Чтение 119–й страницы книги ~Похождения Жиль Бласа из Сантильяны~

ГЛАВА VIII. О первой поездке Сипиона в Мадрид, о ее причинах

и успехе. Жиль Блас заболевает. Последствия его болезни

Если принято говорить, что у нас нет худшего врага, чем наша прислуга,
то, с другой стороны, надо сказать, что верные и преданные слуги - это
наши лучшие друзья. После усердия, проявленного Сипионом, я уже не мог
смотреть на него иначе, чем на своего alter eq. Итак, между Жиль Бласом и
его секретарем исчезли чинопочитание и церемонность. Они жили в одной
комнате, спали на одной постели и ели за одним столом.

Сипион был забавным собеседником: его, по справедливости, можно было
назвать весельчаком. К тому же у него была голова на плечах, и его советы
оказались мне весьма полезны.

- Друг мой, - сказал я ему однажды, - не написать ли мне герцогу Лерме?
Не думаю, чтоб это произвело на него дурное впечатление. Как ты об этом
думаешь?

- А бог его ведает, - отвечал он. - Вельможи так переменчивы, что,
право, не знаю, как он примет ваше письмо. Тем не менее напишите на всякий
случай. Хотя министр вас и любит, однако же едва ли станет о вас
вспоминать. Такие покровители легко забывают людей, о которых им не
приходится слышать.

- Хотя, к сожалению, это и правда, - возразил я, - но герцог, по-моему,
заслуживает лучшего мнения. Мне известна его доброта. Я уверен, что он
сочувствует моим несчастьям и постоянно думает о них. Вероятно, он ждет,
чтоб король перестал гневаться, и тогда освободит меня из заключения.

- Дай бог, - заметил Сипион. - Желаю вам не ошибиться в его светлости.
Напишите ему письмо потрогательнее и попросите о помощи. Я отвезу ваше
послание герцогу и обещаю передать его в собственные руки.

Попросив тотчас же бумаги и чернил, я составил по всем правилам
красноречия послание, которое Сипион назвал патетическим, а Тордесильяс
предпочел проповедям толедского архиепископа.

Я надеялся, что герцог Лерма проникнется ко мне сочувствием, прочитав
печальное описание того бедственного состояния, в котором я находился, и,
льстя себе этими мечтами, я отпустил своего гонца, который тотчас же по
прибытии в Мадрид отправился к первому министру. Ему попался камер-лакей,
с которым я был в приятельских отношениях, и тот доставил ему возможность
поговорить с герцогом.

- Ваша светлость, - сказал Сипион, подавая министру порученный ему
пакет, - один из вернейший слуг ваших, валяющийся сейчас на соломе в
мрачной камере Сеговийской крепости, смиреннейше просит вас прочитать это
письмо, которое ему удалось написать благодаря милосердию одного
тюремщика.

Герцог вскрыл письмо и пробежал его глазами. Несмотря на то, что там
была изображена картина, способная смягчить даже самую суровую душу, он не
только не был тронут ею, но, возвысив голос, гневно сказал гонцу так, чтоб
его слышали присутствовавшие:

- Друг мой, передайте Сантильяне, что я не понимаю, как он осмелился
обратиться ко мне после того недостойного поступка, который совершил и за
который так справедливо наказан. Пусть этот несчастный не рассчитывает на
мою помощь: я не стану спасать его от гнева короля.

Несмотря на все свое нахальство, Сипион опешил от этих слов. Однако,
преодолев смущение, он все же попытался вступиться за меня.

- Ваша светлость, - промолвил он, - этот несчастный узник умрет от
горя, услыхав такой ответ.

Герцог не стал возражать моему заступнику, а только искоса поглядел на
него и повернулся к нему спиной.

Вот как отнесся ко мне этот министр, чтоб искуснее скрыть свое участие
в любовной интриге наследного принца, и вот что ожидает всех мелких
приспешников, которыми пользуются высокопоставленные лица для выполнения
своих тайных и опасных предприятий.

Когда мой секретарь вернулся в Сеговию и передал мне, чем кончилась его
миссия, я снова погрузился в такую же бездну отчаяния, как и в первый день
моего заключения. Мне казалось, что я стал еще несчастнее, так как лишился
покровительства герцога Лермы. Я потерял мужество и, несмотря на все
старания окружающих ободрить меня, стал опять жертвою жгучих терзаний,
которые постепенно так подточили мое здоровье, что я опасно занемог.

Сеньор комендант, озабоченный моим состоянием, вообразил, что всего
лучше призвать на помощь врачей, а потому привел мне двоих, которые сильно
смахивали на прожженных служителей богини Либитины (*173).

- Сеньор Жиль Блас, - сказал он, представляя их мне, - вот два
Гиппократа, которые пришли вас проведать и которые в короткое время
помогут вам стать на ноги.

Я был так предубежден против всяких медиков, что, наверное, принял бы
их весьма худо, если б хоть сколько-нибудь дорожил жизнью, но в ту пору я
чувствовал к ней величайшее безразличие и был даже благодарен Тордесильясу
за то, что он отдал меня в руки эскулапов.

