Чтение 13–й страницы книги ~Красное смещение~

Закончив излагать свои просьбы к Дажбогу, Владислав не забыл оставить в
жертвенной чаше щедрый дар из меда и пшеничных зерен. Бог, как и все
остальные в его доме, должен чувствовать себя сытым.

Ощущение волшебного сна не покидало Глеба с того момента, как он попал в
Китеж. Каждую минуту с замиранием сердца он ждал пробуждения и возвращения
в серую безрадостную действительность, окружавшую его все последние годы.
Но пробуждение так и не наступило.

Вместо этого из потаенных глубин прошлого всплыл в центре Светлояр-озера
сказочный град... Он стоял в окружении собственного отражения от чистой
озерной воды, и солнце золотило крыши его домов, его бревенчатые крепостные
стены.

Люди двадцатого столетия не видели воочию даже малого черепка из этого
града, лишь легенда о нем осталась в памяти народа, такая же светлая, как
сам город...

Проплыли мимо огромные, в три человеческих роста, ворота, срубленные из
дубовых, окованных железом бревен. Показались за ними стены, крепко сбитые
из заостренных в верхней части кольев и облитые темной смолой, чтобы дерево
не портила гниль.

Стены укреплял земляной вал, присыпанный с внутренней стороны широкой
кольцевой насыпью, по которой неторопливо прохаживались дозорные,
защищенные от случайной непогоды широким навесом из больших кусков
древесной коры...

Едва лошади ступили на мощенные бревнами улицы, как звонкий перестук копыт
возвестил любопытным горожанам об их прибытии.

Приподнялись низкие приторы калит, отворились резные ставни, улицы
постепенно наполнялись любопытствующим народом.

Глеба поразила непринужденность русичей, с молоком матери впитавших чувство
собственного достоинства. Горожане насмешничали не над гостем, к которому
относились со странным почтением, а над сотником да над своими
дружинниками. Те, впрочем, не особенно обижались и отшучивались в ответ так
же беззлобно.

Удивительное ощущение единой общности, одной большой семьи, в которую
входили все люди этого племени, отозвалось в Глебе непрошеной тоской - к
нему это не имело никакого отношения. Собственный дом он добровольно
согласился покинуть навсегда, а новый вряд ли найдешь на чужбине. Хоть и не
чужбина это вовсе, всего лишь иное время. Но оказалось, тысячелетие,
отделившее Китеж от современников Глеба, возвело между юношей и городом
преграду посерьезней любых границ. И, соглашаясь со всеми условиями Аркадия
Димитриевича, он просто не думал об этом, да и не верил, что такое
возможно. Но вот он древний град перед ним - его везут по улицам
легендарного Китежа...

Князь принял чужеземца прямо в трапезной, предварительно осведомившись, не
слишком ли того мучает полученная от печенегов рана. И хотя в глубине души
князь полагал, что маги вообще не способны испытывать боль, - все же это
казалось невежливым тащить к столу раненного стрелой человека, - только уж
слишком велико было княжеское нетерпение и любопытство.

Владислав не знал, как ему себя вести с гостем. С одной стороны, по манере
держаться, по одежде, по выговору этот человек не походил на уроженца
знакомых русичам племен, с другой стороны, на мага он тоже не слишком
походил, хотя в подобной одежде их и видели иногда, если случайно заставали
в лесу или в поле.

За гостем не чувствовалось той силы, которой так жаждал князь. Не тот
возраст, не та осанка. И потому серьезный разговор Владислав не спешил
начинать, а лишь ублажал гостя, задавал ненароком словно бы и вовсе ничего
не значащие вопросы да не спускал с Глеба внимательных, слишком трезвых для
застолья глаз.

Была отослана из трапезной даже личная стража, одно это говорило о том,
сколь важным считал князь встречу со своим гостем. Правда, двое
неподвижных, как изваяния, великанов в синих кафтанах, с секирами на плечах
все равно остались в дальнем углу комнаты. Посмотрев тяжелым взглядом на
этих людей, не подчинившихся его приказу, князь лишь тяжело вздохнул и
жестом приказал усадить Глеба за стол.

