репствующей в армии, и о преступлениях, совершаемых солдатами, даже
честными и набожными, с единственной целью добиться смертного приговора
и избавиться таким путем от ужасов жизни, на которую их обрекли.
ряды "поднадзорных". Надо вам сказать, что "поднадзорные" пополняются за
счет рекрутов-иностранцев (главным образом похищенных), а также за счет
прусской молодежи. В начале своей военной карьеры, кончающейся для них
только вместе с жизнью, все они, особенно в первые годы, предаются без-
мерному отчаянию. Их разбивают на ряды и, как в мирное, так и в военное
время, заставляют маршировать впереди ряда людей более покорных - или
более решительных, - получивших приказ стрелять в каждого идущего перед
ним при малейшей попытке к бегству или неповиновению. Если же ряд, кото-
рому поручена эта экзекуция, не выполнит ее, то следующий за ним ряд,
составленный из людей еще более бесчувственных и более жестоких (а такие
встречаются среди старых, очерствелых солдат и добровольцев, почти пого-
ловных негодяев), обязан стрелять в оба передних, и так далее, в случае
если и третий оплошает при выполнении экзекуции. Таким образом, каждый
ряд солдат имеет во время сражения врага перед собой и врага позади се-
бя, но близких - товарищей или братьев по оружию - нет ни у кого. Повсю-
ду насилие, смерть и ужас. Только таким образом, говорит великий Фрид-
рих, создаются непобедимые солдаты. Так вот в этих именно рядах и домо-
гается юный прусский солдат желанного места, а добившись его и потеряв
всякую надежду на спасение, он бросает оружие и бежит, чтобы навлечь на
себя пули своих товарищей. Этот отчаянный порыв спасает некоторых; им
порой ценою риска и невероятных опасностей удается бежать, а иногда и
перейти к врагу. Король прекрасно знает, с каким ужасом относятся в ар-
мии к его железному ярму. И вам, быть может, известна острота, которую
он сказал своему племяннику, герцогу Брауншвейгскому, присутствовавшему
на одном из его больших смотров и не перестававшему восхищаться прекрас-
ней выправкой солдат и вообще чудесными маневрами.
и полное их единодушие, а меня несравненно больше удивляет нечто дру-
гое".
роль.
на медали. Чудес люди не творят. Мог ли Фридрих быть величайшим полко-
водцем своего времени, отличайся он голубиной кротостью?.. Знаете что?
Не говорите больше о нем. А то, пожалуй, вы вынудите меня, естественного
врага Фридриха, защищать короля против вас, его адъютанта и любимца!
дет каприз, можно судить о том, как он относится к рабам. Но вы правы:
не будем больше говорить о нем, а то у меня является дьявольское желание
вернуться в лес и собственными руками передушить его усердных поставщи-
ков человеческого мяса, которых я пощадил из-за глупого и трусливого
благоразумия!
тересом слушала его живые рассказы о прусской военной жизни, но не зна-
ла, что в смелом негодовании барона есть доля личного недовольства, тог-
да как ей он казался человеком исключительно благородным. Правда, в душе
Тренка было несомненное благородство. Гордый молодой красавец не был
рожден для низкопоклонства. Он очень отличался от своего новоприобретен-
ного в дороге друга, надменного богача Годица. Граф, приводивший ребен-
ком в ужас и отчаяние своих воспитателей, был наконец предоставлен само-
му себе, и хотя теперь он уже вышел из возраста буйных шалостей, все же
в его манерах и разговорах осталось много мальчишеского; и это противо-
речило его геркулесовой фигуре и красивому лицу, немного поблекшему за
сорок лет постоянной невоздержанности и переутомления. Поверхностные
знания, которыми он от времени до времени любил прихвастнуть, были по-
черпнуты им исключительно из романов, из модной философии и из посещения
театров. Он воображал себя артистом, но и в этом, как во всем, ему не
хватало тонкости и глубины. Однако его барская осанка, утонченная любез-
ность и веселые остроты пленили юного Гайдна, и он нравился ему гораздо
больше, чем барон, быть может еще потому, что к последнему с явным инте-
ресом относилась Консуэло.
жизни и эгоизм кипучей молодости настолько увлекали его порой, что он
забывал об истинной ценности человеческого величия, в глубине души его
сохранились независимость чувств и твердость принципов, выработанных
серьезным чтением и хорошим воспитанием. Его гордый характер мог изме-
ниться под влиянием лести и угодничества, но достаточно было малейшей
несправедливости, чтобы он вспылил и вышел из себя. Красавец паж Фридри-
ха омочил губы в кубке с ядом, но любовь - любовь безграничная, смелая,
экзальтированная - вновь воскресила в нем отвагу и твердость. Пораженный
в самое сердце, он поднял голову, бросая вызов тирану, желавшему поста-
вить его на колени.
