правдоподобный" рассказ.

-- Пусть он продолжает, -- распоряжается судья, зажигая
новую сигару.

-- Расскажите, что вы делали дальше, -- говорит защитник.

-- Потрясенный всем, что мне пришлось увидеть, я сначала
сам не знал, что мне делать. Я был убежден, что юноша убит
преднамеренно -- убит именно тем выстрелом, который я слышал.
Но кто стрелял? Не индейцы -- в этом я не сомневался. Я
подумал, что это был какой-нибудь грабитель. Но это казалось
столь же неправдоподобным. Мое мексиканское серапе стоило не
менее ста долларов. Он, конечно, взял бы его. Да и вообще ни
одна вещь не была взята, даже золотые часы остались в кармане и
на шее поблескивала окровавленная цепочка. Я пришел к
заключению, что убийство было совершено из мести. Я стал
вспоминать, не приходилось ли мне слышать о том, что молодой
Пойндекстер с кем-нибудь поссорился или что у него есть враги.
Но мне ничего не припомнилось. Да и, кроме того, зачем убийце
понадобилось отрубать голову? Это больше всего потрясло меня.
Не найдя объяснения, я стал думать, что же мне делать.
Оставаться около тела не имело смысла, так же как и похоронить
его. Я решил было вернуться в форт за помощью, чтобы перевезти
тело в Каса-дель-Корво. Но, если бы я оставил его в лесу,
койоты могли обнаружить труп и вместе с грифами растерзать его,
прежде чем я успел бы вернуться. В небе уже кружили грифы.
По-видимому, они заметили его. Как ни было изувечено тело
юноши, я не мог допустить, чтобы его изуродовали еще больше. Я
подумал о любящих глазах, которые в слезах будут смотреть на
него...

Глава XCIV. ТАЙНА ОТКРЫВАЕТСЯ

Обвиняемый замолчал. Никто не торопит его, не задает
вопросов. Все понимают, что рассказ еще не окончен, и не хотят
прерывать нить повествования, которое все больше захватывает
их.

Судья, присяжные, зрители -- все ждут затаив дыхание, не
сводя глаз с обвиняемого.

В торжественной тишине опять раздается его голос.

-- Потом мне пришла в голову мысль завернуть тело в
серапе, которое все еще оставалось на нем, а сверху прикрыть
моим плащом. Так я надеялся уберечь его от волков и грифов до
тех пор, пока не вернусь с кем-нибудь, чтобы взять его из лесу.
Я уже снял с себя плащ, но тут у меня созрел новый план, как
мне показалось -- более разумный. Вместо того чтобы
возвращаться одному в форт, я решил взять с собой и тело
покойного. Я подумал, что можно положить его поперек крупа
лошади и привязать лассо. С этим намерением я привел своего
коня и уже собрался было поднять труп, как вдруг заметил
неподалеку другую лошадь -- лошадь погибшего. Лошадь была
совсем близко и спокойно паслась, словно ничего не произошло.
Поводья волочились по земле, и мне нетрудно было ее поймать.
Труднее было заставить лошадь стоять спокойно, особенно когда я
подвел ее к тому, что лежало на траве. Держа поводья в зубах,
мне удалось поднять тело юноши на лошадь и положить его поперек
седла. Но труп все время соскальзывал -- он уже одеревенел и не
сгибался. К тому же лошадь не стояла на месте, почуяв страшную
поклажу, которую она должна была везти. После нескольких
неудачных попыток я увидел, что это ни к чему не приведет. Я
уже готов был отказаться от своих намерений, когда мне пришла в
голову еще одна, более удачная мысль. Я вспомнил то, что мне
пришлось когда-то читать о гаучо Южной Америки. Когда
кто-нибудь из них умирает или становится жертвой несчастного
случая где-нибудь в пампасах, гаучо перевозят погибшего
товарища в его дом, усадив верхом на лошадь, как живого, и
привязав к седлу. Почему бы и мне не поступить так же с телом
Генри Пойндекстера? Я сначала попытался усадить покойника на
его собственную лошадь. Но седло оказалось недостаточно
глубоким, а конь все еще не мог успокоиться, и у меня опять
ничего не вышло. Оставалось только одно: чтобы добрался домой,
надо было обменяться лошадьми. Я знал, что мой конь не будет
сопротивляться; кроме того, глубокое мексиканское седло должно
было прекрасно подойти для этой цели. Вскоре мне удалось
усадить покойника в естественной позе. Одеревенелость, которая
раньше мешала мне, теперь, наоборот, помогла. Я вставил его
ноги в стремена и туго застегнул пряжки на гетрах -- теперь
устойчивость была обеспечена. После этого я отрезал кусок лассо
и, опоясав им труп, прикрепил один конец к передней луке седла,
а другой -- к задней. Другим куском лассо я связал стремена под
брюхом лошади, чтобы ноги не болтались. Оставалось придумать,
как поступить с головой, которую тоже необходимо было взять. Я
поднял ее с земли и попробовал снять шляпу. Но это было
невозможно: кожа сильно распухла, и сомбреро туго сидело на
голове. Убедившись, что шляпа не может соскочить, я привязал
кусок шнура к пряжке, скреплявшей ленту, и привесил шляпу с
головой к луке седла. На этом кончились мои приготовления к
возвращению в форт. Не теряя времени, я вскочил на лошадь
убитого и свистнул гнедому, чтобы он следовал за мной: он был к
этому приучен. Так мы отправились к поселку... Не прошло и пяти