Чтение 120–й страницы книги ~Сорок пять~

- А! - воскликнул юный адмирал, ощутив прикосновение острия. - Он -
француз, и, мало того, - у него был тот же учитель фехтования, что у меня!

Услышав эти слова, неизвестный отвернулся и хотел было ускакать.

- Если ты француз, - крикнул ему адмирал, - ты предатель, ведь ты
сражаешься против своего короля, своей родины, своего знамени!

В ответ неизвестный воротился и с еще большим ожесточением напал на
Жуаеза.

Но на этот раз Жуаез был предупрежден и знал, с какой искусной шпагой
имеет дело. Он подряд отразил три или четыре удара, нацеленные с величайшей
ловкостью, но и с неописуемыми яростью, силою и злобой.

Тогда неизвестный, в свою очередь, подался назад.

- Гляди, - крикнул ему юный адмирал, - вот как поступают, когда сражаются
за родину; чистого сердца и честной руки достаточно, чтобы защитить голову
без шлема, чело без забрала.

И, отстегнув ремни своего шлема, он далеко отбросил его от себя, обнажив
благородную, красивую голову; глаза его сверкали силой, гордостью и
юношеским задором.

Вместо того чтобы ответить словами или последовать столь доблестному
примеру, всадник в черных доспехах глухо зарычал и занес шпагу над
обнаженной головой противника.

- А! - воскликнул Жуаез, отражая удар. - Верно я сказал, что ты
предатель, так умри же смертью предателя!

И, тесня неизвестного, он нанес ему острием шпаги два или три удара, один
из которых попал в отверстие спущенного забрала.

- Я убью тебя, - приговаривал молодой человек, - я сорву с тебя шлем,
который так хорошо тебя укрывает и защищает, и повешу тебя на первом
попавшемся дереве.

Неизвестный хотел было, в свою очередь, сделать выпад, но к нему
подскакал верховой и шепнул ему на ухо:

- Монсеньер, прекратите эту стычку, ваше присутствие будет весьма полезно
вон там.

Неизвестный взглянул туда, куда ему рукой указывал гонец, и увидел, что
ряды фламандцев заколебались под натиском кальвинистской конницы.

- Верно, - сказал он зловещим голосом, - вот те, кого я искал.

В эту минуту на отряд Жуаеза обрушилась волна всадников, и моряки, устав
непрестанно разить своим тяжеловесным, годным лишь для великанов оружием,
сделали первый шаг назад. Черный всадник воспользовался этим движением,
чтобы исчезнуть в сумятице и во мраке.

Спустя четверть часа французы подались по всей линии и уже только
старались отступить, не обращаясь в бегство.

Господин де Сент-Эньян принимал все меры к тому, чтобы его люди отходили
по возможности в порядке.

Но из города выступил последний, совершенно свежий отряд - пятьсот
человек конницы, две тысячи пехоты - и атаковал истощенную, уже отступавшую
армию. Этот отряд состоял из старых ратников принца Оранского, подряд
боровшихся с герцогом Альбой, с доном Хуаном, с Рекесенсом и с Александром
Фарнезе.

Французам немедленно пришлось принять важное решение: оставив поле битвы,
отступать сушей, поскольку флот, на который рассчитывали в случае поражения,
был уничтожен.

Несмотря на хладнокровие вождей, на храбрость большинства, среди
французов началось неописуемое расстройство.

Вот тогда неизвестный, во главе этого конного отряда, почти еще не
потратившего сил в бою, налетел на бегущих и снова встретил в арьергарде
Жуаеза с его моряками, из которых две трети уже полегло на поле брани.

Юному адмиралу совсем недавно подвели третью лошадь - две уже были убиты
под ним. Его шпага сломалась, из рук раненого матроса он выхватил тяжелый
абордажный топор, который вращал в воздухе так же легко и быстро, как
пращник свою пращу.

Время от времени он оборачивался лицом к неприятелю, словно дикий кабан,
который никак не может решиться бежать от охотника и напоследок отчаянно
кидается на него. Со своей стороны, фламандцы, скинувшие латы по настоянию
того, кого они называли монсеньер, стали весьма подвижны и гнались за армией
анжуйца по пятам, не давая ей и мгновенной передышки.

При виде этого чудовищного разгрома в сердце неизвестного шевельнулось
подобие раскаяния или, уж во всяком случае, сомнения.

- Довольно, господа, довольно, - сказал он по-французски своим людям, -
сегодня вечером их отогнали от Антверпена, а через неделю прогонят из
Фландрии; не будем просить большего у бога войны!

- А! Он француз! Француз! - воскликнул адмирал. - Я угадал, кто ты,
предатель! А! Будь проклят, и да сразит тебя смерть, уготованная предателям!

Это гневное обращение, по-видимому, смутило того, кто не дрогнул перед
тысячами шпаг, поднятых против него; он повернул коня - и победитель бежал
едва ли не с той же быстротой, как побежденные.

