сдвинутых бровей свирепо смотрел на эту пару. Опять и опять они проносились
мимо, в последний раз так близко, что юбка Лиззи обмахнула его колени - это
просто оскорбительно, решил Хансен, пусть попробует повторить такую штуку, и
он подставит ей ножку, и растянутся оба на полу как миленькие. А они уже
снова приближались, мчались еще неистовей прежнего - и он весь подобрался,
выставил ногу. На этот раз разлетающиеся юбки Лиззи мазнули его по лицу, он
замигал, сморщился, и тут башмак Рибера всей тяжестью отдавил ему носок.
Хансен глухо взвыл, вскочил, распрямился во весь рост и с размаху обрушил
пивную бутылку на беззащитную лысину Рибера. Рибер остановился как
вкопанный, на лице его выразилось безмерное изумление. Брызнули во все
стороны осколки стекла, на лысине заалела яркая длинная полоса, побежали
книзу быстрые ручейки.
неопровержимо доказал. - Понятно?
весьма чувствительное место - прямиком под ложечку, в солнечное сплетение.
перевести дух, на него опять с истошным воплем налетел Рибер и опять боднул
изо всей силы; рубашка Хансена спереди зарябила безобразными красными
пятнами.
ладонью уперся в лицо Риберу, оттолкнул его. - Прекрати, ну, я говорю, ну!
Барабанщик из оркестра сдвинул на затылок свой бумажный колпак и обхватил
Рибера - тот, ошеломленный неожиданностью, не сопротивлялся. Скрипач мягко
попытался удержать руку Хансена, швед стряхнул его, как котенка. Удивленные
тем, что музыка вдруг смолкла, студенты (они танцевали с испанками)
бросились смотреть, что случилось, и при виде разрисованной красными
струйками головы Рибера заорали: Que vive la sangre! Viva la Barbaridad! {Да
здравствует кровь! Да здравствует жестокость! (исп.).}
зрители, скорее наглядный образец приличия, воплощенный укор неприличному
зрелищу. Теперь они демонстративно поднялись - никто, впрочем, не обратил на
это внимания - и вышли.
Риттерсдорф.
рот рукой, мучительно сморщив лоб. Скрипач потрепал ее по щеке и попытался
утешить.
катастрофа. Лицо ее сморщилось, она отвернулась и, пригнувшись, высоко
вскинув руки, с пронзительными, режущими ухо, совсем павлиньими воплями, как
безумная бросилась бежать. Скрипач поспешил за ней.
заплакала. Прошла мимо Рибера, даже не взглянув на него, и он тоже не видел,
как она ушла, не помнил, что она была рядом. Хансен одиноко пошел прочь,
крепко прижимая руки к животу. Барабанщик все еще поддерживал Рибера,
который явно ничего не соображал. Отойдя друг от друга на некоторое
расстояние, Рибер и Хансен внезапно остановились и перегнулись через перила.
Прошло несколько бурных минут, потом оба выпрямились, отерли физиономии и
продолжали качаться вместе с ныряющим в волнах кораблем.
пытался помочь страдающей представительнице слабого пола, а она отвечала
черной неблагодарностью и всякий раз, когда он хотел поддержать ее, взять
под локоть, визжала: "Не троньте меня!" - будто ее насиловали. А меж тем ее
шатало, она шла по коридору, налетая то на одну стену, то на другую, - и,
честное слово, никогда в жизни он не видывал такой уродины! Но скрипач был
рабом своего хорошего воспитания, а быть может, и природного добродушия; он
не отступился от обузы, которую сам на себя взвалил, он все-таки довел
несносную бабу до нужной двери, постучал громко, насколько хватило смелости,
и стал ждать.
высокого табурета.
одним кубинцем. Пускай объяснит толком свое поведение... я ей покажу!
в нем только все как-то притупилось... что ж, теперь он от всего отрешился и
может дать разумный совет этому Дэнни, которому явно на роду написано путать
и портить все, за что бы он ни взялся.
то. Вам не рассчитать расстояния и силы удара. Не забывайте, женщину куда ни
ударишь - все опасно, даже когда вы трезвый. У них все места уязвимые, они
взбучку плохо переносят.