цати лет. Целый лес каштановых волос, которыми он не хотел жертвовать
ради дисциплинарных установлении Фридриха, осенял его высокий лоб. Вели-
колепно сложенный, с искрящимися глазами, черными, как смоль, усиками и
белыми, как алебастр, но сильными, как у атлета, руками, он обладал го-
лосом не менее свежим и мужественным, чем его лицо, мысли и любовные
упования. Консуэло все думала о таинственной любви, о которой он непрес-
танно упоминал, но это чувство уже не казалось ей смешным с той минуты,
как девушка подметила, что порывы откровенности сменялись у барона вне-
запной сдержанностью, что указывало на врожденную непосредственность и
вполне понятное недоверие, порождавшее постоянную внутреннюю борьбу с
самим собой и с судьбой. Консуэло помимо воли то и дело задумывалась над
тем, кто же дама сердца юного красавца, и ловила себя на мысли, что са-
мым искренним образом желает успеха этим двум романтическим возлюблен-
ным. День показался ей не столь длинным, как она ожидала, боясь тягост-
ного пребывания с глазу на глаз с двумя незнакомцами из чуждого ей кру-
га. В Венеции она получила представление о вежливости, а в замке Ризен-
бург приобрела привычку к ней, равно как и к мягким манерам и изысканным
речам, являвшимся приятной особенностью того общества, которое в те вре-
мена принято было называть избранным. С присущей ей сдержанностью она не
вступала в разговор, пока к ней не обратятся, и спокойно обдумывала на
свободе все, о чем ей приходилось слышать. Ни барон, ни граф, по-видимо-
му, не заметили, что она переодета. Барон не обращал никакого внимания
ни на нее, ни на Иосифа: если он и бросал им несколько слов, то делал
это между прочим, продолжая начатый разговор с графом; но вскоре, увлек-
шись, он забывал даже и о нем, беседуя, казалось, с собственными мысля-
ми, как человек, чей ум питается собственным внутренним огнем. Что же
касается графа, то он был либо важен, как монарх, либо резв, как фран-
цузская маркиза. Он вынимал из кармана тонкие таблички из слоновой кости
и что-то заносил на них с сосредоточенным видом мыслителя или дипломата,
затем, напевая, перечитывал, и Консуэло видела, что это французские сла-
щаво-любовные стишки. Порой он декламировал их барону, а тот, не слушая,
находил их чудесными. Иногда граф самым добродушным образом совещался с
Консуэло, спрашивая ее с деланной скромностью:
цузски, не правда ли?
лавшего ее поразить; она не удержалась и указала ему на две-три ошибки в
его четверостишии "К красоте". Мать научила Консуэло красивым оборотам в
иностранных языках, на которых сама пела с легкостью и даже некоторым
изяществом. Консуэло, любознательная и музыкальная, а потому во всем ис-
кавшая гармонию, меру и ясность, впоследствии глубже усвоила из книг
правила различных языков. Упражняясь в переводе лирических стихов и при-
норавливая иностранные слова к народным песням, она обращала особенное
внимание на ударения, чтобы ориентироваться в произношении и ритме. Та-
ким путем ей удалось хорошо изучить стихосложение нескольких языков, а
потому не стоило большого труда указать моравскому поэту на его погреш-
ности.
собственных, Годиц обратился за третейским судом к барону, и тот оказал-
ся настолько компетентным в этом вопросе, что согласился с мнением ма-
ленького музыканта. С этой минуты граф занялся исключительно Консуэло,
не подозревая, по-видимому, ни ее настоящего возраста, ни пола. Он
только спросил, где он получил образование, что так хорошо усвоил законы
Парнаса.
Консуэло.
А где учился ваш товарищ?
собными. На первой же нашей остановке я вас проэкзаменую по музыке, и
если оправдается то, что обещают ваши лица и манеры, я приглашаю вас в
свой оркестр или театр в Росвальде. Серьезно, я хочу представить вас
маркграфине. Что вы на это скажете? А? Это было бы большим счастьем для
вас, мальчики.
вать по музыке ее и Гайдна. Она лишь почтительно поклонилась, делая неи-
моверные усилия, чтобы не расхохотаться. Иосиф же, чувствуя все выгоды
нового покровительства, поблагодарил и не отказался. Граф снова взялся
за свои таблички и прочел Консуэло половину маленького, удивительно
скверного и плохого по стилю либретто итальянской оперы, которое он сам
собирался положить на музыку и поставить в день именин жены на собствен-
Махров Алексей
Маккэфри Энн
Самойлова Елена
Орлов Алекс
Мурич Виктор
Суворов Виктор