read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



поудобней, чтобы не ломило их. Но болели ноги, и в коленях хрустело, щелкало
так, будто ходил он по ореховой скорлупе или наступал ими на пересохшую
щепу. Знакомая мне болезнь. Помаялся в детстве. Нынче ничего. Поноют, поноют
в суставах ноги и перестанут. Молодость, видать, сильнее болезней,
отпихивает она все хвори к старым летам. Все скажется после: и фэзэошные
ботинки, недоеды, недосыпы, и ночи на берегу весенней реки, и купанье в
заберегах, и игарская парикмахерская, и эта гибельная ночь на зимней реке.
-- Ох, ноженьки вы мои, ноженьки! -- бормотал шорник. -- Чтоб вы уж
отболели, отвалилися. Туды ли, суды ли... "Смерть Гитлеру!" Придумают жа!
Лампу уверни, коли не нужна. Вовсе-то не гаси. Мало ли? Война. Всех она с
места стронула. Люди ходят и ездиют туда-сюда. Понесет лешак такого же ероя,
а огонек вот он. Моргат...
Голос шорника мягчал. растягивался, будто куделя на прялке, перешел в
мык, и мык слился с беспокойным, прерывистым храпом, который то и дело
сменялся короткими стонами, и все сучил и сучил шорник ногами, отыскивая им
подходящее место. Сипело в догорающей лампе. Огонек ее перестал колыхаться.
Избушку не шатало ветром, не ухало в трубе, не стучало на крыше, лишь
хрустел на стеколке окна растекающийся ледок да сонно шуршало за стеною по
бревнам.
"Да-а, стронула!", -- наглядевшись, как терзает сонного человека
болезнь, повторил я про себя.
Все торопятся, все бегут, иной раз уж и сами не знают, куда и зачем.
Совсем сбиты с панталыку коренные жители Сибири. Они привыкли к вековечному,
замедленному и незыблемому укладу жизни. Люди, не знавшие бар и не шибко
жалующие дисциплину, казенные распорядки, они не вдруг поняли случившееся.
Недостатки вооенной поры, в особенности нехватку хлеба, на первых порах
переживали беспечно -- голодный-то тридцать третий год давно прошел,
забылся, -- получивши на месяц муку, женщины замешивали ее в одну квашню,
стряпали вкусно, пышно, ели кому сколько влезет, а после пухли без еды.
Война еще научит чалдонов, вернее чалдонок, всему: стряпать -- муки
горсть, картошек ведро; собирать колоски, перекапывать поля с мерзлой
картошкой; есть оладьи из колючего овса; пахать на коровах; таскать на себе
вязанки; высокие заплоты, где и ворота -- спалить на дрова, открыто жить,
вместе со всеми тужить и работать, работать, работать -- скопом, народом,
рвя жилы, надрываясь, поддерживая друг дружку.
Я всегда думал, что война -- это бой, стрельба, рукопашная, там, где-то
далеко-далеко. А она вон как -- везде и всюду, по всей земле, всех в борьбу,
как в водоворот, ко всякому своим обликом.
Время от времени еще вздымался с реки порыв ветра, и тогда сжимался
огонек в лампе, вдавливало в трубу дым, он начинал пухнуть, в печке делалось
ему тесно, и в щели, меж кирпичей, в подтопок тянуло удушливой чернотой,
которую тут же свертывало, всасывало обратно в трубу, и дым, словно
колдун-черномор, качнув бородою, улетал вверх, раздувало и несло следом
искры, взрывалось по всей печи пламя.
Дверь обмерзла в щелях и в пазах. На грязном полу, заваленном
лоскутьями кожи, мякиной, клочками сена и соломы, кинжально заострилась
полоса, и на пороге, в притворе толсто обозначился нарост льда. Я подбросил
в печку колотых сосновых дров, наверх два кругляшка сырой березы и какое-то
время сидел, слушая гуденье в трубе и пощелк разгорающейся печки.
