Чтение 13–й страницы книги ~Ярмарка теней~

почитаем. Они забывают, что мне сразу после института никто не может
платить сумму, даже отдаленно соизмеримую с его пенсией. И так далее" О,
эти потребители, разве их можно насытить? Им только давай, давай, давай...
А что они? Они дали кому-нибудь что-нибудь?.. Страшно, Надя, жить в семье
потребленцев. Ты отдаешь свой труд, свою душу, свою энергию, жизнь, а
взамен - ничего. Пустота. Вакуум. Из тебя сосут все, что могут, а взамен
ты не можешь ничего получить. Очень просто: у них самих ничего нет, это
глотки, они обречены своей природой, перерожденной природой паразитов, на
внутреннюю пустоту!

Я передохнул, собираясь с мыслями. Надя сидела, опустив лицо на руки, и
молчала. Гнев оставил меня, мысли текли ровнее, плавно.

- Они опустошили меня, на моих глазах убили самое святое, что есть в
человеке, - его веру в другого человека... Ну, да хватит. Я знаю одно: мы
враги, мы враги до конца. Ты это понимаешь?

- Не знаю. - Ответ шелестит в тишине, так ветер гонит перед грозой
листья, сухие пыльные листья с цементными прожилками. - Не знаю. Кажется,
ты несправедлив. По-моему, ты очень несправедлив. Ты озлился и...

Наступает молчание. Надя встает.

- Я ухожу, - говорит она.

Я смотрю на нее, нелепый и ошеломленный.

- Но почему? - вырывается у меня беспомощный вопрос.

Она поворачивается к окну.

- Ты еще любишь жену. И это главное. А на все остальное можно
наплевать. А я...

Она запнулась, затем рывком преодолела препятствие:

- Я просто не нужна тебе. Прощай, желаю вам помириться.

Она наклоняется и целует меня. Ее поцелуй, пахнущий парфюмерным отделом
ГУМа, приходится в область, отведенную для близких родственников, где-то
между краем глаза и ноздрей.

В дверях она задерживается и смотрит на меня. Колебание, будто порыв
ветра на зеркале пруда, морщит абрикосовую кожу ее лица.

- Ты только... держи себя в руках.

Это не совет, даже не предостережение, это предчувствие. Но какое мне
до них дело? Призраки и тени, они скользят по моей душе, не оставляя
следа. Хватит с меня их, довольно!

Я захлопываю дверь и остаюсь один. Я с ненавистью оглядываюсь по
сторонам, злоба накатывает на меня. Я царапаю обои, пинаю стул и прохожу в
комнату.

Какое заблуждение! Как все это мало похоже на райский уголок! Квартира
кажется мне тюремной камерой. Потолки валятся на голову, омерзительные
зеленые обои ассоциируются в чем-то с грудой гниющих овощей. Эти желтые
скользкие пятна... бр-р...

Теперь нужно расправиться с магнитофоном. Я вставляю пленку с голосом
жены, стираю запись.

Все. Теперь все кончено. Я остался один. Глухое, плотное одиночество
охватывает меня, как речной ил. Я тону в одиночестве, но мне не страшно.

- Ни с кем, - говорю я громко.

Голос срывается, а квартира молчит. Она присмирела и больше не сует
свой нос в мои дела. Она знает, что я могу ударить.

- Никого, - уверенней повторяю я.

Молчание.

- Нигде и никогда.

Молчание.

Я ложусь спать спокойный и умиротворенный. Я сделал все, что мог. Я
сплю крепко и глубоко. Мое дыхание ровно и мощно, как движения гребцов на
академической восьмерке. Я вижу себя со стороны, и мне нравится моя манера
спать.

Среди ночи меня будит какой-то шум. Я просыпаюсь. Стучат. Стучат в мою
дверь. Стук отчетливый, явственный и сильный. Вздрагивает рюмка, лежащая
на боку в тарелке. Я шарю в поисках выключателя, зажигаю торшер.
Оказывается, я не поставил себе домашних туфель, поэтому сую ноги в
холодные микропорки. Стук продолжается.

- Сейчас, сейчас, - бормочу я. Голос мой глухой и не выходит из
пределов комнаты.

Я выбегаю в коридор и с раздражением замечаю вслух, что, дескать, можно
бы воспользоваться электрическим звонком, а не тарабанить так отчаянно
среди ночи в двери.

- Разбудите соседей, скандалу не оберешься! - ворчу я и сбрасываю
цепочку с дверей.

Щелкает замок, и я выхожу на залитую светом лестничную площадку.

Там пусто. Никого нет. Площадка безжизненна, как лицо мертвеца. Никого
нет. В ушах у меня стреляет и рвется на осколки тишина. Я пожимаю плечами
и, оставив дверь открытой, спускаюсь по лестнице вниз.

