перекусил погодки, затем позволил солдатам снять три верхних ряда; за это
время мы уже не раз отвозили гостинцы туда, где можно было подрывать их: все
другое было рискованно, слишком уж долго они лежали, да и не нужно, никакого
секрета в них не было, обычная смерть. Пока снимали эти три ряда, майор
отдыхал; подошел ко мне, вынул "Беломор" и с минуту курил молча, редко и
глубоко затягиваясь и не сразу выпуская дым; выдыхал его старик медленно,
даже чуть причмокивал губами, словно смакуя - такой вкусной, наверное,
показалась ему эта папироса, первая за все время работы. Потом, после
очередной затяжки, он негромко проговорил:
не знаю - каким. Во-первых, нижний ряд тоже подключен, не только два верхних
...
просто табельное средство. Вот, например, проволоку он использовал не ту, да
и вообще... хотя все это от интуиции, но ведь марксизм интуиции не отрицает,
а? Вроде бы я отключил мину. И все же...
он был в нашем деле.
повернутые вверх ладони застыли, словно вытесанные из камня.
помочь не можешь...
вдаль, сосредоточенно, хмуро. Наверное, пытался понять, с чем еще ему
придется там столкнуться.
оборачиваясь:
просто. Знаешь что - я пока снаряды больше трогать не стану. Попробую-ка
подобраться снизу...
пошел заканчивать. Я снова занял место на другом конце траншеи.
Инженер-майор долго приглядывался и принюхивался, решая, видимо, как
пробиться к мине-ловушке снизу, и извлечь в первую очередь ее. Наконец, он
начал рыть снизу; я видел только его спину с двигавшимися лопатками, и по
положению спины угадывал, как уходит он, бережно и осторожно работая руками,
все глубже и глубже, как остановился - видимо, дошел до корпуса мины и
лежал, совсем не двигаясь - работали только пальцы рук, там, глубоко в
песке. Потом он осторожно высвободил руки, повернулся, сел, - до этого он
лежал на животе, - глянул в мою сторону, но не сказал ни слова, только
махнул рукой. Не знаю, что это должно было означать, может быть: "Спешить
некуда, обождите еще", а возможно и другое: "Хреновые дела, Володя". Посидев
минуту-другую, он опять лег, медленно ввел руки в прокоп и заработал дальше.
Через минуту правая рука его вылезла, пошарила, схватила кусачки и снова
скрылась, Я понял: значит, проволоку, что ведет от взрывателя мины к нижним
снарядам, он сейчас перекусит, а потом начнет обрабатывать мину снизу.
Полдела сделано. Рука с кусачками снова показалась, оставила инструмент и
вернулась на рабочее место. Прошло не знаю сколько времени - вдруг спина его
напряглась, лопатки двинулись, и я сообразил, что он уже обработал мину и
сейчас извлечет ее. Извившись всем телом, он отодвинулся на несколько
сантиметров дальше, отползая по траншее ко мне - наверное, чтобы удобнее
было вынимать. Значит, мина снялась с места, на котором много лет
подстерегала свои жертвы ...
ряд. Но сдетонировали они исправно. К счастью, никого из оцепления не
задело, меня швырнуло на песок и порядком засыпало, но осколки угодили в
стену траншеи - ближайший из них сантиметрах в сорока от меня, может, были и
ближе, но кто их там потом искал, Интуиция не подвела инженер-майора: было
там что-то, чего он так и не разгадал. В мгновение, когда раздался взрыв, я
смотрел на него, и был уверен, что рванула не мина, а что-то другое, чуть
дальше и глубже. Значит, ловушка эта была и сама с сюрпризом. Хотя командир
второго взвода, например, полагал, что никакого дополнительного сюрприза не
было, а просто один из капсюлей был в медной оболочке, за годы в него
пробралась сырость, и гремучая ртуть капсюлей успела превратиться в
фульминат меди, вещество еще более чувствительное и капризное. А майор,
отползая, может быть, выпустил мину из рук или задел ею о что-то, там ведь
был не чистый песок, как на пляже, он был пронизан всякими корешками.
