не прибегая к ним вновь, успокоить людей и привлечь к себе благодеяниями.
Кто поступает иначе по робости или под влиянием дурного совета, тот вынужден
постоянно держать в руке нож; никогда не может он положиться на своих
подданных, они же из-за постоянных и все новых притеснений никогда не могут
чувствовать себя в безопасности. Дело в том, что обиды следует наносить
разом, потому что тогда меньше чувствуешь их в отдельности и поэтому они
меньше озлобляют; напротив, благодеяния надо делать понемногу, чтобы они
лучше запечатлелись" (там же, 250 - 251). "Ведь тот, кто хотел бы всегда
исповедовать веру в добро, неминуемо погибает среди столь многих людей,
чуждых добра. Поэтому Князю, желающему удержаться, необходимо научиться
умению быть недобродетельным и пользоваться этим, смотря по необходимост и"
(там же, 277).
или страх. Совместить оба этих качества трудно, так что лучше уж внушать
страх и при этом не быть любимым. "Ведь о людях можно вообще сказать, что
они неблагодарны, изменчивы, лице мерны, трусливы перед смертью, жадны до
наживы. Пока ты им делаешь добро, они все твои, предлагают тебе свою кровь,
имущество, жизнь, детей, все до тех пор, пока нужда далека, как я уже
сказал, но, как только она приближается, люди начинают бунтовать. Кн язь,
который всецело положится на их слова, находя ненужными другие меры,
погибнет. Дело в том, что дружба, приобретаемая деньгами, а не величием и
благородством души, хоть и покупается, но в действительности ее нет, и,
когда настанет время, на нее невоз можно рассчитывать; при этом люди меньше
боятся обидеть человека, который внушал любовь, чем того, кто действовал
страхом. Ведь любовь держится узами благодарности, но так как люди дурны, то
эти узы рвутся при всяком выгодном для них случае. Страх же осн ован на
боязни, которая не покидает тебя никогда" (там же, 283 - 284). "Итак,
разумный правитель не может и не должен быть верным данному слову, когда
такая честность обращается против него и не существует больше причин,
побудивших его дать обещание. Есл и бы люди были все хороши, такое правило
было бы дурно, но так как они злы и не станут держать слово, данное тебе, то
и тебе нечего блюсти слово, данное им" (там же, 287). "Наконец, он должен
быть всегда готов обернуться в любую сторону, смотря по тому,
отклоняться от добра, если это возможно, но уметь вступить на путь зла, если
это необходимо" (там же, 289).
концентрированном виде, мы позволим себе привести одно место из другого
труда Макиавелли, под названием "История Флоренции". Здесь изображается одно
из первых рабочих восстаний в Европе, а име нно восстание чомпи во Флоренции
в 1378 г., но агитационная речь, которую произносит один из восставших,
целиком повторяет то, что мы находим в "Князе" самого Маккиавелли. Это,
между прочим, свидетельствует о том, что аморальная, беспринципная и
бездушна я политика, которую проповедует Макиавелли, мыслится им совершенно
одинаково, кто бы ни занимался этой политикой, князь ли или же порабощенные
и эксплуатируемые низы общества. Вот это место (III 13): "И вот эти люди из
низов, как из подчиненных цеху шерс тяников, так и из подсобников других
цехов, и ранее полные недовольства по уже сказанным причинам, теперь
испытывали к тому же страх перед последствиями, которые могли для них иметь
учиненные ими поджоги и грабежи. Несколько раз в ночь собирались они для
обсуждения происшедших событий и все время толковали друг другу о грозящей
им всем опасности. Наконец, один из тех, кто был посмелее и поопытнее
других, решил вдохнуть в них мужество и заговорил так: "Если бы нам надо
было решать вопрос, следует ли брат ься за оружие, чтобы жечь и громить дома
граждан и расхищать церковное имущество, я был бы первым из тех, кто полагал
бы, что вопрос этот нельзя решать необдуманно и что, пожалуй, бедность в
мире и покое лучше, чем связанное с такими опасностями обогащен ие. Но раз
оружие все равно уже у нас в руках и бед уже наделано немало, надо нам
думать о том, как это оружие сохранить и как избежать ответственности за
содеянное. Я думаю, что если никто нас научить не может, то научит сама
нужда. Как видите, весь гор од пылает к нам гневом и злобой, граждане
объединяются, а Синьория всегда на стороне магистратов. Будьте уверены в
том, что нам готовят какую-то западню и над головой нашей собираются грозные
тучи. Следовательно, надо нам добиваться двух вещей и совещани я наши должны
ставить себе две цели. Во-первых, - избежать кары за все, что мы натворили в
течение последних дней, во-вторых, - зажить более свободно и счастливо, чем
мы жили раньше. И вот я считаю, что для того, чтобы добиться прощения за
прежние наши в ины, нам надо натворить еще худших дел, умножить их, повсюду
устраивать поджоги и погромы и постараться вовлечь во все это как можно
больше народу. Ибо когда виновных слишком много, они остаются
безнаказанными: мелкие преступления караются, крупные и важ ные
вознаграждаются. Когда все страдают, мало кто стремится к отмщению, ибо