Никого. И на улице, и в подъезде тоже никого. И вообще никого. Город
спит, не видно ни одной человеческой фигуры. Я возвращаюсь, и все
повторяется, как в фильме, пущенном наоборот. Запирается дверь,
накидывается цепочка, гаснет свет в коридоре, снимаются микропорки, я
выключаю торшер и, натянув одеяло на голову, засыпаю.

Только я смыкаю веки, как меня сбрасывает с тахты отчаянный стук в
дверь. Снова стучат, и как стучат! Все панели дома ходят ходуном. Сейчас
начнет сыпаться штукатурка, сейчас треснут углы, черными зигзагами побегут
щели по стенам.

Стучат в мою дверь. Это очевидно. Снова дрожит рюмка в тарелке, к ней
присоединилась пробка графина. Она вытренькивает - дзинь, дзинь! - так
жалобно, словно просит о пощаде.

Я застыл, окоченел. Мои ноги в железных микропорках, сердце в стальных
тисках, оно бьется как сумасшедшее, готовое выпрыгнуть. Я не включаю
света, я жду. Стук усиливается, я чувствую, что задыхаюсь.

Я иду по темному коридору и с ужасом смотрю на дверь. Она дрожит от
сильных ударов, она содрогается, как лист под ураганным ветром, световая
окантовка там, где дверь неплотно прилегает к раме, становится то шире, то
уже, в такт ударам. Со стенок, шурша, осыпаются пыль и известка. Я слышу,
как куски стены скользят под обоями, будто под змеиной шкурой.

- Сейчас, сейчас, - шепчу я твердыми, как высохшая глина, губами.
Зажмурившись, распахиваю дверь.

Свет и тишина на миг ослепляют меня.

Никого нет. Никого нет. Никого нет.

Я беззвучно плачу, глядя на пустую, безлюдную площадку. На меня хмуро
смотрят обитые кожей темные двери соседей.

Что же это? За что?

Я возвращаюсь, закрываю двери. Цепочки я уже не набрасываю. В полной
темноте я сажусь на тахту и сжимаюсь в комок. Я жду.

Я жду, когда снова раздастся стук в моем мозгу.

АРТУР С ЗОЛОТЫМИ КОРОНКАМИ

Второв отложил листки бумаги в сторону, посмотрел в лицо доктору. Тот
улыбался, не разжимая губ. Он протянул Второву галстук:

- Вы так торопились познакомиться с реакцией "Нельсона", что позабыли
надеть эту существенную деталь мужского туалета.

- Это чудовищно! - сказал Второв.

- Возможно, но ведь все правда, не так ли?

Второв покачал головой и сказал:

- Нет! Это не правда. Фактическая сторона изображена относительно
правильно. Но об этом я сам ему рассказал, вернее, ответил. Он оказался
неплохим психиатром. Куча каверзных вопросов, которые выворачивают
человека наизнанку. Но общее настроение, мои чувства, мои мысли... Это
ложь, ошибка! Я так не чувствую, не думаю! Этот человек хотя и похож на
меня, но он - не я. У него чужая психология. И несвойственная мне
обостренная чувствительность.

Доктор внимательно наблюдал за ним.

- А может быть, вы все же ощущаете нечто подобное?

Второв не ответил.

- Вам не нравится созданный машиной образ? Вы не хотите быть таким, но,
к сожалению...

Две-три секунды молчания. Второв ждал.

- ...вы такой есть на самом деле. В машину нужно верить, у нее в памяти
тысячелетний эмоциональный и логический опыт не только человечества, но и
всей живой материи.

Второв не торопясь стал повязывать галстук. Лицо его было спокойно.

- И вы по-прежнему считаете, - продолжал доктор, подойдя вплотную, -
что нельзя создать машину эволюции?

- Что еще за машина эволюции?

- "Нельсон", с его колоссальной фактической и ассоциативной памятью, со
стендами, где исследуется природа отдельных биохимических процессов, с его
задачей предсказания нового человека, - это и есть машина эволюции!

- А, - откликнулся Второв. - Это вы его назвали машиной эволюции?

- Мы его так назвали, а вы на собственном опыте убедились в его
интеллектуальной силе, не правда ли? Весь ваш внутренний мир был
сконструирован машиной за несколько минут. Это мир сложного
интеллигентного человека. В несколько минут! И, хотя вы отрицаете, я
чувствую, что машина права. Признайтесь, у вас была магнитофонная запись
голоса жены?

- Ну, была.

- Вы хоть слово о ней говорили машине?

- Нет... пожалуй, нет. Говорил о существовании магнитофона.

Доктор улыбнулся, повалился в кресло и торжественно задымил.

- Эксперимент, что и говорить, впечатляющий, - негромко сказал Второв,