Но это бегство одного-единственного врага ничего не изменило в положении
дел; страх заразителен, он успел охватить всю армию, и под воздействием этой
безрассудной паники солдаты бежали уже со всех ног.

Несмотря на усталость, лошади трусили рысью - казалось, они тоже
поддались страху; люди разбегались во все стороны, чтобы найти убежище; за
несколько часов армии, как таковой, не стало.

Это происходило в то время, когда по приказу монсеньера открывались
плотины, спускались шлюзы от Льера до Термонда, от Гасдонка до Мехельна,
каждая речонка, вобрав в себя свои притоки, каждый канал, выступив из
берегов, затопляли окрестные равнины потоками бушующей воды.

Поэтому в час, когда бежавшие французы, утомив своих преследователей,
начали останавливаться там и сям; когда наконец они увидели, что
антверпенцы, а вслед за ними - воины принца Оранского повернули назад, в
сторону города; когда те, что вышли из ночной резни целы и невредимы, сочли
себя спасенными и вздохнули - одни творя молитву, другие - бормоча
проклятие, - в этот час на них со всей быстротой ветра, со всем неистовством
моря ринулся новый враг, слепой и беспощадный; и, однако, хотя неотвратимая
опасность уже надвигалась со всех сторон, беглецы ничего еще не подозревали.

Жуаез велел своим морякам сделать привал; их осталось всего восемьсот, и
только у них в этом ужасающем разгроме сохранилось подобие дисциплины.

Граф де Сент-Эньян, задыхавшийся, потерявший голос, вынужденный выражать
свою волю одними угрожающими жестами, пытался сплотить своих разбежавшихся
пехотинцев.

Бегущее войско возглавлял герцог Анжуйский; верхом на отличном коне,
сопровождаемый слугой, державшим в поводу другого коня, он лихо скакал,
видимо, ничем не озабоченный.

- Он негодяй и трус, - говорили одни.

- Он храбрец и поражает своим хладнокровием, - говорили другие.

Отдых, длившийся с двух до шести часов утра, дал пехотинцам силу
продолжать отступление.

Но съестного и в помине не было.

Лошади, казалось, были изнурены еще больше, чем люди, их не кормили со
вчерашнего дня, и они едва передвигали ноги.

Поэтому они шли в хвосте армии.

Все надеялись найти пристанище в Брюсселе; этот город в свое время
подчинился герцогу, там у него было много приверженцев; правда, некоторые не
без тревоги спрашивали себя, доброжелательно ли их встретят; был ведь
момент, когда думали, что на Антверпен можно полагаться так же твердо, как
сейчас жаждали положиться на Брюссель.

Там, в Брюсселе, то есть в каких-нибудь восьми лье от того места, где
находилось французское войско, можно будет снабдить его продовольствием,
найти выгодное местоположение для стоянки и возобновить прерванную кампанию
в момент, который сочтут наиболее для этого благоприятным.

Остатки воинских частей, направляемые в Брюссель, должны были стать ядром
новой армии. Ведь в то время никто еще не предвидел, что наступит страшная
минута, когда почва уйдет из-под ног несчастных солдат, когда горы пенящейся
воды обрушатся на их головы и захлестнут их, когда тела стольких храбрецов,
влекомые мутным потоком, будут им донесены до моря или застрянут в пути и
превратятся в тучное удобрение для брабантских полей.

Герцог Анжуйский велел подать себе завтрак в крестьянской хижине между
Гедокеном и Гекгутом.

Хижина была пуста; судя по всему, жители поспешно покинули ее накануне
вечером; огонь, зажженный ими, тлел в очаге.

Решив по примеру своего предводителя подкрепиться, солдаты и офицеры
начали рыскать по обоим названным нами поселкам, но вскоре они с удивлением,
не чуждым ужаса, увидели, что все дома пусты и жители, уходя, унесли с собой
почти все припасы.

Господин де Сент-Эньян, как и все другие, старался промыслить что-нибудь
съестное; беспечность, проявляемая герцогом Анжуйским в то время, когда
столько отважных людей умирало за него, внушала Сент-Эньяну отвращение, и он
отдалился от него. Он был из тех, кто говорил:

"Негодяй и трус!"

Он самолично осмотрел три дома, не нашел там ни души и постучался в дверь
четвертого, когда ему сообщили, что на два лье в окружности, другими
словами, во всей местности, занятой французскими войсками, все дома
обезлюдели.

Услыхав эту весть, г-н де Сент-Эньян насупился и сделал свою обычную
гримасу.

- В путь, господа, в путь! - сказал он затем своим офицерам.

- Но ведь, - возразили те, - мы измучены, генерал, мы умираем с голоду.

- Да, но вы живы, а если вы останетесь здесь еще час - вы будете мертвы,
быть может, уже и сейчас слишком поздно.

Господин де Сент-Эньян не мог сказать ничего определенного, но он чуял,
что за этим безлюдьем кроется какая-то грозная опасность.

Двинулись дальше; снова герцог Анжуйский ехал впереди головного отряда;
г-н де Сент-Эньян предводительствовал срединной колонной; Жуаез ведал