отправкой продовольствия. Все было, в общем, малоинтересно. Большое
впечатление произвела на меня лишь публичная речь самого Аментолы -
президент жаловался на природу: бури в океане не дают кораблям, доверху
груженным провизией, выбираться из защищенных портов - положение точно
такое, как нам изобразил его Казимир Штупа. Исиро подтвердил сетования
Аментолы убедительными картинками - осенний океан из синего летом
превратился в белую грохочущую пустыню, он весь вспучивался, выбрасывал
вверх пенные валы, как протуберанцы: безумием было выпускать корабли в
такой вулканизирующий океан. Бравый генерал Арман Плисс, пообещавший своим
согражданам скорую заокеанскую помощь, мог убедиться, что природа пока еще
не подчиняется политикам и военным.
референдумом. Это понимал и я, и Омар Исиро. Я снова попенял ему, что он
сознательно настраивает всех. Исиро огрызнулся, что его информация
абсолютно правдива, а если она односторонне ориентирует людей, то таков
ход самих мировых событий. Впрочем, я могу освободить его от министерства
информации, если он не нравится. Исиро хорошо знал, что во время болезни
Гамова я могу править, но не самоуправничать. Я дружески разъяснил, что
охотно прогнал бы его, но это превышает мои возможности.
ночь, когда на востоке страны уже пошли к урнам. Исиро отметил сутки перед
референдумом двумя важными стереозрелищами. Одно продолжалось почти десять
часов, другое не заняло и двух минут - не знаю, какое подействовало
острее. Первое - традиционный зарубежный стереообзор, второе - краткая
речь Сербина. Обзор сводился к стереоинформации из Клура и зарисовкам из
Корины. В Клуре совет церквей объявил суточный молебен о смягчении сердец
злых и равнодушных. И мы увидели заполненные площади городов, это были в
массе женщины и дети, мужчины сохраняли традиционную "гордость Клура", их
было вдесятеро меньше, но были и они, и не только старики, но и в цветущем
возрасте, правда не цветущие, а худые, изможденные, желтая печать
недоедания уже легла на все лица, истончила болезненной худобой шеи и
руки. И все они опускались на колени, простирали к небу руки и громко
молили вслед за торжественно возглашавшими молитву священниками на
помостах: "Господи, смягчи души, воззри с высоты своей на нас, спаси наших
невинных детей!" И тысячеголосый вопль, почти плач, сливался с гулом
колоколов, медные голоса храмов несли и несли над землей свои скорбные
звоны, они сливались воедино - молящие плачи людей и тяжкие голоса
металла...
зависящее, сделаю, чтобы не выполнились просьбы и надежды этих
коленопреклоненных людей. Ибо государственные интересы восставали против
человеческих чаяний - я не имел права помогать тем, кто направлял оружие
против моей страны. Во мне схлестнулись в злой борьбе простой человек и
политик, мне становилось тяжко смотреть на женщин и детей, молящихся о
нашем великодушии, и я выключил передачу из Клура.
интересом политика. В Корине голод уже терзал население, но сдержанные
корины не собирались на площадях для общественных молений. И стерео
показывало, как они обсуждают вероятный исход референдума и как оценивают
положение в океане. В общем, они здраво видели ситуацию: признавали, что
нельзя заранее определить исход референдума в Латании, а что до океана, то
корины, опытный морской народ, соглашались, что помощь из Кортезии
невозможна: океан, начав осенью бушевать, не утихомирится, по крайней
мере, до зимы. Все это было нормально, такие настроения и разговоры не
хватали за горло, как площадные моления клуров - я отходил душой, когда
Исиро переключал свой аппарат с Клура на Корину.
вывел на экран Сербина. Самый раз было солдату обрушиться на меня,
призвать к прямому восстанию. Он бы нашел тысячи слушателей, готовых
немедленно откликнуться на такие призывы. Но Гамов, вещавший народу
голосом Сербина, безошибочно рассчитал свою стратегию.
может, только чаю с сухариком выпил. Лежит, смотрит в потолок, все молчит.
Я ему слово сказал, он выгнал меня... Все ждет, как теперь вы, вот такое
настроение... Так что знайте, ребята... - Сербин, заплакав, стал вытирать
слезы со щек, потом махнул на операторов рукой - убирайтесь, мол, больше
говорить не буду.
