Чтение 119–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

долю современной культуры осталась вторичная утилизация обломков" *(29). Вместе с
тем Бродского отличает от постмодернистов отношение к текстам традиции как к
живому, обладающему ценностностью и индивидуальностью началу, ироническая игра
с которым исключена или затруднена. Если "Я" в постмодернизме обезличено,
стерто, а противопоставление "словесный знак -- означаемые им вещь или понятие"
снято (вне мира знаков реальности нет), то у Бродского отношения "Я" и мира
составляют основную коллизию, "сюжет", а материальная, вещественная
действительность составляет отчетливую антитезу в паре со словом-языком.

Ольга Седакова видит в поэзии Бродского "стоическую умудренность, мужественную
или старую смиренность перед положением вещей", органически соединенную с
неприятием мира, с "отказом" *(30). Но, по-моему, отношение "Я" к миру у Бродского
сложнее и внутренне сознательно противоречиво. Различные теории и философские
идеи становятся в творчестве Бродского предметом сложного комбинирования,
неожиданного соединения. Так и экзистенциалистские идеи соединяются с этикой
стоицизма и с идеями, восходящими к Платону, религиозность с богоборчеством
или безверием.

О стремлении поэта к синтезу языческого и христианского начал, представленных
двумя философскими течениями стоицизмом и экзистенциализмом, о восприятии
стоицизма и экзистенциалистской философии как внутренне взаимосвязанных
течений свидетельствует статья Бродского "On Cavafy's Side" ("На стороне
Кавафиса", 1997): "... ни язычество, ни христианство недостаточны сами по
себе, взятые по отдельности: ни то, ни другое не может удовлетворить полностью
духовные потребности человека. Всегда есть нечто мучительное в остатке, всегда
чувство некоего частичного вакуума, порождающее в лучшем случае чувство греха.
На деле духовное беспокойство человека не удовлетворяется ни одной философией,
и нет ни одной доктрины, о которой не навлекая на себя проклятий можно сказать,
что она совмещает и то и другое, за исключением разве что стоицизма или
экзистенциализма (последний можно рассматривать как тот же стоицизм, но под
опекой христианства)" (авторизованный перевод с английского А. Лосева. IV,
176).

В поэзии Бродского стоическое отношение к миру, христианское видение
реальности, однако, не синтезированы (их синтез невозможен!), но образуют
вместе с религиозным и внерелигиозным экзистенциализмом противоречивое
единство. Сходная черта свойственна и словесному стилю Бродского: одно и то же
слово может одновременно употребляться в разных значениях, соединять в себе
значения слов-омонимов.

Работа выполнена при финансовой поддержке института "Открытое общество" (фонд
Дж. Сороса) в рамках программы Research Support Scheme Центрально-Европейского
университета (номер проекта: 253/94). Автор выражает признательность
профессору Валентине Полухиной (Килский университет, Великобритания) и Андрею
Устинову (Стэнфорд, США) за предоставление ряда материалов, посвященных
творчеству Иосифа Бродского, а также заведующему кафедрой славистики
Стэнфордского университета Григорию Фрейдину и профессору Лазарю Флейшману за
возможность ознакомиться с работами о творчестве Бродского в библиотеке
университета. Отдельная благодарность заведующему отделом библиографии
библиотеки Войцеху Залесскому за любезные консультации.

---

*

1. Джейн Нокс. Иерархия других в поэзии Бродского. В кн.: Поэтика Иосифа Бродского. N. Y., 1986, с. 166.
*

2. Юрий Кублановский. Поэзия нового измерения. "Новый мир", 1991, N 2, с. 244.
*

3. А. Лосев. Иосиф Бродский: посвящается логике. "Вестник русского христианского движения". 1978, т. 4, N 127, с. 125.
*

