Чтение 13–й страницы книги ~Клеарх и Гераклея~

-- Дело, Клеарх, не в войсках, а в Тирибазе, -- ответил Митрадат. --
Тирибаз очень любит пирог с глухарями. Такой пирог с глухарями Дарий как-то
послал деду его, Виване. Вивана отломил кусок и бросил любимой собаке, та
поела и сдохла. Вивана задумался и сказал: "Если я съем пирог, то умру, а
если не съем, то ослушаюсь царя и утрачу честь. Разве смерть не лучше
позора?" И съел.

Митрадат помолчал и прибавил:

-- Оронт, царский зять, и Тиссаферн, оба враги Тирибаза, пропустили
через свои земли шесть тысяч греческих наемников в надежде: либо они разорят
Армению, либо Тирибаз возмутится. И в Армении царь ничего не смог бы с ним
поделать. Эти старые персы -- они всегда, унижаются перед царем, и сквозь
унижение их проглядывает больше тщеславия, чем сквозь дыры плаща Антисфена.

Тирибаз не слышал этого разговора, а только увидел -- Tax выскочил из
дворца с безумными глазами, Клеарх и Митрадат перехватили его. Юноши
заспорили; Tax побежал к конникам, Митрадат -- во дворец, а Клеарх вышел на
площадь, влез на возвышение и стал говорить.

Тирибаз смотрел сверху. Клеарх говорил долго, выпростал руки из-под
плаща и взмахивал ими, словно бросал зерно. Наемники кричали сначала, как
голодные гуси, потом как гуси сытые.

Тирибаз обернулся -- рядом с ним стоял Митрадат.

-- Что он говорит? -- спросил перс.

Но в переводе на персидский за посеребренной решеткой дворца речь
звучала совсем не так, как на площади.

-- Говорит, что подобает сначала разбивать главного противника, и если
разбить Эвагора, то Эфес сдастся сам. Говорит, что царское недоверие
Тирибазу -- вздор, ведь сражаться царь велит с тем самым Эвагором, которому
помогал враг Тирибаза Струф. И, стало быть, это Тирибазу величайший знак, а
Струф теперь прах и пыль в царских глазах. Еще говорит о святилище Афродиты
на Кипре, где жрицы бесплатные... О тирании Эвагора. Эфес не дадут грабить,
а Кипр дадут...

Просит для удобства счета: кто хочет воевать против тирана, пусть
стоит, как стоял, а кто хочет воевать, против свободного народа, пусть
станет на одно колено.

Тирибаз посмотрел вниз, на толпу: охотников становиться на колени не
нашлось.

-- Хуже, чем скотина! -- сказал он. -- Даже скотину не убедишь, что
камни -- это сено. Удивительные, однако, у греков обычаи. Колдун он, что ли,
твой приятель?

-- Отчасти, -- отвечал Митрадат. -- Но колдовству этому обучают за
деньги люди, называемые риторами. И уметь говорить с народом у греков
считается обязательным, как у нас -- молиться. Спартанец Лисандр, когда
замыслил переворот с целью овладеть всей Грецией, первым делом обратился к
ритору, Клеону Галикарнасскому, и тот сочинил для него речь, которую потом
нашли в пожитках покойника.

-- Это, верно, клевета?! -- поразился перс.

-- Тем показательней, -- возразил Митрадат. -- Ведь если бы тебя хотели
выставить мятежником, то, согласись, никто не представил бы царю речи,
обращенной к народу, а представил бы тайное письмо, вроде этого, -- и тут
Митрадат вынул из складок одежды пергамент. Это было письмо, от царского
зятя, Оронта, давнего врага Тирибаза, к одному из командиров, Дадухии, в нем
Оронт спрашивал в числе прочего, нельзя ли надоумить на скандал греческих
наемников.

Митрадат ушел, а наместник долго стоял, закрыв глаза. "Как будто Оронт
или Митрадат, или царь может причинить мне зло, -- думал он. -- Как будто
кто-нибудь, кроме меня самого, может причинить моей душе зло!"

Наконец он открыл глаза и увидел, что в забытьи разорвал длинный белый
пояс, который поклонники Ахура-Мазды носят с совершеннолетия и концами
которого машут каждый раз, когда хотят прогнать злых духов.

На площади воины успокоились, выдали зачинщиков мятежа и уже несли
откуда-то свежие розги; конники Таха все так же глядели на греков.

Тем же вечером Клеарх и Tax отправились поговорить с Дадухией. По
возвращении Клеарх сказал командирам, что Дадухия в походе участвовать не
будет, так как помер от какой-то порчи, a Tax уткнул глаза в пол и
покраснел, как девушка, так как Ахура-Мазда запрещал персам лгать.

x x x

Клеарх и внук Тирибаза Tax высадились на острове в середине лета, в
месяце гармападе; и на третий же день было сражение. С обеих сторон дрались
греческие наемники: одни дрались за свободу Ионии, другие -- против тирана
Эвагора. Что же до армянских конников, товарищей Таха, в войлочных шапках и
с тростниковыми луками, -- эти дрались с вишапами.

Все, однако, кончилось ничем: войска развернуло, как гигантский жернов,
правое крыло персов опрокинуло левое крыло Эвагора, а правое крыло Эвагора
стало на место левого крыла персов.

