этот степной грабитель вместо того, чтобы повернуть тумены встречь и
уничтожить невеликую рать серпуховского князя, предпочел отступить от
Москвы и вскоре, стянув разосланные в зажитье отряды, откатился назад, по
дороге ограбив Коломну и страшно испустошив Рязанское княжество. (Еще одно
доказательство того, что ни в каком союзе с ним Олег Рязанский не
состоял.)
той, ни с другой стороны и после которой Московскому государству очень
долго и не просто пришлось приходить в себя и подыматься вновь.
где сидел данщиком Федоров, успели уйти в леса. Беда оказалась в другом.
Когда Наталья с беременной невесткой и парнем-возчиком углубились в лес (с
ними были еще четыре мужицкие телеги), ладя выйти к прежним, поделанным
когда-то землянкам, оказалось, что узкий зимник, заросший к тому же
высокою порослью, совершенно непроходим для тележного колеса. Пришлось
выпрячь лошадей, телеги загнать в кусты и далее, навьючив лошадей, сколь
мочно, пробираться пешком, ведя коней в поводу. Шли очень долго, и Маша
все более и более бледнела и закусывала губы. Когда Наталья сообразила
посадить невестку на лошадь, у той уже начались схватки. До места
добрались-таки. Ход в полуобвалившуюся землянку был завален рухнувшим
гнильем и землей. Внутри стояла затхлая вода. Мужики возились, кое-как
натягивая шатер. Бабы, уложив усмяглых детей на попоны, собрались вокруг
боярыни. Наталья с тихим отчаянием смотрела на навестку, опасаясь самого
страшного. Маша, лежа на спине, тужилась, мокрая от пота. Бабы хлопотали,
кто-то уже нес чугунок с горячей водой от костра. Малыш, мальчик, все же
родился живым... Когда невестка, не выдержав, закричала дурным голосом,
Наталье стало худо. Опомнившись, она сразу взялась за дело, перевязала
пуповину, обмыла ребенка и Машу, сменила кровавую рубашку. Малыш
попискивал и был такой жалкий, сморщенный, видать, родился до времени.
Решительно оторвав рукав беличьей выходной душегреи, Наталья засунула туда
маленького и приложила дитятю невестке ко грудям. Слава Богу, пошло
молоко, и малыш зачмокал. Только тут она повалилась на колени, в мох, и
стала горячо молить Господа, смилостивился бы над роженицей и чадом. Для
себя она не просила ничего.
терпких, с кислинкой и горечью ягод брусники и замерла, задремала ли. Кони
переминались во тьме. Бабы и дети, набившись в шатер, спали вповалку, едва
не друг на друге, и Наталья с невесткой, стиснутые и притиснутые друг ко
другу, едва могли пошевелить рукой, дабы поправить зажатый меж них комочек
новой жизни.
вздрогнуть и дернуться. - А ты так же рожала в лесе?
невестки. - Я ить не первого рожала, мне было легче! Спи, не то молоко
пропадет!
переминались кони. Очередной сторожевой мужик кормил валежником крохотный,
лишь бы только не угас, разложенный в низинке костер. Наталья с трудом
выбралась, отошла за кусты. Все тело болело, и ей было в труд разогнуться.
<Неужто простыла?> - со страхом подумала она. Страх был не за себя, а как
останут без ее помощи невестка с новорожденным... И потому заставила себя
встать, прибрести к костру. Долго сидела, отогреваясь, держа руки почти в
самом пламени. Мужик, что следил за костром, вздыхал, молчал. Потом
изронил негромко:
лесе оно и чище, кажет, и вода, и все... Ономнясь у нас баба Олена так-то
в лесе родила, за клюквой ходила с женками... Дак заместо клюквы дитю
приволокла в корзинке. И бродом брела через реку по пояс там! И ничто, не
заболела ничем, и младень хороший такой, да вон он! Тот-то парень, что у
лошадей спит! Вона какой лоб вымахал!