4. Valentina Polukhina. Joseph Brodsky: A poet for our time. Cambridge N. Y. Port-Chester Melbourne Sydney, 1989, p. 267. Ср. также мнение другого знатока и ценителя поэзии Бродского: "Поставленное в ряд с "абсурдом", оно (понятие "сумма страданий", обнаруживаемое автором статьи вместе с понятием "абсурд" в "Разговоре с небожителем". А. Р.) указывает на экзистенциалистический характер мировоззрения Бродского, в первую очередь на его связь с Киркегором". См.: Алексей Лосев. Ниоткуда с любовью... Заметки о стихах Иосифа Бродского. "Континент", 1977, N 14, с. 313.
*

5. Valentina Polukhina. Joseph Brodsky. P. 281.
*

6. Иосиф Бродский. Сочинения в четырех томах. Т. II. СПб., 1992, с. 210. Далее стихотворения, ряд эссе и "Нобелевская лекция" Бродского цитируются по этому изданию с указанием в скобках тома римскими цифрами и страницы арабскими.
*

7. Joseph Brodsky. The Condition We Call Exile. Renaissance and Modern Studies. University of Nottingham. Vol. 34, 1991. Writing in Exile. P. 3. Изгнание понимается Бродским как экзистенциальное состояние, напоминающее страдание и страх в трактовке экзистенциализма, ведущее к прорыву в сверхрациональное, к высшей свободе и смыслу. "Возможно, изгнание -- естественное состояние поэта, замечает Бродский. Я чувствую своего рода великую привилегию в совпадении экзистенциальных условий моей жизни и моих занятий" (Giovanni Buttafava. Interview with Joseph Brodsky). "L'Espresso". 1987, December, Vol. 6, p. 156.
*

8. Цитируется сокращенная русская версия эссе (авторизованный перевод с английского Е. Касаткиной), в этом тексте цитата из "Размышлений" Марка Аврелия приведена в переводе С. Роговина по кн.: Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления. М., 1914. См.: Иосиф Бродский. Памяти Марка Аврелия. "Иностранная литература", 1995, N 7, с. 267. Пространный английский вариант напечатан в кн.: Artes. An International Reader of Literature, Art and Music, Editors Gunnar Harding and Bengdt Jangfeldt, 1994, Vol. 1, pp. 3955. В статье Бродского "Прислушиваясь к скуке" ("Listening to boredom") силой, диктующей человеку смирение, скромность (humility), названо время ("Harpers Magazine", 1995, March, Vol. 290, N 1738, p. 11). Такое толкование не имеет ничего общего с христианской интерпретацией смирения.
*

9. Иосиф Бродский. Памяти Марка Аврелия. С. 265.
*

10. Анализу противопоставления "человек -- вещь" у Бродского посвящена часть третьей главы "Words devouring things" ("Слова, пожирающие вещи") в книге Валентины Полухиной "Joseph Brodsky". В. Полухина прослеживает постоянную противопоставленность слова и вещи в стихотворениях Бродского. В метафорах, построенных на принципе отождествления, человек и вещь обнаруживают сходство, в концептуальном плане, с точки зрения вечности, человек и вещь неразличимы (р. 152). В этой же главе исследуется триада "человек -- слово -- вещь" (превращение слова в парадоксальный лишенный обозначаемого знак, превращение слова в вещь, превращение человека в слово или его элемент; тождество языка и мира).
*

11. Чеслав Милош. Шестов, или О чистоте отчаяния (1973. Перевод с фр. С. Н. Муравьева). Лев Шестов. Киркегард и экзистенциальная философия (Глас вопиющего в пустыне). М., 1992, сс. IVV. Внутреннее родство собственного творчества и философской позиции поэзии Бродского отмечал сам Милош. "Он мне близок еще и потому, что мы очень чтим одного философа Льва Шестова. Мне очень нравится то, что Шестов сказал о русской традиции социального оптимизма у Толстого, о вере, что по мере прогресса человек станет лучше. И Шестов, и Бродский выступают против этой традиции". См.: Чеслав Милош. Гигантское здание странной архитектуры. 6 октября 1990, Лондон (интервью Валентине Полухиной). "Литературное обозрение", 1996, N 3, с. 125.
*