последнем своем явлении в эфире выкинет какое-нибудь непредвиденное
коленце. Но слез я все-таки не ожидал, это была отсебятина, Гамов их не
одобрит. Зато я не сомневался, что множество зрителей в ответ на его
скупые слезы сами громко зарыдают. Он каждым своим выступлением подводил к
массовой истерике. Я задыхался от ярости. Я мог возражать Гамову, мог
бороться с Аментолой, мог и убедительным словом, и властным принуждением
покорять подчиненных мне людей, но против ограниченного фанатичного
солдата у меня не было противодействия. Для борьбы надо иметь хоть
несколько точек соприкосновения, их не было. Я не мог ни молчаливо
игнорировать его слезы, ни гневно осмеять их, не мог со всей серьезностью
их осудить. И в эти последние минуты перед референдумом я стал ощущать,
как круто меняется настроение в народе. Публичные моления в Клуре и скупые
слезы Сербина разбивали, опрокидывали, подмывали самые твердые бастионы
логики, а на моей стороне была только логика, одна логика, умные
рассуждения - и все они тонули в мутном хаосе бурных эмоций.
наших людей, торопящихся к урнам, и молящихся на ферморских площадях
женщин и детей. Только две одинаковые картинки сменяли теперь в эфире одна
другую - мужчины и женщины, молчаливо заполняющие урны листочками, и
тысячные толпы молящихся на коленях перед храмами и в храмах. Я отключил
стерео и задремал.
студенистыми щеками, как пустыми мешками.
предписанном этикете разговора. - Готлиб не чешется, это возмутительно!
противником воды он пока себя не объявлял.
разговаривать надо нормально. Он получил извещение с востока, что больше
двух третей высказались за Гамова, немедленно связался с Баром и
потребовал срочной отправки в Клур и Корину подготовленных эшелонов.
Готлиб ответил, что пока не завершится голосование во всей стране и
официально не опубликуют результатов, ни один водоход, ни один вагон, ни
одна летательная машина не пересекут границы. Клур получит продовольствие
на сутки позже, чем мог бы, негодовал Пустовойт. В Клуре умирают женщины и
дети. Сколько смертей примет на свою совесть Бар промедлением в одни
сутки? Как можно примириться с таким преступным равнодушием!
получал достаточно точные сведения о ходе голосования. Он не оспаривал
информацию министра Милосердия о референдуме на востоке, но не был уверен,
что и на западе страны результаты будут такими же.
больше, чем на востоке. Я предвижу наше с вами поражение. И если помощь
решена, не надо с ней медлить. Приводите в движение эшелоны.
вами, и я хочу пройти до конца, то есть до завершения референдума.
Удивляюсь вашей перемене! На вас это мало похоже!
С нами или с Гамовым? Что пересилит - логика разума или стихия чувств?
Наше с вами дело - действовать по воле народа. Даже если его воля ему во
вред. Так будем действовать исправно, Готлиб.
стерео, что передвигает эшелоны помощи к границам Клура, чтобы не терять
ни часа, если референдум утвердит помощь. И мы увидели огромные водоходы,
доверху набитые продовольствием, продвигающиеся по полям Патины, по
извилистым дорогам Ламарии, по горным шоссе Родера. Машины шли почти
впритык, поезда вплотную двигались за поездами - десятками параллельных
змей извивались по трем сопредельным странам эшелоны помощи. А потом
движение замерло - передовые машины подошли к Клуру и остановились -
результаты референдума еще не были объявлены. Глубоко убежден, что это не
такая уж длительная остановка - чуть больше половины суток - была
мучительна не для одного меня, не для одних моих помощников и друзей, даже
не для одних клуров и коринов, страстно жаждущих спасения, нет, и за
океаном, в далекой Кортезии, стерео отменило все иные показы, кроме
непрерывно возобновляемого пейзажа замерших у границы Клура машин и
срочных сообщений о том, как с востока на запад Латании катится волна
референдума. Кортезия, затаив дыхание, ждала чрезвычайных событий, ибо
только безнадежные глупцы не понимали, что в эти часы, возможно, решается
судьба всего мира.
потом замерли эшелоны помощи, выстроилось чуть не все свободное от работ
население. Я закрываю сейчас глаза и вижу, все снова вижу тысячи водоходов
в людских стенах, сотни тысяч людей, женщин, детей, мужчин, молчаливо
следящих за движением машин, столь же молчаливо стоящих у замерших
эшелонов. Я уже писал, как выразительно бывает молчание. Каким
удивительным содержанием наполнены разные оттенки тишины, но ничего
равного молчанию тысяч людей, выстроившихся по дорогам трех стран, я
раньше и вообразить себе не мог. Молчали и водители машин, и военная
охрана, сопровождавшая эшелоны, и множество людей, превративших дороги в
Корнев Павел
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Каменистый Артем