кулаки.
дождавшись, когда последние всадники отъехали, оборотился к детям:
Юрий. Данил захохотал, торнул сына в затылок:
приодержавшись, добавил Данил, - что племянник, что дядя - друг друга
стоят. Ставил его Ростиславич, чуял, что по духу свой: таков же подлец. Ан
он свой и обвел! Подлец завсегда в людях ошибется - по себе судит дак!
Людей себе ищут, думашь, по уму? По сердцу, как на сердце ляжет! Сам
хорош, хороших и найдешь, и служить будут верно. А сам как Федор Черный, и
холопы твои будут таковы же, и служить станут до часу, пока не споткнулся.
Так-то, сын!
когда уже выпал снег, на моховых болотах нет-нет да и протаивало, курилось
упорным едким дымом, пока уже метели с морозами не укрыли все вдосталь, до
конца.
Ярославле. При жизни он всем мешал, и о нем постарались забыть, вернее,
забыть то, чем он был на деле. В памяти и преданиях он остался
родоначальником ярославских князей, и его потомки, вкупе с
монахом-летописцем, много потрудились, чтобы в житии Федора Черного
придать своему предку черты благолепия и святости.
солнечным знамением, предвещавшим, как толковали старики, новую рать.
Всколыхнулось на западной окраине страны. Немцы в силе тяжкой пришли под
Псков, и князь Довмонт, выйдя навстречу, разбил их в кровавой, небывалой
доднесь сече на берегу Великой, в виду псковских стен. Это был последний
подвиг знаменитого псковского князя. Тою же весной, двадцатого мая,
Довмонт умер, с почетом и скорбью быв положен в соборе Святой Троицы. Да
будет память его нерушима в Псковской земле!
разгромлен Ногай. Сыновья его бежали, чтобы, в свой черед, бесславно
погибнуть в чужих землях. Сам же он был настигнут и убит русским ратником,
поднесшим отрубленную голову Ногая хану Тохте.
торчащими пучками седых бровей <столь густых и длинных, что они, при
жизни, закрывали глаза его>. Спросил, как воин узнал, что перед ним именно
Ногай? Выслушав, что всесильный темник, будучи схвачен, сам назвал себя и
просил отвести к Тохте, кивнул головой и, помолчав, приказал казнить
ратника: <ибо не подобает простому воину самому убивать сдавшегося ему
столь великого мужа>.
дороже многострадальному <русскому улусу>.
разоряя города и веси, разбойные отряды разбитых и победителей. Южная
Русь, некогда силой привязанная к Орде Ногая, погибала теперь вместе с
ним.
Максим со всем клиром и двором переехал во Владимир. В апреле он сел на
волостях владимирского епископа, переведя владыку Симеона в Ростов.
сел Константин Романович, набравший конную рать из разбежавшихся ногаевых
татар и сразу рассорившийся с племянниками, пронскими князьями, а заодно с
Данилом Московским из-за рязанских мужиков и порубежных сел.
обратит свои взоры на Переяславль. Михаил, оставя жену (Анна была на
сносях) на попечение матери, поехал в Переяславль договариваться с Иваном.
А беглецы из южных разоряемых княжеств все шли и шли, пробираясь дорогами
и лесами в спасительные заокские и заволжские леса, и за ними тянулись
бояре с послужильцами, и даже мелкие князья снимались с мест, чтобы
поискать счастья на севере.
Родионом. Тысячи полторы людей с има!
прокормить!
засыпано на три годы вперед! А только засуха подъела.
Москвою-рекой. Бояре, старый Нестор Рябец и Родион, трапезовали у князя.
Данил с Федором Бяконтом отправились осматривать стан. Волынский табор
протянулся аж до Данилова монастыря. Горят костры. Плачет ребенок. <Долго
ли еще брести?> - спрашивает кто-то от шатра. Кони под коврами чутко
дремлют, изредка встряхивая гривами. Звяк оружия, и вновь тихая южная
речь. Люди истомились в дороге.
Родион, на голову выше отца, красавец, непривычно бритый. Долгие усы
свисают ниже щек. Соколиные, холодные глаза. Поздоровались. Спешились,
пошли рядом. Данил озирал измученные лица, котлы и то, как истово приезжие
хлебают кашу (каша - его дар, значит, уже успели сварить). Где и
разместить такую орду? А принять нужно!
Владимир Волынский, королевские приемы и блеск, и снова, как в древнем
Киеве, кочевье, костры, и кажется - на века назад отброшены они к седым
легендарным временам Всеслава и вещего Олега...
проходит мимо. Переговариваются меж собой. Кормят детей. В сумраке
весенней ночи скрипят возы. Сквозь речную сырость доносит дух свежего
печеного хлеба, что везут из Кремника.
возвращаясь, переехали мост.
глядя перед собой. - Князь Константин, слышь, наши дворы в Коломне под
себя забирает! - Он уже знал, что Данила опять отмолвит отказом. Но князь
промолчал. Сзади них цокали по доскам моста копыта дружинников. <Добро бы
вовсе не воевать! - думал Данил, вздыхая. - Дак ить с им добром-то не
сговоришь!>
в лесах деревянный городок. И речка, что вьется под холмом, - не Ока и не
Клязьма, маленькая речка Москва. Там, на устье... Да, Коломна была нужна.
Они поднялись к воротам. Не оборачиваясь, Данил спросил:
рязане - оны к бою привычны... Сорому б не было!
повернул свой большой нос, скосил глаза на Бяконта:
Андреем и с ханом Тохтою урядить.
поговорить с великим боярином Протасием, а быть может, ежели удастся,
встретить князя Данилу Александровича в монастыре и напомнить о Федоре.
Тогда парня могли бы взять и ко двору, в число <детских>, там уж от него
самого зависит, как сумеет выслужиться. Жить Грикша брал племянника к
себе, чтобы заодно убирался с лошадьми. Федор сам когда-то начинал
повозником, при конях, так что сыну предстояло в чем-то повторить
родительский путь. Феня плакала:
жизть ездишь, а он бы хоть дома посидел... Мог и ко князю Ивану
определить!
князь Иван не отказал бы ему, но у князя Ивана не было детей. В чьи еще
руки попадет удел! В душе он иногда смутно жалел, что не послушал своего
<московского князя>, когда еще Данилу только дразнили этим прозвищем, и не
последовал за ним.
украдом, на задах, прощался с какой-то совсем уж зеленой девкой, и та
всхлипывала, вздрагивая худенькими плечами. Он вспомнил свое, давнее, и
скорее ушел, чтобы не спугнуть детей.
Акунин Борис
Свержин Владимир
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Андреев Николай