12. См. об этом: Андрей Ранчин. Философская традиция Иосифа Бродского. "Литературное обозрение", 1993, N 3/4, сс. 311.
*

13. Х. Бенедикт, называя отрицание Бродским "правил, ярлыков, систем" отличительной чертой его поэзии и поведения, приводит красноречивое высказывание Бродского, отрицающего традиционные критерии идентификации человека расу, веру, национальность и приверженного лишь одному -- честен или бесчестен оцениваемый человек: Helen Benedict. Flight from Predictability: Joseph Brodsky. "The Antioch Review". 1985, Winter, Vol. 43(1), p. 21. (Название статьи Хелен Бенедикт можно перевести как "Бегство от предсказуемости", это аллюзия на английский вариант эссе "Путешествие в Стамбул" "Flight from Byzantium"; Бродский переводил заглавие своего эссе как "Бегство из Византии".)
*

14. "Russian Literature Triquarterly". 1972, Vol. 4 (Fall), p. 374.
*

15. "Заметка о Соловьеве". Р. 374.
*

16. Михаил Крепс. О поэзии Иосифа Бродского. Сс. 199-202.
*

17. Иосиф Бродский. Настигнуть утраченное время. Время и мы: Альманах литературы и общественных проблем. Москва Нью-Йорк, 1990, с. 287.
*

18. И. Бродский. Стихи. Послесловие А. Кушнера. "Нева", 1988, N 3, с. 111.
*

19. Я. Гордин. Странник. "Russian Literature", 1995, Vol. ХХХVIIII/III, pp. 227-246.
*

20. Э. Эдеберг истолковывает строки "Пилигримов" "И, значит, остались только / иллюзия и дорога" не как утверждение бесцельного, свободного странствия человека, отчаявшегося в себе и отринувшего Бога либо в Бога не верящего, но как свидетельство внутренней, внецерковной веры: "Дорога в этом стихотворении может быть интерпретирована как Христос (ниже исследователь приводит речение Христа, называющего себя путем, правдой и жизнью. А. Р.), но также может иметь и более широкое значение: новое представление о Боге, не понятом никем..." (Erik Edeberg. The Pilgrim, The Prophet And The Poet: Iosif Brodskijs "Piligrimy". / Text and Context: Essays to Honor Nils Ake Nilsson. (Stockholm Studies in Russian Literature. Vol. 23) Stockholm, 1987, p. 152). Такое истолкование допустимо, но не обязательно: отрицание Бога в "Пилигримах" выражено совершенно недвусмысленно, а установка на несоответствие и даже противоположность высказанного и подразумеваемого смыслов раннему Бродскому не свойственна.
*

21. "The New Republic". 1995, Маy 8, Vol. 212, N 19, p. 40.
*

22. Lev Loseff. Iosif Brodskijs Poetics of Faith. Аspects of Modern Russian and Czech Literature. Ed. by Arnold McMillan. "Slavica publishers", 1989, p. 191.
*

23. Цитируется русская версия "Памяти Марка Аврелия". С. 255.
*

24. Иосиф Бродский. Памяти Марка Аврелия. С. 255.
*

25. Valentina Polukhina. The Self in Exile. Renaissance and Modern Studies. University of Nottingham. Writing in Exile. Vol. 34, 1981, p. 15.
*

26. Иосиф Бродский. Набережная неисцелимых. М., 1992. Сс. 205, 219-221 и др.; Joseph Brodsky. Watermark. N. Y., 1993, p. 56.
*

27. Joseph Brodsky. Watermark, p. 5.
*

28. Как параллель напомню выражающую сходное переживание современности мысль Хайдеггера о "сжатии" временных и пространственных "далей" благодаря развитию технических средств в наши дни (доклад "Вещь").
*

29. С. Зенкин. Культурология префиксов. "Новое литературное обозрение", 1995, N 16, сс. 5253, курсив автора.
*

30. Ольга Седакова. Кончина Бродского. "Литературное обозрение", 1996, N 3, с. 15.