ошибиться в момент, когда ошибаться нельзя? Или потому, что когда стыдно
жаловаться живым, прибегаешь к помощи мертвых? Так или иначе, я пришел. Уже
совсем рядом. Вот куст, обойти его, и там сразу.
IV
лица, но по вздрагивающим плечам понял, что она плачет. Мне никогда не
приходилось видеть у могилы инженер-майора женщин, даже провожали его много
лет назад одни только военные или бывшие военные - во всяком случае,
мужчины.
неожиданности задержать тебя более, чем на секунду, а порой и секунды бывает
слишком много. Женщина плакала у могилы инженер-майора; ну, и что же? Это не
жена; ее мне приходилось встречать, когда она приехала уже после похорон.
Дочь или мало ли кто. Все равно - ну, вспомним его вместе, не уходить же,
раз уж я пришел сюда.
не пряча лица, не скрывая слез, и тут же опустила голову. Ей наверняка еще
не было тридцати. Не знаю, была ли она красива или наоборот: в аллее было
темно. К тому же, когда женщина плачет из потребности, а не по тактическим
соображениям, она некрасива независимо от того, какова она на самом деле. Но
ее глаза, взгляд их, на миг перехваченный мною, поразили меня; даже не
глаза, а та глубокая тоска, что стояла в них неподвижно, как талая вода в
глинистой воронке от тысячекилограммовой бомбы. Мы не пройдем мимо человека,
поскользнувшегося и сломавшего ногу: постараемся помочь ему, самое малое,
вызовем "скорую" и дождемся ее, а если человек не может двигаться, подложим
под него шинель и оттащим в сторону, постараемся наложить жгут, если перелом
открытый. Но тоска в глазах человека, в отличие от сломанной ноги, чаще
всего не остановит нас, не заставит задержаться и предложить помощь, хотя
причина тоски может быть куда серьезнее перелома, а последствия - тем более.
Мы проходим мимо - и, может быть, именно потому, что тут не отделаешься
жгутом или звонком, оказать помощь в таких случаях куда сложнее и наверняка
потребует гораздо больших сил и умения: тут можно помочь чаще всего словом,
а делать это мы как-то разучились. Я и сам не умею; но офицеру, способному
пройти мимо плачущей женщины и не попытаться помочь ей, надо срочно менять
профессию и наниматься куда-нибудь, где не придется иметь дела с людьми:
скажем, отлавливать бездомных собак и кошек, это будет занятие как раз по
нему. И я осторожно опустился на край скамеечки, стоявшей там, где
инженер-майор принимал теперь друзей. Присутствие постороннего мешает
проявлять чувства с полной искренностью; слезы катились по щекам женщины все
медленнее, лотом она, словно спохватившись, достала из сумочки платок и
долго вытирала глаза. Я ожидал, что после этого появятся пудреница и губная
помада, но она защелкнула сумку и чуть повернула голову ко мне.
твоей власти разрешать или не разрешать ей плакать. Но и промолчать было
нельзя. Я спросил:
плитку, светлевшую на откосе могильного холмика, заключенного в стандартную
серую каменную раму. - Нет...
объяснять мне. - Это случайно... Мне все равно, где. Если я мешаю, я пойду,
посижу где-нибудь еще. Мне все равно.
увидел, а угадал ту же устойчивую тоску. И замкнутость в себе - состояние,
когда в мире не существует ничего, кроме тебя самого и твоей боли. Среди
людей, фигурирующих в статистике несчастных случаев, немалую долю составляют
те, кого боль отгораживает от мира, изолирует от него - но мир не знает
этого и не щадит их, когда они неожиданно сходят с тротуара на мостовую, и
их не могут спасти уже никакая реакция водителя и никакие тормоза. Таких
людей нельзя оставлять одних, как нельзя бросать раненых на поле боя.
задумалась - как будто для ответа надо было подумать как следует.
таких желаниях дети, еще не успевшие ощутить границу между реальным и
сказочным.