Чтение 13–й страницы книги ~Формула Контакта~

и подставляя розоватому жару открытой гончарной печи свою правую щеку, в то
время как на левую сквозь просвет в узорной листве падал яркий голубой свет.
Остальные - дети и племянники Аруна, а также два-три совершенно посторонних
человека, судя по длинным влажным волосам - рыболовы, сидели полукругом не
прямо на земле, а на соломенных жгутах, свернутых спиралью, чего тоже ни в
одном доме, кроме этого, заведено не было.

И все ждали.

- Ты его не узнал? - быстро спросил Арун, не сомневаясь, что юноша
правильно поймет его вопрос. Инебел понял.

- Нет, учитель.

Инебел знал, что гончару нравится такое обращение, но он знал также и
то, что говорить так он мог только при своих - ведь по закону учить можно
только членов собственной семьи. Арун не сделал никакой попытки поправить
или остановить юношу - значит, эти рыболовы тоже были здесь своими.

Тоже?

Раньше он чувствовал, что духом он свой. Но сегодня его принимали, как
чужого, и он не мог понять, почему.

- И не ткач?

- Нет, учитель. Ткачи проворны, а этот был неуклюж. И потом, на нижнем
конце нашей улицы живут только камнерезы, таскуны и сеятели.

Рыболовы, подняв кверху лица, обрамленные мокрыми волосами, напряженно
ждали. Боятся за своих, понял Инебел, а спросить вслух страшно - притянешь
гнев Спящих Богов.

- Я с соседней улицы, - поспешно добавил он, обращаясь уже прямо к
рыбакам, - а ваши ведь живут через три отсюда.

- Иногда ловят и не на своей улице, - бесстрастно заметил, наконец,
один из гостей перхающим от постоянной простуды голосом. - Он был
длинноволос?

- Не знаю. Волосы он сбросил до того, как я его увидел.

- Как он был одет? - спросил снова Арун, не давая посторонним
перехватить нить разговора (или допроса?).

- Он был наг.

Снова воцарилось молчание. Молчали долго, и Инебелу начало казаться,
что про него попросту забыли. Но вот хлопнула калитка, и Лилар бесшумными
скользящими шагами пересек пространство под деревьями и возник сутулой тенью
прямо перед отцом.

- Не наш, - доложил он лаконично, и оставалось только гадать, кого же
он подразумевает под этим коротким словечком - членов семьи или всех
единомышленников?

Арун резко повернулся к сидящим, так что теперь все его лицо было
залито мертвенным светом голубого светила.

- Не правда ли, странное совпадение. - Он почти никогда не говорил
утвердительно, а всегда умудрялся выражать свою мысль вопросами. - Я говорю,
не удивительно ли, что за какие-то несколько дней это второй случай? И разве
кто-то из нас может опознать преступника?

Никто этого не мог.

- Не значит ли это, что кто-то, нам неизвестный, упорно и
систематически нарушает закон, действуя в сговоре?

Инебел слушал его и не мог понять, хорошо это или плохо: нарушать
закон, действуя в сговоре?

Вроде бы интонации Аруна можно было принять за сочувствие...

Но те, что сидели перед Аруном, явно понимали, о чем идет речь, и
сейчас усиленно припоминали что-то, сопоставляли. Арун поглядывал искоса -
следил за выражением лиц. А что? Может, это был просто вор. Был отряжен
носить стручки из леса, а по дороге взял да и занес часть поклажи в
собственный дом. Теперь ему сожгут руки, и правильно. Такое случается редко,
но ведь случается. И почему не могут попасться два вора подряд?

Инебел с сомнением оглядел своего учителя (действительно, почему тот не
рассматривает такой простейший вариант?), и он невольно заглянул внутрь
едальни.

Ему показалось, что его окатили ледяной водой и сразу же швырнули
голышом в заросли крапивы. Озноб, и зудящий жар, и бешеное колочение сердца.

На большом гладком камне, на котором обычно женщины разделывают мясо и
дробят зерна, лежала живая рыба. Жабры ее судорожно подрагивали, и длинный
черный ус шарил по камню, словно отыскивая спасение.

Живая рыба могла попасть сюда только из озера. А это значит, что кто-то
из рыболовов утаил часть улова, не сдал его в храм. Он видел, и теперь он
обязан сообщить об этом первому встречному жрецу, и кого-то из этих
рыболовов завтра потащат через весь город, чтобы на нижнем Уступе Молений
обмотать его руки соломой и поджечь...

Рыба медленно изогнулась кольцом, а потом резко выпрямилась и
подпрыгнула на камне. Арун лениво обернулся, поймал ее за слизкий хвост и
шлепнул головой о камень. Рыба уснула.

Инебел перевел дыхание. Ну, вот. Ничего и не было. Не видел он ничего.
Рыба позавчерашняя, из выданных припасов. Мог же он, в самом деле, ничего не
видеть?

Арун между тем поворошил угли в печи, чтобы равномернее остывала, и
уселся на прежнее место.