Евгений Рейн

Иосиф Бродский. Человек в пейзаже

Сентябрь 1988 года. Мы укрывались от ньюйоркского зноя в крошечном
садике, примыкавшем к полуподвальной двухкомнатной квартирке
Бродского на Мортон-стрит в Гринвич-Вилледж. Это было наше первое
свидание после отъезда Иосифа в эмиграцию в 1972 году.

Накануне моего отбытия из Москвы я подписал договор на сценарий
документального фильма о Бродском. Мне пришла мысль положить в его
основу нечто вроде внутреннего монолога героя.

В садике стояла плетеная мебель, длинный стол, годный, пожалуй, и
для пингпонга. Нам туда приносили обед из китайского ресторанчика,
а охлажденные банки Будвайзера, кажется, единственное, что можно
было извлечь из холодильника нобелевского лауреата.

Однажды в послеобеденный час я спохватился -- время идет, а для
сценария ничего не сделано. У Бродского нашелся любительский
диктофончик. Так состоялось это интервью. Цель его сугубо
прикладная, какие-то кусочки, фразы, заметки из него должны были
лечь под киноленту. Так мы и договорились.

Но через несколько минут Иосиф увлекся, стал вспоминать подробнее,
глубже, чем это надо было для моего сценарного опуса. Хорошо, что я
обрывал его совсем редко, укладывал в русло только тогда, когда он
уж совсем забывал о цели нашей беседы. Сценарной идеей и
объясняются некоторые мои вопросы, особенно в конце интервью.

Мы планировали записать не менее полудюжины кассет, но я улетел в
Калифорнию, а потом... что не сделано сразу, то не сделано никогда.

Но когда выяснилось, что фильма не будет (как всегда, из-за
отсутствия денег), и я прочел расшифровку записи, сделанную моей
женой, то убедился, что беседа эта имеет самостоятельное значение.
Особенно это понятно теперь, ибо данная запись чуть ли не
единственный, так сказать, аутентичный автобиографический рассказ
Бродского. Он касается в основном начальной поры его жизни... увы,
но и за это спасибо.

Евгений Рейн
___

Е.Р. Расскажи немного о семье, об отце и о твоей связи с ним.

И.Б. Я впервые помню отца уже в самом конце войны, когда он приехал
с Дальнего Востока. Пожалуй, даже не столько помню его, сколько
фотографии того времени. Более или менее отчетливо я помню его уже
в 1947 году. По образованию он был журналист, вернее у него было
два диплома: один географического факультета; но потом, когда он
понял, что как географу ему не придется путешествовать, поскольку
он еврей, то он окончил институт Красной журналистики и работал
фотографом закавказским корреспондентом ТАСС, Известий... Все это
было до войны и помнится мне довольно смутно.

Затем, уже после войны, он два или три года работал в Военно-Морском
музее, куда я очень часто ходил. То есть он еще числился в армии.
Потом вышло постановление Жданова о том, что лица еврейской
национальности не должны обладать высокими воинскими званиями, и
отец демобилизовался. Некоторое время он был без работы, а затем
работал на сельскохозяйственной выставке, ездил по стране. Я помню
огромные мичуринские помидоры, которые он привозил с Украины.

Где-то в начале пятидесятых он стал работать в газете балтийского
пароходства под название Советская Балтика, у него там работал
приятель, который ему помог устроиться и который тоже, помоему, был
экснострис. Тем не менее отец проработал в этой газете до пенсии,
то есть до начала шестидесятых.

Е.Р. Как у тебя складывались отношения с родителями? Я помню, как
они переживали за тебя во время процесса... Но тогда же у них
возникло особое чувство гордости и сознание, что ты состоялся.

И.Б. Отношения с родителями были, конечно, самые разные. Конечно
же, они хотели, чтобы я учился. И отец видел во мне скорее
бездельника, уклоняющегося от своих прямых занятий и обязанностей,
но, с другой стороны, палок в колеса мне все-таки не ставил. Когда
меня в пятом или шестом классе несколько раз пытались исключить из