еще сказать, помыслить, лишь подкинул сук погоднее, чтобы промерзшей
боярыне было чем согреть себя. Мучительно медленно пробираясь сквозь
ночные туманы, наступил рассвет.
ладили новую, на сухом месте, заимку - <абы влезть> - из едва окоренных
бревен. Таскали дикий камень на печь. Женки пекли на костре лепешки,
стряпали. Дети с веселым визгом гонялись друг за другом по лесу.
тулупом. Похудевшее, в голубых тенях, лицо ее, с огромными, промытыми
страданием глазами, светилось теперь тихим счастьем. Младень был жив и
сосал.
вытаращенными глазками, морщинистым первенцем своим.
по-нехорошему.
молодую. Мелея, пожевав морщинистым ртом, значительно, без улыбки, покачав
головой, пошла искать надобные травы.
Быват! С первенцем-то! Всяко быват! Я травки достану, подмывать надо...
сохрани!
испарине.
ощупь - вся горела огнем. Старуха Мелея из утра долго сидела над болящей,
думала. Потом, посветлев, подняла взгляд на Наталью:
твоя невестка!
никого и металась в жару, явилась с корнем. Отогнавши вдругорядь мужиков,
заголили Машу и стали колдовать над нею. Очистили болящую, с приговором
(без слова никакая целебная трава не крепка!) очистили и распарили корень.
Наталья тут, взявши себя в руки, сама устраивала все по-годному.
Засовывала, прилагала корень к внутренним, уже загноившимся ранам,
перевязывала после невестку подранной на ленты рубахой. Ночью жар спал.
Маша отокрыла глаза, в пляшущем свете костра поискала глазами.
отозвалась нарочито грубым голосом одна из деревенских баб, что тоже
добиралась с грудным дитем и теперь кормила двоих, благо, молока в ее
мощной груди хватало с избытком. Маша улыбнулась ей благодарно и тихо, не
в голос, заплакала.
так и не вынимали из беличьего рукава, был передан Маше на руки, она,
счастливо прижав к себе маленького, закрыла глаза.
дня. Везли ее домой в куле, поделанном из ряднинной окутки, нагрузив на
самую крепкую лошадь, а с другой стороны седла, для противовесу, подвесив
мешки с лопотью... Так, шагом, переменяясь, перебираясь через завалы
сухого леса и ручьи, два дня шли они домой. И опять повезло, что деревня
была не сожжена, хоть и испакощена, и что был не тронут и не замок зарытый
хлеб.
Должон князь как-нито деять, чтобы раззору земле не было! На Дон ходили,
вишь! Сколь и полегло мужиков! Дак неуж все то задаром? А ныне себя не
замогли оборонить!
непорядня воевод да княжая оплошка виной тому, что совершилось на Москве и
здесь. В чем-то главном - молча выслушивая мужицкие укоризны, понимала
Наталья - они были правы. Ну уж Москвы-то мочно было не сдавать ворогу!
Федоровых-Услюмовых. Целы остались и Любава с сыном Алешкой, запрятавшиеся
в берендеевских борах.
Рузу и Звенигород громили уже затем, изгонною ратью.
разъездом, а уже далеко, за Звенигородом, на подходе к Рузе, повстречавши
татар, сумел оторваться от погони. Загнал коня в ельник, бросил телегу со
скарбом и, сунув кошель за пазуху, бором, охлюпкою сидя верхом погнал коня
неведомо куда, петляя по ельникам и кустам точно заяц. После сам едва
выбрался на дорогу, но успел убраться к своим, успел спрятать что мочно
было, иное отволочить в лес и отогнать скотину. (Они с соседом помогали
друг другу.) Сумел и семью отвезти на заимку, где у него стояли борти, и
тут схоронился от татар, едва заглянувших в ихний край. Ни портов дорогих,
ни кованой утвари, ни оружия не обретя в брошенных избах, небольшой
изгонный отряд тотчас устремил к Рузе, рассчитывая на более обильную