Того, словно ребенка, внесли в трапезную на руках, несмотря на его
протесты, дабы не причинять раненому излишнюю боль.

На самом деле стрела лишь слегка задела мышцу, рана оказалась пустяковой, а
после травных мазей и отваров русичинских лекарей и вовсе не беспокоила
его. Зато изголодавшегося за два дня на лесных харчах Глеба замутило от
изобилия княжеского стола.

Печеные лини и осетры, жареная кабанятина, яства и фрукты грудами лежали на
огромных глиняных, стеклянных и серебряных подносах. Изобилие разномастной
посуды говорило о смешении стилей, о простоте нравов и о том, что подлинная
византийская роскошь еще не успела укорениться в княжеских покоях, а лишь
пускала здесь первые пробные ростки.

И уж совсем забытым лакомством показался Глебу ржаной, только что
выпеченный, благоухающий жаром русский хлеб...

- Да ты ешь, не стесняйся, - усмехнулся князь. - Здесь у нас все просто.

Дождавшись, пока гость утолит первый голод, он сам налил в его кубок
хмельного меда. Выждав приличествующее для начала беседы время, князь
спросил, неторопливо поглаживая густую черную бороду:

- Знаешь ли ты, что забыли на моих землях твои сородичи, почему пришли не
спросясь и ведут себя так, будто земля принадлежат им?

Глеб отрицательно покачал головой и с сожалением поставил на стол
серебряный кубок византийской работы. Тисненые золотые звери бежали по его
бокам, и мягкое сияние отраженного от инкрустаций света рассыпало по столу
теплые желтоватые блики.

Настала пора рассказать о себе, ответить, что он понятия не имеет, о каких
сородичах говорит князь, и объяснить, откуда он родом... Но как объяснить
свое появление здесь? Что сможет понять этот человек, отделенный от его
эпохи бездной времени?

Глебу понравился князь - понравилась его простота, добродушие и глубоко
скрытая тревога, о причинах которой он мог только догадываться. Но это
ничего не меняло. Их все равно разделяла непроходимая пропасть.

Неожиданно на галерее, окружавшей трапезную, скрипнула дверь, и девушка в
простом домашнем сарафане остановилась у перил. Она смотрела в сторону,
стараясь не встретиться взглядом с Глебом, но и без ответного взгляда он
сразу же узнал ее.

Девушка, с его картины, стояла, небрежно опершись о перила. Девушка из
Влесовой книги... Он смог бы узнать ее среди тысяч других, хотя там, на
картине, фигурка ее казалась совсем крошечной, но, вглядевшись в картину,
он приблизил ее лицо, увидел и запомнил эти синие, как Светлояр-озеро,
глаза, эту русую косу до колен...

Внезапно с абсолютной ясностью он понял, что их встреча не случайна и не
зря привела его книга в забытый край его далеких предков.

"Теперь ты страж", - сказал таинственный голос, и, кажется, он начинал
понимать лишь сейчас, что имелся в виду не просто страж книги - этой
девушке угрожает смертельная опасность... Змей выползал из-за кустов за ее
спиной... Скорее всего, она даже не знает об этом.

Но прежде чем он решил, как предупредить ее, мимолетное видение на галерее
исчезло - снова скрипнула дверь, и наваждение отпустило Глеба. Князь,
усмехаясь, смотрел на него.

- Теперь ты слышишь меня? Тебе так понравилась моя дочь? Она своенравна и
любопытна, как всякая женщина. Ей захотелось взглянуть на волшебника.

- На какого волшебника? На меня? Но я вовсе не волшебник.

Князь словно и не заметил его слов.

- Ты небось слышал про наш договор с Манфреймом?

Глеб в ответ опять лишь отрицательно покачал головой, так и не заметив,
какое значение придавал князь последнему вопросу, как сузились и потемнели