животу и громко икнул. И, словно это вернуло ему устойчивость, прямо,
уверенно зашагал к танцующим. Дэвид пошел за ним в надежде поглядеть, как
этого Дэнни хорошенько отбреют. Но ничуть не бывало, студент сразу же, не
прекословя, уступил свою даму. И не успела Пастора отказаться и удрать, как
очутилась в объятиях Дэнни; они пошли кружить вкривь и вкось, Пастора крепко
взяла его за локти, отстраняя от себя, а Дэнни в угрюмом молчании навис над
нею и дышал ей в лицо ядовитым перегаром.
отвернулась и попробовала вырваться.
про себя весело пожелал ему промаяться весь вечер в попытках укротить
Пастору и остаться с носом.
время привычке, когда от виски словно бы проясняется в голове и не так остро
мучают разные тревоги, он стал размышлять: почему он утратил уважение к
себе? Почему позволяет женщине, да еще такой женщине, как Дженни, день и
ночь тяготить его мысли, терзать его чувства и нарушать его планы, и тащить
туда, куда он вовсе не стремится, и в спорах бессовестно загонять в угол, и
при помощи слез и любовных ласк играть на его слабостях, мешать его работе,
доводить до пьянства... просто счету нет ее подлостям... о чем он только
думал, черт подери?! Не угодно ли, изо дня в день он напивается, лишь бы
избавиться от нее и от мыслей о ней, а что из этого вышло? Что сталось с
Дженни? Девушка, которую, как ему казалось, он хорошо знал, исчезла без
следа, может быть, просто он сам ее выдумал, склеил из клочков и обрывков,
уцелевших от того, что воображалось и грезилось в мальчишеские годы. Хватит,
пора повзрослеть. Нет и не может быть на свете такой девушки, какою в своих
мечтах он видел Дженни...
руками, ноги подкашивались, мутило отчаянно - так с ним бывало очень часто и
с меньшими основаниями, - и однако сердце и воля ожесточились, словно они
жили отдельной жизнью, неподвластные прихотям алкоголя.
тобой воевать. Игра не стоит свеч. Не могу я больше так жить.
было. И явственно зазвучал в ушах невыносимо насмешливый веселый голос
Дженни:
спросил его: "Уж не думаешь ли ты, что я покоюсь на ложе из роз?"
когда он давал ей понять, что страдает из-за нее и чувствует себя
несчастным, она всегда ухитрялась намекнуть, что и она тоже несчастна, и
виноват в этом он, но она уверена: стоит им обоим хорошенько постараться - и
их ждет блаженство несказанное. Но ни разу она не пояснила, как же именно
надо стараться и кто должен начать первым.
мантилья, лицо мрачнее тучи; оглянулась через плечо и юркнула в ближайшую
дверь. За нею куда медленней, но упрямо и целеустремленно, качаясь и еле
сохраняя равновесие, двигался Дэнни. Заметил Дэвида, подмигнул, сказал
доверительно:
спрятаться, нет на корабле такого места. Уж я ее изловлю, будьте покойны.
Дэвид.
спотыкаясь, размахивая руками, но все же добрался до двери, за которой
скрылась Пастора, прислонился на секунду-другую к косяку и вошел. Дэвид
начал бесцельно бродить по кораблю, случайные встречные виделись ему как в
тумане - вот миссис Тредуэл со своим чопорным моряком... злосчастная Эльза
под конвоем родителей - наверно, ее отправляют спать... доктор Шуман - этот,
похоже, спит на ходу; все они проплывали мимо Дэвида, а с другого борта
доносился все тот же нескончаемый, опостылевший вальс "Сказки венского
леса". Наконец Дэвид себе признался, куда идет и кого ищет, и что думает
увидеть; он уже ничего не чувствовал, все нервы словно омертвели, и однако
такая убийственная одолевала тоска, такое отчаяние, что его вдруг пронзил
страх, впервые в жизни он испугался - вдруг он сейчас умрет! Но что ж было
делать, оставалось только идти дальше, все выше по трапам, пролет за
пролетом, на верхнюю палубу, к шлюпкам, и тут осторожно, крадучись, обойти
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Грабб Джеф
Роллинс Джеймс
Белов Вольф
Херберт Фрэнк