Меня трясло.
Я глотал и глотал чай, стараясь выгнать из себя промерзлосгь, тем
временем снова засветились щели в плите, заходили по ней молнии, сильнее
запахло смолою, потными хомутами, седелками, шлеями, развешанными вдоль
стен, наваленными в угол избушки и под стол. На столе нехитрые
приспособления, шорницкий инструмент: банка с гвоздями и шпильками, шилья,
наколюшки, самодельная игла, на косячке окна жгутом свита проваренная дратва
с вкрученными в нее медными проволочками. Выше, над надбровником окошка,
совсем уж ни к селу, ни к городу -- плакат закопченный. Изображен молодой
человек со значком на груди. Бодро вышагивал он на лыжах вдоль опушки
красивого березника. Внизу плаката били по глазам красные буквы: "Будь готов
к труду и обороне!"
"Будь готов! -- пожалуй, был бы уж готов, если б..."
Я еще раз обвел взглядом шорницкую, прислушался к сонным стонам шорника
и вяло заключил: "Да, конечно, пожимал бы теперь лапу небесному
привратнику..."
И тут же увидел привратника, с лицом постным и строгим, смахивающим на
коменданта нашего фэзэо. Он босой шел по ухабам снега, с позолоченной
уздечкой в одной руке, хомут с веревочными гужами был у него на другой.
Взгляд святого умоляющ, скорбен, но я твердо заявил: "На фэзэошника никакой
хомут не наденешь! Ни в чертей, ни в святых фэзэошник не верит. Мастеру
верим! Мастер у нас -- Виктор Иванович Плохих. Не знаешь такого? Тогда ни
хрена ты не знаешь! А еще комендант! Думал -- не узнаю?! Крылышки приделал!
Песочить за самоволку явился? На-ко вот!.." -- Я попытался сложить кукиш, но
пальцы не лезли промеж друг дружки.
Шорник не дал досмотреть этот жуткий, противоречивый сон.
-- На место! Пошел, пошел! -- словно псу, подавал он команду,
подталкивая меня к нарам, я, промаргиваясь, пялился на него и понять не мог
-- где я? Что я? Шорник заругался в копалку, подхватил меня, будто пьяного,
под мышки, подволок к нарам, ткнул носом во что-то пыльное, пахнущее сеном и
лошадью. В том, как вел меня шорник, и в том, как заботливо подсунул мне
какую-то лопотину в головах, вроде бы бесцеремонно, однако ж так, чтобы боли
не причинить, укутал мои ноги, -- во всем этом было что-то все же женское,
вроде бы и бабушкино даже, воркотня шорника и та напоминала бабушкину
воркотню. И когда на меня тяжело ухнуло пахнущее снегом и чуть, совсем уж
чуть -- вагонной карболкою пальто Юры Мельникова, я подождал бабушкиного:
"Спи, Господь с тобой! Христос с тобой!.."
Но ничего более не последовало, и я разомкнул глаза.
Лампы на окошке нет. Она стояла в углу на чурбаке. Над чурбаком с
хомутом в коленях склонился шорник, Подпоясанный серым дырявым фартуком.
Перехватив мой взгляд, он недовольно бросил:
-- Утро скоро.
Да, бабушки все-таки нет. На улице метель, и я не маленький, и где-то
далеко-далеко гремит война, и люди спят в снегу, и Санька левонтьевский там,
на улице, в такую стужу. Метель воет, заметает все и Саньку тоже.
Я покатился меж штабелей, в яму ли, в преисподнюю ли, словом, в
какую-то жуткую бесконечность и заорал от ужаса, но сном подрубило мой крик.
Во сне я ходил по снегу босой, будто архангел небесный, затем -- по
горячей, докрасна раскаленной плите и проснулся оттого, что жгло ступни ног,
пекло и корежило лицо.
-- Стой ты, одер! Стой, морда твоя свинячья! -- услыхал я с улицы, еще
окончательно не проснувшись и не придя в себя.
Избушка в сером, скорбном свету. Лампа погашена. В плите едва краснеют
теплые уголья. Хомутов на стене нет, и оттого в избушке сделалось
просторней. Обнажилось на стене множество деревянных штырей, железных
крючков и зацепок. Старое седелко с оторванной подпругой брошено на чурбак.
За плитою бегают мыши, коротко попискивают, собирая корм. Одна мышка
прилипла к бревнам, взбежала по стене, поточила зубом сыромятную уздечку на
гвозде, вдруг поймала мой взгляд, птичкой спорхнула и подала сигнал тревоги.
На время все стихло. Я поискал глазами ботинки. Присунутые подошвами к
кирпичной стенке плиты, стояли они, покоробленные, расщепленные.
Я пощупал лицо, оглядел руки, ноги. Шорник спас мои ноги, спас руку --
и на том спасибо. Но лицо обморожено, щеки распухли, ухо вздулось, словно от
ожога. И все же я дешево отделался.
И надо поспешать... Гостям -- стол. Коням -- столб. Пора. Но, известное
дело: кто часто за шапку берется, тот не скоро уйдет. И какое-то время я
нежусь в постели, лежу, размягченно вытянувшись, гляжу на молодого
плакатного человека, спешащего к труду и обороне, собираю и привожу в
порядок мысли, разбитые сном. Но пораПора!
Оттолкнувшись от нар, я тут же схватился за стенку -- ноги, спину, все
кости больно. Побился я ночью. Надо разминаться, надо разламываться, иначе
раскиснешь. Я присел раз-друтой, поболтал руками и ногами, словно на уроке
физкультуры, затем схватил ботинок, сунул в жестяное его нутро ногу, а она
не лезет. Я пощупал в ботинке -- свежая сенная стелька зашуршала под
пальцами. Я опустился на пол у печки, и подмыло нутро мое. Но раскиснуть я
себе не дал, рывком, как будто кто-то видел мою слабость, надернул ботинок,
другой, стянул их сыромятными ремешками, заменяющими шнурки, замотал
фэзэошным полотенцем шею и залез в разорванное под мышкой пальто.
Прощально огляделся: тусклое окно, на нем пятилинейная лампа с
нагоревшим самодельным фитилем; нары в темном углу из скрипучих горбылин,
застланные сеном и поверху -- старой овчиной; изголовье из половины
соснового чурбака, покрытого хомутной кошмой и тряпьем; чайник на плите,
второй век живущий; алюминиевая гнутая кружка, иголки, проволочки в щелях
бревен, окно, будто в бане, -- черное, плакат с физкультурником -- эту
избушку, пропахшую конскими потниками, дымом, жженой картошкой и овсом, я
постараюсь не забыть, если возможно, не забыть всю жизнь.
Позднее, гораздо позднее, через много-много лет, попробую я разобраться
и уяснить, откуда у человека берется доподлинная, несочиненная любовь к
ближнему своему, и сделаю совсем близко лежащее открытие -- прежде всего из
таких вот избушек, изредка встречающихся на росстанях наших дорог.
А за дверью все скрипели и скрипели сани, бухал ковш по обмерзлой
кадке, фыркали лошади, и под их подковами, точно под моими ботинками,
придавленной зверушкой пищало, хрупало.
-- Постромку-то, постромку подбери! -- слышался все тот же скрипучий,
одышлисый голос. -- Конь ведь, ко-онь, а не яман! Рабо-отнички, ать вашу
копалку!.. Где вы токо и родились? Чему училися? Да стой ты, одер
совхознай...
Распахнув дверь избушки, я остановился, захлебнувшись морозным, резким
воздухом.
Ветра нет.
По ту сторону реки, над Слизневским утесом взошло круглое оранжевое



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 [ 120 ] 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.