облитой книжкой.
сержанта в хромовых сапогах и с портупеей и одновременно отстранял его от
барьера, стеной ставшего между властью и посетителем.
стучал кулаком по медали "За боевые заслуги". -- Я кровь проливал!
который лез на рожон и не уступал ни капельки старшему по званию. Он был
наглый, этот сержант, и думал, что нахальством можно всего добиться. Глядя
на него, осмелели и другие, задержанные на улице и на станции военные без
увольнительных, а то и без документов. Они стали посмеиваться, курить без
разрешения и вообще вести себя вольно.
дернул отстать от эшелона в этой Виннице! Ни ближе, ни дальше.
Джамбул, на какую-то работу. Никто нам толком ничего не рассказал, паек на
станциях мы добывали с боем. Нас, нестроевиков, всюду оттирали, ставили в
хвост очередей, и вроде бы уж и за людей не считали: дескать, и без того дым
коромыслом, а тут еще путаются под ногами какие-то доходяги.
было понять. Военные отвоевались и ехали по домам как придется: на крышах
вагонов, в тендерах, на машинах, в спецэшелонах, на лошадях. Один старшина
покатил даже в фаэтоне.
было сейчас для всех главным.
пор мне снился фронт, до сих пор меня все еще мотало, вертело огромным
колесом, и война для меня никак не кончалась, и пружины, нажатые до отказа
там, внутри, никак не разжимались.
и ухнет меня вместе со всей задержанной публикой кирпичики таскать либо
рельсы. Потом доказывай, что ты не верблюд. Уйти отсюда, что ли, пока еще не
поздно?
сразу понял, что это обо мне. А когда понял, вскочил и такую выправку дал,
что медали звякнули и разом испуганно замерли. -- Орел! -- восхитился мной
дежурный. Я ел его глазами. -- Час сидит, другой сидит и ни мур-мур! --
продолжал хвалить меня дежурный. А почему? Потому, что дисциплину знает,
потому, что доподлинный фронтовик- страдалец. И он сидит и череду ждет, хотя
у него вся грудь в заслугах, а у тебя всего одна медалишка, и ту небось на
тушенку выменял. Выменял ведь? Ты меня не проведешь! Вольно, солдат! --
скомандовал мне дежурный. -- Сколько ранений?
военных, и когда те испуганной стайкой отлетели в сторону и я сел подле
барьера, он, не спрашивая, курю я или нет, дал мне папиросу, и этот знак
величайшего внимания привел в уныние всю остальную публику.
человека спросил дежурный.
некурящим. Я был твердо уверен, что надвигается буря и что буду я кинут в
общую массу, как и все прочие разгильдяи, раньше времени освободившие себя
от оков военной дисциплины.
отливом.
работу, после четырех ранений, весь испрострелепный, а сидит ждет! -- снова
закипел дежурный и позвонил в школьный звонок.
задержанных вояк. -- Потом разберемся. А тебе, -- пригрозил он пальцем
сержанту, -- тебе я особое внимание уделю! Я еще дознаюсь, с кого ты снял
сапоги и где ты взял портупею и по какому закону ее носишь...
памяти моей он сохранился в общем-то добрым, но до крайности издерганным
человеком. Слишком много было тогда работы у комендатуры на Украине, слишком
много, и не все это сразу понимали. Случались дела смешные, трогательные и
трагические. Озоровали и резвились ехавшие по домам солдаты, зверствовали
бандеровцы, пытались укрыться от властей разные подонки. Пока мы
разговаривали с лейтенантом, я услышал несколько докладов. Два из них
запомнил, очевидно, потому, что были они потешными. Один о том, что какой-то
солдат с проходящего эшелона забрал на станции у тетки самогон, а деньги
уплатить забыл. Другой о том, как демобилизованный старшина Прокидько,
примериваясь к гражданской жизни, напился и дал в глаз первому встречному
милиционеру.
Прокидько уже никакого отношения к комендатуре не имеет, и что задерживал он
его зря, и что милиция за один глаз спросит, как за два, -- тогда старшина
почувствует себя окончательно демобилизованным. А что касаемо самогона, то
тетка эта пусть лучше не орет на всю улицу. Если она торгует запрещенным
товаром втихую, то пусть рот широко не открывает.
сказал:
пересыльный пункт. Эшелон все равно тебе уже не догнать. -- Он подумал и
прибавил: -- Захочешь побродить, иди гуляй, скажешь часовому -- я велел
пропускать. Ну, будь здоров, вояка. Завидую. -- И уже другим тоном крикнул:
-- Есть там еще кто-нибудь?
"Кобзарь", вышел в ближайший скверик, лег на траву и стал читать:
близко. Закроешь глаза, и вот оно, продырявленное висячими фонарями черное
небо, и внизу распоротая очередями трассирующих пуль черная вода, и крики,
крики, крики.
берега, а плавать умели не все, и добирались совсем немногие...
пулями и минами, в одежде и с автоматом. Нет тогда на свете шире реки!
Мансуров, Костя Выгонов, Венька Крюк. Мы вместе росли, вместе учились. И
Мацумото Сэйте
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Никитин Юрий