- Сеньор кавальеро, - сказал мне один из них, - прежде всего вы должны
питать к нам доверие.

- Разумеется, - отвечал я. - Нисколько не сомневаюсь, что при вашем
содействии я скоро избавлюсь от всех своих страданий.

- С божьей помощью, так это и будет, - заявил он. - Во всяком случае,
мы сделаем для этого все, что нужно.

Действительно, эти господа так мастерски взялись за дело и так меня
обработали, что я на глазах у всех стал приближаться к загробному миру.
Уже дон Андрес, отчаявшись в моем выздоровлении, призвал францисканца,
чтоб я мог достойно приготовиться к смерти; уже сей добрый отец, исполнив
свою обязанность, покинул меня; а я, чувствуя приближение рокового часа,
сделал знак Сипиону, чтоб он подошел к моему ложу.

- Любезный друг, - сказал я ему почти угасшим голосом, окончательно
ослабев от снадобий и кровопусканий, - оставляю тебе один из тех мешков,
что хранятся у Габриэля, и заклинаю тебя отвезти другой в Астурию моему
отцу и матери, которые очень нуждаются, если только они живы. Но - увы! -
боюсь, что моя неблагодарность их погубила. Возможно, что сообщение
Мускады о моей жестокости сократило их жизнь. Но если, несмотря на
бездушие, которым я отплатил за их заботы, небо все же сохранило моих
родителей, то отдай им мешок с дублонами и попроси их простить меня за то,
что я не поступил с ними лучше, а если они уж отошли в иной мир, то
поручаю тебе заказать на эти деньги молебствия за упокой их души и моей
собственной.

С этими словами я протянул Сипиону руку, которую он омочил своими
слезами, не будучи в силах вымолвить ни слова, настолько бедняга был
огорчен вечной разлукой со мной. Это доказывает, что плач наследников не
всегда является замаскированным смехом.

Итак, я собирался перешагнуть роковую грань. Но ожидания мои не
оправдались: доктора покинули меня и, предоставив свободу действий, тем
самым спасли мне жизнь. Лихорадка, от которой, согласно их
предупреждениям, я должен был отправиться на тот свет, прошла сама собой,
как бы для того, чтоб их обличить. Я стал постепенно поправляться, и
болезнь оказалась для меня благотворной, ибо я обрел полное душевное
спокойствие. В утешениях я уже не нуждался: презрение к богатству и
почестям, порожденное мыслями о приближающейся смерти, больше не покидало
меня, и, став самим собой, я благословлял свою опалу. Я благодарил за нее
небо, как за особую милость, и принял твердое решение не возвращаться
более ко двору, даже если б герцогу Лерме вздумалось меня снова призвать.
Теперь я мечтал только о том, чтобы купить хижину и вести там жизнь
философа, если только мне когда-либо удастся выбраться из тюрьмы.

Мой наперсник одобрил это намерение и сказал, что хочет ускорить его
осуществление, а потому думает вернуться в Мадрид и похлопотать о моем
освобождении.

- У меня зародилась идея, - добавил он. - Я знаком с одной особой,
которая может вам помочь: это очень толковая девица, которая состоит в
горничных у кормилицы инфанта и пользуется ее особенным расположением.
Постараюсь уговорить ее, чтоб она настроила свою госпожу. Словом, я сделаю
все, что возможно, чтобы вытащить вас из этой крепости, которая все же
остается тюрьмой, как бы хорошо с вами здесь ни обращались.

- Ты прав, - отвечал я. - Ступай, друг мой, не теряя времени, и
принимайся за хлопоты. Дай бог, чтоб мы уже были в нашем убежище!

ГЛАВА IX. Сипион возвращается в Мадрид. Как и на каких условиях он

выхлопотал Жиль Бласу освобождение, куда они вдвоем отправились по

выходе из Сеговийской крепости и какой разговор произошел между ними

Итак, Сипион отправился в Мадрид, а я в ожидании его Прибытия занялся
чтением. Тордесильяс доставлял мне больше книг, чем я мог одолеть. Он
одалживал их у одного старика командора, который читать не умел, но тем не
менее завел себе прекрасную библиотеку для того, чтоб его принимали за
ученого. Особенно нравились мне нравоучительные сочинения, так как я
находил в них на каждом шагу места, поощрявшие мое отвращение к двору и
пристрастие к уединению.

Прошли три недели, а о моем ходатае не было ни слуху ни духу. Наконец
он вернулся и радостно объявил мне:

- На сей раз, сеньор Сантильяна, я привез вам отрадные вести. Госпожа
кормилица взялась ходатайствовать за вас. Я уговорил камеристку и обещал
ей сто пистолей, если ее барыня упросит наследного принца, чтоб он
выхлопотал вам освобождение. Инфант, который, как вам известно, не может
ей ни в чем отказать, согласился замолвить за вас слово перед королем. Я