общая всем беда переносится легче, чем частная обида. Так что именно в
усилении бедствий и смуты должны мы обрести прощение, именно они откроют нам
путь к достижению того, что ну жно нам для свободной жизни. И я думаю, что
ожидает нас верная победа, ибо те, кто могли бы воспрепятствовать нам,
богаты и разъединены. Их разъединение обеспечит нам победу, а их богатства
станут нашими, помогут нам эту победу упрочить. Не допускайте, ч тобы вас
смущали древностью их родов, каковой они станут кичиться. Все люди имеют
одинаковое происхождение, и все роды одинаково старинны, и природа всех
создала равными. Если и мы, и они разденемся догола, то ничем не будем
отличаться друг от друга; есл и вы оденетесь в их одежды, а они в ваши, то
мы будем казаться благородными, а они простолюдинами, ибо вся разница - в
богатстве и бедности. Я весьма скорблю, когда вижу, что многие из нас
испытывают угрызения совести от содеянного и хотят воздержаться о т
дальнейших действий. И если это действительно так, то вы не те, за кого я
вас принимал. Не следует пугаться ни раскаяния, ни стыда, ибо победителей,
какими бы способами они ни победили, никогда не судят. ...Бог и природа дали
всем людям возможность дос тигать счастья, но оно чаще выпадает на долю
грабителя, чем на долю умелого труженика, и его чаще добиваются бесчестным,
чем честным ремеслом. Потому-то люди и пожирают друг друга, а участь слабого
с каждым днем ухудшается. Применим же силу, пока предста вляется
благоприятный случай, ибо более выгодным для нас образом обстоятельства не
сложатся..." (75, 114 - 116).
свидетельствует о трех пунктах мировоззрения Макиавелли.
идеалам, личность здесь все-таки продолжает выдвигаться на первый план, и
потому мы все еще продолжаем иметь дело не с чем другим, как с Ренессансом.
Во-вторых, выдвигаемая здесь личност ь совершенно лишена всех своих
внутренних идеалов и рассматривается просто как некоего рода арифметическая
единица. Эта арифметическая единица у Макиавелли имеет значение сама по
себе, без всяких возможных влияний на нее со стороны, например, религии, мо
рали, искусства, личных симпатий или антипатий, быта и всякого рода
предрассудков, общественных или исторических. И все общество мыслится у
Макиавелли в виде того или иного объединения этих арифметических единиц.
Ничто другое его не интересует. Его интер есует, правда, родина, а не
государство. У него патриотизм, а не этатизм. Но положение современной
личности от этого нисколько не становится легче. С отдельной личностью в
политике все равно надо обращаться как с отдельными камнями при построении
здания.
прямолинейности и последовательности едва ли не единственная во всей истории
эстетической мысли. Общество и история, возникающая как упорядоченное
множество этих безличных, бездушных и аморально понимаемых арифметических
единиц, если угодно, есть самый настоящий гуманизм, поскольку речь здесь
только и идет о создании правильного человеческого общества. Но эти
арифметические единицы-личности внутренно опустошены и превращены лишь в
строительный
прямолинейности, несомненно, есть своего рода эстетика, явно продиктованная
идеалами полноценного Ренессанса. И потому во всей этой железно проводимой
системе арифметических единиц есть нечт о красивое, хотя и ужасное,
страшное, звериное и нечеловеческое. Ведь безобразное тоже есть эстетическая
категория наряду с прекрасным, и низменное тоже есть эстетическая категория
наряду с возвышенным. Поэтому и макиавеллизм, это суровое детище изжившег о
себя Ренессанса, тоже должен рассматриваться нами как определенная
эстетическая система. И эстетической эту систему делает как раз ее железная
прямолинейность, ее не доступная никаким посторонним влияниям
последовательность и бесчеловечность.
утопизм. Утопизм не был столь ярким явлением, как доктрина Макиавелли.
Однако черты возрожденческого самоотрицания здесь вполне заметны. Уже одно
то, что создание идеального общества припи сывалось весьма отдаленным и
вполне неопределенным временам, достаточно ярко свидетельствовало о неверии
авторов такой утопии в возможность создать идеального человека немедленно и
в результате вполне элементарных усилий людей текущего времени. Здесь поч ти
ничего не оставалось от возрожденческого стихийно человеческого артистизма,
который доставлял такую неимоверную радость возрожденческому человеку и
заставлял его находить идеальные черты уже в состоянии тогдашнего общества.
Самое большее, что было в э той области до сих пор, - это уверенность в
либеральных реформах текущего и ближайшего настоящего времени, которая и
внушала иллюзию стихийной самоутвержденности реального тогдашнего человека.
Утописты же отодвигали все это в неопределенное будущее и тем самым
обнаруживали свое полное неверие в идеальный артистизм современного им
человека.
либерально настроенный английский государственный деятель, сторонник наук и
искусств, пропагандист веротерпимости и яркий критик тогдашних феодальных и
Василенко Иван
Посняков Андрей
Флинт Эрик
Майер Стефани
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия