дикие пережитки. Ведь не до такой же степени ваши эти правила... Я слышал
что-то, но думал - сказки. Я никогда...
на своих проборах до того уже докатились... Я всех этих правил не признаю!
Я работать сюда приехал. Я вам еще... Мы еще... - Он часто моргал и гневно
ежился. А потом выкрикнул, почти с тем же пафосом, что и во время речи про
вандализм: - Я покидаю это собрание!
отодвинулся, давая ему дорогу, и чуть-чуть, еле заметно, улыбнулся, когда
дю-А суетливо юркнул в дверь. И все мы поняли, что проборная карьера
нашего математика на этом закончилась.
об этом судить. Здесь могла быть и трусость, и ярое неприятие наших
куаферских обычаев, которые (я сейчас понимаю) для нормального человека и
впрямь могут дикими показаться. Честно говоря, я тоже не слишком-то верил
в реальность дуэльного кодекса куаферов: думал, сказки. Обычно до дуэлей
не доходило, во всяком случае, при мне. Обычно кончалось руганью, в
крайнем случае мелкой дракой тут же, на месте, после чего спорщики несли
наказание, порой тяжелое, потому что ведь нельзя на самом деле куаферам
драться, за этим следят. А дуэли, я о них только слышал, и слышал,
конечно, что вызов, формальный вызов, именно и состоит в приглашении
прогуляться, и именно такими словами, какие тогда Федер сказал. Я до сих
пор иногда думаю, что на самом деле Федер никакой такой дуэли в виду не
имел и хотел только припугнуть дю-А, хотел только, чтобы дю-А струсил или
выглядел струсившим в глазах остальной парикмахерской команды. Что дю-А
просто поймался на удочку. Хотя не знаю.
подхожу только. Мне и подходить страшно, и стараюсь все время это то
оттянуть - дальше со мной случилось такое, чему я и названия подобрать не
могу, даже не могу сказать точно - случилось оно или нет.
то, что Федер начал говорить о проборе, о его "деталях и одновременно
склонять во все стороны имя осрамившегося старшего математика. Дальше
вспоминается так: я окончательно осознал, что дю-А под моей защитой, и
сказал примерно следующее:
представим на секундочку, что он - это я, и представим на секундочку, что
твое предложение, командир, насчет прогуляться принято.
Федер. Думаю, что просто отмахнулся, как от глупого шутника, а я
похорохорился немного и замолчал. Да, наверное, что-то в этом роде и
произошло. _Но я этого совершенно не помню_.
вообще. Что вызов мой был в ту же секунду принят, правда, с недоумением
некоторым, и что после собрания отправились мы с Федером в лесок - тот,
конечно, что внутри биоэкрана - в лагере. Мы светили себе под ноги
фонарями и с предельной вежливостью предупреждали друг друга о яме или о
громадном клубке корней, вылезших из-под земли, которыми так богаты
галлинские леса. И в который раз мне пришла в голову мысль, что художника
пробора надо сделать таким же главным, как и математика, если не главнее.
Я сказал об этом Федеру (якобы сказал), и он ответил:
и вынули фены, которые мы, черт знает почему, зовем "скваркохиггсами", а
фенами их называют разве зеленые новички. Это все равно что ракет-мастера
назвать космонавтом или небо обозвать "бирюзовой синью". Мы уткнули
скваркохиггсы друг другу в животы, и Федер начал считать до трех. Но когда
он досчитал, никто из нас якобы и не выстрелил, потому что ни я против
Федера, ни он против меня особого зла не держали, и уж конечно, никто из
нас убивать не хотел, и каждый из нас знал, что другой такого же мнения.
Но дуэль есть дуэль, и никого нельзя было лишать шанса. Мы глупо
рассмеялись, когда поняли, что никакой дуэли не будет, и тогда я будто бы
спросил:
уверенности. - Куда им нас засмеять. А впрочем, пусть попробуют.
выдумал все эти подробности, но только они стоят в моей памяти, только
они, а то, что было на самом деле, я лишь пытаюсь реконструировать. Я не
могу понять, почему случилась такая оказия с моей памятью, и приходит мне
в голову, что сделал я что-то совсем не то, что-то, чего должен стыдиться,
иначе почему бы мне все забыть и выдумывать то, чего не было. Может, я на
том собрании вообще не стал на защиту дю-А, а может, и высмеял его тогда
вместе со всеми, чтоб от других не слишком-то отличаться. Хотя такое, я
знаю, на меня не похоже. Но что-то я сделал.
случилась история, которая всех нас тогда удивила очень - много у нас
из-за нее с космополом разбирательств было. Что вообще-то редкость -
куаферы космополу редко прибавляют работы.
неисправность у бортовой пушки звука, установленной на двадцать второй
"Птичке". Пушка звука - очень хитрое оружие, в ее неполадках иной раз и с
тремя ремонт-интеллекторами не разберешься. А так как пробор вот-вот
должен был вступить в серию самых активных фаз, где "Птички" с полным
вооружением каждую минуту могут понадобиться, техник, естественно,
волновался. Он вообще у нас нервный, каждый день находил какой-нибудь
повод для полного отчаяния. Так и тогда: из-за этой пушки Задонцо не мог
заснуть. Битых полтора часа проворочался в койке, потом не выдержал и
пошел к ангарам. А у нас так: в центре жилые помещения, потом
технологические, потом - если к виварию идти, арсенал, штабная, потом сам
виварий, потом ангар. Не успел он добраться до вивария, как услышал позади
себя голоса. Он обернулся и - счастливая его звезда! - промолчал. Он
разглядел в темноте два силуэта, только непонятных каких-то. Потом
пригляделся и увидел, что эти двое идут по дорожке от арсенала по
направлению к нему и одеты они - вот что странным-то ему показалось - в
боевые гермокостюмы. Знаете, такие - от микробов, от вибро-, звуко-,
световой атаки, с черной лицевой закрышкой, чтобы дичь твоих глаз не
увидела? Задонцо потом рассказывал, что, увидев этих ребят, он дико
разволновался, потому что нормальный куафер лишь в самом крайнем случае
наденет гермокостюм - тогда он был новинкой, очень удобной, очень
эффективной, но с одним минусом - отвратительной терморегуляцией. А кому
хочется потеть или дрожать от холода во время работы? Техник, значит, дико
разволновался и сразу же, через мемо, вызвал Федера. Не успел наш командир
возмутиться его нахальством, как услышал:
Объявляй тревогу, пожалуйста! Побыстрей объявляй! Идут прямо на меня! Я их
задержу, не бойся!
всем мемо и объявил немедленный сбор с оружием у вивария! Федер потом
говорил, что сразу почуял, откуда опасность и куда эти двое идут. Его с
самого начала тревожил охотник, что лицом ткнулся в "белую крапиву", но
почему-то, как и всем нам, командиру не приходило в голову, что это не
охотник неосторожно оступился, что его кто-то толкнул. И не сделал вывод,
что на острове кто-то еще есть кроме нашей команды. Не догадаться-то он не
догадался, только в голове у меня все время сидело, что тут что-то не
сходится. Он подсознательно опасался диверсии, а организовать диверсию в
лагере лучше всего - напав на виварий, а именно на тот его отсек, где
работают микробщики. Выпусти кто микробов наружу, мы бы и проснуться как
следует не успели, как уже на том свете пробор бы устраивали.
понял, что на Галлине второй охотник сидел, который каким-то образом
товарищей своих уговорил заскочить за ним - о чем-то в этом роде тогда
Федер подумал, а мы ничего такого не знали, просто похватали спросонок
оружие и вихрем вылетели из спален.
ничего и не понимал до тех пор, пока все не кончилось. Когда увидел, что
стреляют, залег, а что дальше делать, не знал. Потом повсюду вспыхнули
прожектора, стало светло как днем, и я увидел, что многие наши ребята
лежат то ли мертвые, то ли, как и я, залегли. Я, наверное, чуть не позже
всех выскочил, с моментальным подъемом у меня всегда плохи были дела, да и
вообще внутри лагеря никогда при мне никаких тревог не было. И не
рассказывал про них мне никто. Потом Элерия (я его по росту узнал)
приподнялся на локте и выстрелил куда-то в сторону леса, а из леса
протянулся к нему тоненький луч скваркохиггса. Луч прошел верхом, но
Элерия сразу вжался в траву и до конца заварушки лежал как мертвый. Я тоже
выстрелил, но не попал, слишком далеко было, и многие наши ребята тоже
открыли по лесу огонь. То есть огня-то как раз и не было, мы больше к
фикс-ружьям привычные, убиваем мы, пусть хоть что про нас говорят, только
в самых крайних случаях. Потом между деревьями мелькнула фигурка, за ней
еще, и эта вторая фигурка вдруг замерла - кто-то из нас наконец сделал
удачный выстрел. Тот парень, которого мы зафиксировали, замер в очень
неустойчивой позе и скоро упал, смешно задрав ногу. И все стихло.
лесу. Никто по нему не стрелял. Тогда и мы тоже за ним поднялись.
неожиданной тревога была, сколько бы там Федер нас ни стыдил. А первым
оказался тот самый охотник, про которого мы ничего не подозревали. Молодой
парень, ободранный и тощий, он от одного голода должен был к нам прийти.
Он долго молчал после того, как его разморозили, и злобно на всех