- А что это мы все о скоках да о ворах? - продолжал он, хотя вроде бы о
ворах упомянуто и не было. - Не поговорить ли лучше о нашем юном
законопослушном друге?

Он лениво перекатывал слова, и у него во рту они словно стачивались,
становились обтекаемыми, и опять было Инебелу непонятно, хорошо ли это,
"законопослушание", или не очень.

А ведь раньше все было так просто! Он прибегал рано поутру в день
левого мизинца, когда семейство гончара запасалось наперед глиной, как
семейство маляра - красками. Арун брал мальчика с собой на берег озера, и
там, на слоистых многоцветных обрывах, учил отличать гончарную белую глину
от белильного порошка, которым красят стены; он показал мальчику немало трав
и ягод, не выцветающих на прямых и жарких лучах, и остерег от ядовитого
папоротника, отравившего своей сказочно-яркой зеленью не одного маляра. И
еще он учил не бояться познаний, ибо только то входит в сердце, что добыто
собственным опытом, а не заучено с чужих слов; но он не помнил случая, чтобы
Арун требовал от него законопослушания. Юноша привык доверять медлительной
осторожности, с которой старый гончар разбирал его немудреные детские
заблуждения, и снисходительно-прощающая усмешка, которой подчас награждал
его признания Арун, никогда не обижала.

А может, за долгое время, пока они не виделись, Арун просто-напросто
постарел? Вот и голос стал скрипучим, и слова какие-то холодные, как
стариковская кровь.

- Ты не прячься в тени, садись на почетное место, - проговорил старший
из сыновей, Сиар, своим полнозвучным, как только что обожженный кувшин,
голосом. - Лестно иметь друга, который в столь нежном расцвете лет уже успел
нахвататься милостей от Храмовища!

Спящие Боги! Да они попросту завидуют ему!

- Ну, и как сны на лежанке, прикрытой новой тряпочкой - тоже, поди, в
клеточку? У нас в доме никто не удостаивался покрывала, разделенного хотя бы
на шесть полей, так уж ты поделись с нами, сирыми, своими снами
праздничными...

Это уже подхватил Гулар, средний. Сговорились? Но он честно заработал
свое покрывало, он обдирался в кровь, отыскивая меды и смолы, которые
сделали бы его краски несмываемыми никаким ливнем, он недосыпал коротких
ночей между заходом вечернего солнца и первым лучом утреннего; он варил
смолы с росой, с ячменным пивом и с толченой слюдой, и он один знает,
сколько стоило ему покрывало в восемь клеток. Правда, тогда еще не высился
на окраине дивный град Нездешних Богов, и только место само было
неприкасаемо - стоило натолкнуться на невидимую ограду, как тебя отбрасывало
легонько и упруго. И весь свет тогда клином сошелся на одном - получить себе
в жены проворную, лукавую Вью. И всем сердцем надеялся он, что вечная,
несмываемая краска, секрет которой он передал Гласам, как, впрочем, и
требовал того закон, будет завершающей долей выкупа за невесту.

- А не слишком ли ты устал, трудясь сверх меры во славу Закрытого Дома?
- подхватил Журар, третий сын гончара. - А то, я гляжу, усох ты, побледнел,
как весенний змей после линьки. Если ты пришел за советом, то вот тебе один,
на первый случай: подкрепись хорошенько!

Он перешагнул через вытянутые ноги отца, влез в едальню и некоторое
время копался там у стены, где обычно складывают припасы, прикрывая их
тяжелыми глиняными тазами, чтобы уберечь от порчи и насекомых. Потом
появился снова, держа в руках золотистый корж.

Инебел неловко повел плечами и стыдливо потупился. Журар, как ни в чем
не бывало, разломил лепешку - крупные, набухшие медовой сладостью зерна
золотились на изломе, готовые осыпаться на глиняный настил двора. Инебел
невольно проглотил слюну. Журар протянул свои плоские, как тарелка, ладони
отцу, и тот бережно взял с них сладкий кусок. Потянулись Лилар с Гуларом,
племянники, рыболовы. Жевали, глядя друг на друга, как скоты неосмысленные.
Маляр все стоял, потупя глаза в землю, дивясь и завидуя их бесстыжести.
Журар оделил всех и теперь бережно ссыпал оставшиеся у него отдельные зерна
в одну ладонь. Инебел уже было обрадовался тому, что в этом непотребном
действии он оказался обойденным, как вдруг Журар просто и естественно взял
его руку, повернул ладонью вверх и отделил на нее половину своих зерен.

- Да не кобенься ты, в самом деле, - проговорил он вполголоса, словно
это не Инебелу было стыдно за всех них, а наоборот - всем им за Инебела. -
Вон Нездешние Боги трескают себе всякую невидаль при всем городе, да еще
трижды на дню.

- Богам все дозволено, - несмело возразил юноша, подрагивая ноздрями на
пряный запах, распространяющийся от зерен.

- Как же все, когда они друг перед дружкой оголиться стыдятся? - ехидно
вставил Арун.

Этот вопрос так ошеломил молодого художника, что он машинально взял
одно зерно и медленно поднес ко рту. А ведь и правда. Нездешние Боги друг от