туннели без крыш. Всё молчало, ибо готовилось великое событие и никому не
было известно, совершится ли оно.
в любой другой стране, по местному стерео являлись народу и Вилькомир
Торба, и Понсий Марквард, и величественная Людмила Милошевская - и каждый
что-то говорил о том, что завтра ожидать миру. И, наверно, в их речах было
много умного и дельного, но Омар Исиро не доносил их речи до нас, это, он
считал, были мелочи. Не донес он нам и обращение Путрамента к нордагам, а
в нем были, я узнал потом, важные мысли о послевоенном устройстве,
впрочем, они поглощались главной мольбой президента: "Дети мои, нордаги,
наступил час величайшего испытания, пусть каждый станет достойным самого
себя!" Призыв, по-моему, довольно туманный, но неопределенность, почти
иллюзорность действует на иных гораздо сильней четких, строго очерченных
настояний - Путрамент хорошо знал свой народ.
созвал Ядро.
потерпели государственное поражение. Народ в массе за Гамова и готов
совершить жертву в пользу врагов.
Он холодно смотрел на меня. И я снова - в который раз - отметил чудовищное
несоответствие внешности и сути у этого человека, и каждый раз оно
поражало меня все сильней - высокий, широкоплечий атлет с нежным лицом,
почти ангельская доброта в глазах и черная ненависть в душе. Он, конечно,
победил, он проголосовал за помощь, когда Гамов потребовал ее, но сейчас и
он не радовался своей победе, это было ясно. Он был холоден, отстраняюще
холоден, почти печален.
подсчета. Прикажите эшелонам помощи переходить границы Клура.
не смог сразу ответить. Ответственность за великое политическое решение
была ему не по плечу. Он не говорил, а мямлил:
Надеюсь, никто не против? Исиро, подготовьте мою передачу. Я больше всех
сопротивлялся помощи, мне, стало быть, первому объявить, что мы
подчиняемся воле народа. Готлиб, действуйте! Исиро, едем на студию.
обнаружил во мне что-то неожиданное.
у меня сомнения. Все это лишние тревоги. Моя речь успокоит его.
не нашего Бога, вроде бы так?
Семипалов.
судом вашего трибунала. А что до чертей, своих и чужих, то все мы верные
дьяволы своего божества.
чтобы вместить в себя противоречие. Слуги ему нужны разные.
Среди всех помощников Гамова только этого страшного человека, Аркадия
Гонсалеса, я искренне побаивался и открыто не любил.
спокойно идти к Гамову. Я пришел, не предупреждая заранее. Сербин в своем
закутке зашивал что-то из одежды. Он вскочил, выкрикнул какое-то военное
приветствие, я, не слушая и не здороваясь, прошел дальше. Гамов сидел на
кровати, пожилая медсестра Матильда что-то втирала в его обнаженную руку.
Он оттолкнул ее и поднялся. Лицо его излучало радость. Здоровым он,
однако, не выглядел, я сразу отметил, что до настоящего восстановления еще
далеко. Он, сразу стало ясно, сам не понимал в эти первые часы ликования,
что ему не до работы, зато я определил: еще не время мне сдавать
государственные дела. На нашем разговоре это, впрочем, не сказалось - я
хорошо знал свое истинное место.
чтобы вышла. - Отличная речь! Вы сделали больше, чем я мог ожидать.
реальном отношении к собственным поступкам.
большую ошибку. Но что сделано, то сделано.
нелегко, и надеется, что, отступив в споре, я и дальше буду идти по
предписанному пути. Все же он уточнил:
к делам? Вам сейчас очень трудно...
вернувшись, вскоре опять свалитесь. Самые важные события впереди, они
потребуют вашего непосредственного участия. А что до эфира...
Поблагодарить народ за веру в вас, конечно, нужно. Но не дольше того, что
разрешат врачи. Говорить будете из этой комнаты.
выходя из этой комнаты, вы остаетесь нашим руководителем. Нас ждут бурные
дни, очень важно, чтобы вы встретили их не таким желтолицым и качающимся
на ногах, как сейчас. Я не терплю вашего Сербина, но в одном поддерживаю
его: если он приказывает вам есть, ешьте, если приказывает спать, спите.
зная, что в них также есть и ваше настояние. - Я встал, он задержал меня.
- Вы сейчас будете смотреть стерео? Давайте посмотрим вместе, что за
рубежом.
стереовизор. Это было новшество последних дней, раньше Гамов смотрел
новости из зала заседаний, если - как я - не ходил к Пеано либо к Прищепе,
смонтировавших у себя гигантские экраны. Перед стереовизором сидела
Матильда, она, как все женщины, не могла оторваться от стереокартинок, что
бы они ни показывали - любовную драму или военные трагедии. У стереовизора
же сидел и Сербин, но лицом к двери к Гамову: прислушивался, что там
совершается и не нужно ли ему спешить на вызов. И Матильда, и он вскочили,
когда мы вышли из спальни Гамова.
обмениваться, годятся для широкого употребления. Понадобится, позовем их.
Сербин понимающе кивнул - показывал, что после моего выступления вражды ко
мне больше не имеет и согласен, что наши с Гамовым разговоры не для его
ушей.
машин проходила линию фронта. На пограничных валах, на брустверах батарей,
на крышах домов, даже деревьях вдоль дороги везде были клуры, и военных
среди них в этих прифронтовых местах было больше, чем гражданских. Меня
беспокоила мысль, что генерал Арман Плисс сочтет появление эшелонов помощи
равнозначным вторжению неприятельского десанта и встретит их не цветами, а
огнем. Но я, видимо, преувеличивал глупость бравого генерала. Он хоть и
отрицал публично саму возможность благотворительной помощи врага, но не
отдал приказа отражать ее, буде она все-таки совершится. Солдаты цветов не
держали, но зато орали во всю мощь глоток - и пересекающие границу машины
отвечали ревом своих клаксонов. Я говорил, как мучительно давило на
чувства то молчание, с которым эшелоны помощи двигались по Патине, Ламарии
и Клуру. И сами машины не подавали сигналов, только глухо шуршали шинами
по асфальту и тонко свистели дюзами, и люди, плотными стенами
выстроившиеся вдоль дорог, мертво молчали - начиналось великое действие, и
никто не знал, исполнится оно или замрет на полусвершении. Пересекут ли
машины заветную линию, разделяющую враждебные государства, или миллионы
"нет", брошенные в урны, погонят их назад.
эфире, минута в минуту к последнему моему слову, все водоходы, все
водолеты, все поезда, все заводы в стране загудели и засвистели. Я,
конечно, слышал и гудки, и свист, когда шел к Гамову со стереостанции, но
в Адане мало заводов, а эшелоны помощи были далеко - рев гудков как-то не
затронул меня.
Доставалов Александр
Херберт Фрэнк
Корнев Павел
Посняков Андрей
Белогорский Евгений
Куликов Роман