Tax, по общему мнению, дрался лучше всех; его стащили с коня веревкой с
петлею, он отбился, но коня увели.

Вечером Клеарх явился к Таху в багряный шатер с серебряными колышками.
Возле шатра копошились двое рабов, копая канавку для отвода воды. Клеарх
вошел; Tax лежал на ложе, завернувшись с головой в покрывало с золотыми
кистями и плакал. Клеарх стал его утешать по-персидски и говорить, что
Диотим (командир Эвагора) не получил преимущества.

-- Конь мой, -- ответил Tax, перевертываясь, -- у Диотима. Золотистый,
и белые кольца на ногах.

"Да, -- подумал Клеарх, -- все-то я не выучусь по-персидски".

Он, собственно, вот зачем пришел: перебежчик донес, что Эвагор посылает
в город Амафунт отряд и ящики с казной. Если взять сотню всадников, можно
догнать и перебить ночью.

-- Кто же станет драться ночью, когда не видно ни доблести, ни
трусости? -- возразил Tax.

x x x

А на следующий день Бион переоделся в крестьянскую одежду и пошел
посмотреть на вражеский лагерь.

Вот он вышел за ворота, идет и видит: впереди какой-то плешивый старик
погоняет ослика, на ослике бурдюки с вином, едет торговать во вражеский
лагерь. Тут Бион подумал: "Клянусь Зевсом! Ведь это будет подозрительно,
если я явлюсь с пустыми руками!" Бион связал плешака и кинул в канавку, а
ослика погнал дальше сам. По дороге пришло ему в голову, что неплохо бы
убедиться, что за товар продаешь, да и солнышко припекло.

Ручья, однако, поблизости не нашлось. Бион подумал и выпил
неразбавленного вина, и оно ему так понравилось, что он пробовал товар еще
три раза.

Вот к полудню пришел он во вражеский лагерь, а вино в нем уже играло.
Он стал осматривать лагерь и продавать вино и, когда все распродал, сел у
костра и заслушался оратора. А оратор говорил, что персы, не сумев покорить
эллинов оружием, решили добиться своего деньгами, и не кто иные, как они,
единственная причина раздоров в Элладе. "И вот пример, -- говорил оратор, --
недавно Агесилай завоевал половину Азии, разграбил и Сарды, и Даскилий! И
Тиссаферна провел, заставил сатрапа ждать его со своим войском в Карий. А
спартанец отправился во Фригию. И тогда-то, почуяв гибель, персы послали в
Элладу сражаться тридцать тысяч золотых царей, нарисованных на золотых
дариках, и по всей Элладе города возмутились против Спарты, и эфоры велели
Агесилаю возвращаться.

Не лучше ли было бы, однако, всем грекам объединиться и искать общих
выгод в войне против персов? Разве справедливо, чтобы эти люди, изнеженные и
малодушные, рабы по природе, ходили в волочащихся одеяниях и золотых
браслетах, а свободные эллины получали от них жалкую наемную плату? И,
клянусь, их раззолоченное оружие не прибавляет им силы, зато прибавляет
зависти у их врагов".

Бион, человек прямой и открытый, заслушался оратора, ведь сам он хотя и
аркадянин, служил наемником в войсках у Агесилая и очень жалел, что .вместо
того чтобы идти за сокровищами Вавилона, пришлось возвращаться в Элладу. И
он сжал кулаки и громко закричал:

-- Клянусь Зевсом, ты прав, афинянин!

Тут на него стали оборачиваться, и один сказал: "Что тебе за дело,
киприот, до эллинов". А другой: "Да ты по выговору аркадянин". А третий: "Да
уж не лазутчик ли ты?" Тут Бион хотел было убраться восвояси, но оратор
закричал: "Отведем к командиру, пусть разбирается!" Схватили под локти и
повели. Тут холодный пот прошиб Биона, так что весь хмель с него слетел, и
он стал говорить, что живет за соседним леском и участок у него три плефра,
чеснок да лук-порей. И тут -- надо же такому случиться -- вдруг из толпы
выскочил тот самый плешивый старикашка, у которого Бион забрал по пути вино,
вцепился, как репей, и закричал:

-- Это вражеский лазутчик, и вино, и осла он отнял у меня! -- весь
трясся от жадности и колотил грека руками и ногами, так что многие наемники
стали даже возмущаться, что плешак готов человека из-за осла съесть.

А плешак заплакал и сказал:

-- Люди добрые, отведем его не к Евкрату, а к Диотиму, потому что
повесят его все равно, но Евкрат заберет моего осла себе, а Диотим подарит
его мне...

Посмеялись и пошли к Диотиму. Того, однако, в палатке не оказалось.

Напротив был дровяной сарай, Биона отвели туда, и крестьянин стал опять
его бить и привязывать к столбу посредине так старательно, что Бион сказал
ему:

-- Эй, приятель, я не виноградная лоза!

Наемники, соскучившись, ушли; плешака оставили в сторожах. Тот,
наконец, выдохся, вынул из-за пазухи лепешку и стал ее есть. Биону было
досадно, как никогда в жизни, и при виде лепешки так и заурчало в животе.