Вениаминович с восхищением рассказывал о его нравах и проделках даже
заключённым в Акустической, по обычной нечувствительности счастливых людей
не понимая, что им, лишённым отцовства, это больно. (Да это была тема
удобная -- сближающая, а вместе с тем нейтральная.) Сын бойко тараторил, но
произношение его не установилось, он подражал днём -- матери (она была
волжанка и окала), а вечером отцу, пришедшему с работы (Адам же не только
картавил, но имел в произношении досадные недостатки).
Любовь и женитьба, потом рождение сына пришли к Ройтману вместе с концом
войны и со сталинской премией. Впрочем, и войну он провёл безбедно: в тихой
Башкирии на высоком пайке НКВД Ройтман и его нынешние приятели по
Марфинскому институту конструировали первую систему телефонной шифрации.
Сейчас та система кажется примитивной, тогда же они стали за неё лауреатами.
взлёты?
обращается вовнутрь, Ройтман вдруг понял сейчас -- чего не хватало ему
последние годы. Наверное, того не хватало, что делал он теперь всё -- не
сам.
начальника над творцами...
полтора суток, когда сам уже охвачен ощущением домашнего уюта и воскресных
семейных планов, -- сказать: "Валентин Мартыныч! Так вы завтра продумаете,
как нам устранить нелинейные искажения? Лев Григорьевич! Вы завтра пробежите
эту статью из "Proceedings"? Тезисно основные мысли набросаете?" В
понедельник утром, освежённый, он возвращается на работу -- на столе у него,
как в сказке, лежит по-русски резюме статьи из "Proceedings", а Прянчиков
докладывает, как устранить нелинейные искажения, или даже уже устранил их за
воскресенье.
держится он не как тюремщик их, а как просто хороший человек.
поражений -- ушли от него!
на них подбородок.
институте. С группой друзей они делали всё, чтоб опорочить и столкнуть
Яконова, считая, что он заслоняет их своей маститостью, апломбом и получит
сталинскую премию единолично. Пользуясь, что у Яконова подточенное прошлое,
и поэтому в партию его не принимают, как он ни бьётся, "молодые" вели атаку
через партийные собрания: ставили там его отчёт, потом просили его уйти, или
тут же, при нём ("голосуют только члены партии") обсуждали и выносили
резолюцию. И всегда Яконов по партийным резолюциям оказывался виноват.
Ройтману минутами даже было жалко его. Но не было другого выхода.
забыли, что среди них пятерых -- четыре еврея. Сейчас Яконов не устаёт с
каждой трибуны напоминать, что космополитизм -- злейший враг
социалистического отечества.
заключённый Маркушев бросил мысль о слиянии систем клиппера и вокодера.
Скорей всего это была чушь, но её можно было изобразить перед начальством
как коренную реформу -- и Яконов распорядился немедленно перетаскивать
стойку вокодера в Семёрку и туда же перевести Прянчикова. Ройтман кинулся в
присутствии Селивановского возражать, спорить, но Яконов снисходительно, как
слишком горячего друга, похлопал Ройтмана по плечу:
личные интересы вы ставите выше интересов Отдела Спецтехники.
было плакать! Душили средь бела дня -- и требовали, чтобы ты аплодировал
стоя!
туфли. Беззвучно обойдя стоявший на дороге стул, он подошёл к окну и больше
расклонил шёлковые занавески.
овраг и крутые склоны его в снегу, поросшие торжественными убелёнными
соснами. И вдоль оконных переплётов извне тоже прилегли к стеклу пушистые
снежные откосики.
заседаниями, бумажками. Каждый понедельник -- политучёба, каждую пятницу --
техучёба, два раза в месяц -- партсобрания, два раза -- заседания партбюро,
да ещё на два-три вечера в месяц вызывают в министерство, раз в месяц
специальное совещание о бдительности, ежемесячно составляй план научной
работы, ежемесячно посылай отчёт о ней, раз в три месяца пиши зачем-то
характеристики на всех заключённых (работы -- на полный день). И ещё каждые
полчаса подчинённые подходят с накладными -- любой конденсаторишка величиной
с ириску, каждый метр провода и каждая радиолампа должны получить визу
начальника лаборатории, иначе их не выдадут со склада.
посидеть бы самому над схемами, подержать в руках паяльник, да в зеленоватом
окошке электронного осциллографа поймать свою заветную кривую -- будешь
тогда беззаботно распевать "Буги-Вуги", как Прянчиков. В тридцать один год
какое бы это счастье! -- не чувствовать на себе гнетущих эполет, забыть о
внешней солидности, быть себе как мальчишка -- что-то строить, что-то
фантазировать.
мальчишкой: с безжалостной ясностью в ночном мозгу всплыл глубоко забытый,
много лет не вспоминавшийся эпизод.
дрожью в голосе стоял перед общешкольным пионерским собранием и обвинял, и
требовал изгнать из юных пионеров и из советской школы -- агента классового
врага. До него выступали Митька Штительман, Мишка Люксембург, и все они
изобличали соученика своего Олега Рождественского в антисемитизме, в
посещении церкви, в чуждом классовом происхождении, и бросали на подсудимого
трясущегося мальчика уничтожающие взоры.
самоуправлениями, диспутами. Город был южный, евреев было с половину группы.
Хотя были мальчики сыновьями юристов, зубных врачей, а то и мелких
торговцев, -- все себя остервенело-убеждённо считали пролетариями. А этот
избегал всяких речей о политике, как-то немо подпевал хоровому
"Интернационалу", явно нехотя вступил в пионеры. Мальчики-энтузиасты давно
подозревали в нём контрреволюционера. Следили за ним, ловили. Происхождения
доказать не могли. Но однажды Олег попался, сказал: "Каждый человек имеет
право говорить всё, что он думает". -- "Как -- всё? -- подскочил к нему
Штительман. -- Вот Никола меня "жидовской мордой" назвал -- так и это тоже
можно?"
Буриков и Шурик Ворожбит, кто видели, как виновник входил с матерью в
церковь и как он приходил в школу с крестиком на шее. Начались собрания,
заседания учкома, группкома, пионерские сборы, линейки -- и всюду выступали
двенадцатилетние робеспьеры и клеймили перед ученической массой пособника
антисемитов и проводника религиозного опиума, который две недели уже не ел
от страха, скрывал дома, что исключён из пионеров и скоро будет исключён из
школы.
мерзким стыдом залились его щёки.
Яконовым.
нужны, чтоб уснуть.
заснуть.
предприятие может разростись в отдельный научно-исследова...
надзиратель и толкнул в плечо дворника. Спиридон храпнул тяжело, прочнулся и
при свете синей лампочки посмотрел на надзирателя.
голову и с затягом зевнул. -- И когда тот день придёт, что с лавки не
встанешь!.. Часов-то много?