то, что сказал так. Это было неостроумно, глупо и вульгарно, и, собственно
говоря, мне нравятся священники, когда я вижу их, но не знаю. Мне нравятся
священники издалека, они мне нравятся на безопасном расстоянии. Мне
нравятся священники, когда они говорят по-латыни, ибо тогда я их не
понимаю. Я не понимаю их, но латинская речь мне нравится, и я их охотно
слушаю. Если бы я мог понять, что они говорят, я, наверно, слушал бы их с
меньшим удовольствием. Может быть, я понимаю их, но только чуть-чуть. А
может быть, я только воображаю, что чуть-чуть понимаю их, но мне нравится
так думать, ведь, откровенно говоря, я все-таки их не понимаю. Может быть,
я понимаю их неверно, но мне нравится понимать их неверно, и все-таки я
понимаю их правильно, даже тогда, когда понимаю неверно, ибо если они
правы и бог существует, то бог возвестит мне их устами то, что верно, даже
если уста его слуг глаголют не так, как я их понимаю. Если бы я мог
понимать слова священников в том смысле, какой они в них вкладывают,
священники перестали бы мне нравиться. Ведь и священники глупы, упрямы и
своенравны. Они ссылаются на бога, чтобы властвовать. Когда-то Юдеян,
чтобы властвовать, ссылался на Гитлера и на провидение. А как же диакон
Адольф? На кого он может ссылаться? Я поглядел на него. Он поглядел на
меня. Мы молчали. Туристы, отнюдь не паломники, разговаривали на
двунадесяти языках. Вода журчала о бренности всего земного. Но это
снаружи. А здесь жужжали мухи. Мухи жужжали здесь. Грязные мухи.
бы скорее уйти с широкой, скучной виа Национале, спуститься в этот
подвальчик по сырым и грязным каменным ступеням; его подгоняло желание
пожрать и выпить, его манила вывеска "Немецкая кухня", манила вывеска
"Пильзенское пиво", настоящий немец должен любить немецкую кухню; Пильзен
был немецким городом, но его не сумели отстоять, Пльзень стал чешским
городом, немцы потеряли его вследствие черной измены, заводы "Шкода" имели
военное значение, пиво тоже имело военное значение, и виселицы имели
военное значение, а кругом - заговоры, низшая раса, крысы, иностранные
рабочие, но тайная полиция вовремя обнаружила и устранила опасность, его
соратник Гейдрих решительно расправился со всеми, но соратник Гейдрих -
его двойник, плоть от его плоти, кровь от его крови - уже мертв, а Юдеян
жив. Всегда тот же упрек. Это, наверно, голос Евы звучал в нем, повторяя
упрек. И он подумал: а почему она осталась жива, почему живет до сих пор?
Думать он не привык. Размышления - это зыбучие пески, опасная запретная
зона. Думают литераторы. Думают культуртрегеры. Думают евреи. Острее всех
мыслит пистолет. У Юдеяна не было с собой оружия. Он чувствовал себя
беззащитным. Что это с ним? Почему он, в хорошем костюме, с хорошим
паспортом, с хорошими деньгами, не идет в хороший ресторан, не набивает
там брюхо до отказа, как эти люди без роду, без племени? Почему бы ему не
нажраться гусиной печенки, не попробовать различных соусов, не отведать
откормленного каплуна, а затем не отправиться в дансинг - в хорошем
костюме, с хорошими деньгами, - напиться там и подцепить девчонку на ночь?
Хорошо одетый, с хорошими деньгами, он мог бы составить им конкуренцию, он
имеет право претендовать на многое - почему же он этого не делает?
Пьянство, жратва и девки - вот она жизнь ландскнехта, во всяком случае так
поется в песне, которую они распевали во времена добровольческих корпусов,
они пели ее у костра в Росбахе и в лагерях "Черного рейхсвера", орали ее в
лесу, где вершился суд фемы; Юдеян был ландскнехтом, последним из
уцелевших ландскнехтов, и ту песню он насвистывал в пустыне, а сейчас ему
хотелось напиться, пожрать, поблудить, ему очень хотелось этого; он
почувствовал зов плоти, почему же он не берет того, что ему хочется, к
чему эти вечные траттории и закусочные, к чему этот погребок? Однако его
потянуло вниз. Этот день таил в себе что-то роковое. В одряхлевшем воздухе
города чувствовалось оцепенение, роковое оцепенение. Ему казалось, будто в
этом городе живут одни импотенты. Ему казалось, что священники оскопили
весь город. Он спустился вниз, к пильзенскому пиву, он спустился на дно, к
чешским крысам, к чешским бочкам, он увидел просторный каменный погреб со
сводами, несколько столов и стульев, а за ними стойку, пивные краны уже
покрылись ржавчиной, пивная пена напоминала блевотину. За одним из столов
сидели двое мужчин. Они играли в карты. Они внимательно оглядели Юдеяна и
ухмыльнулись. Это была недобрая ухмылка. Они приветствовали его:
по-итальянски. Это были прожженные субъекты. Официант ухмыльнулся. Соседи
по столу называли Юдеяна "земляк", друг о друге они говорили "мой
корешок". Юдеяна тянуло к ним. Он знал людей такого сорта: отчаянные
головорезы, штрафники. Их лица походили на лица покойников, умерших от
дурной болезни. Подали пиво. Оно щипало язык, по вкусу напоминало шипучий
лимонад, в который подмешан яд, зато было холодное. Кружки запотели. Оба
соседа подняли запотевшие от холода кружки с ядовитым на вкус пивом,
приветствуя Юдеяна. Они знали обычаи. Они расправили плечи, щелкнули под
столом каблуками. Юдеян тоже. Он всегда соблюдал обычаи. Официант подал
горячее. Очевидно, заказали соседи по столу. Ломтики жареного лука шипели
на больших рубленых бифштексах. Они принялись за еду. Набивали себе
утробу. Жареный лук понравился его собутыльникам, жареный лук понравился
Юдеяну. Подружились.
только в армии.
снял синие очки. Он внимательно посмотрел на обоих. Вот его истинные
сыновья. Он охотно вымуштровал бы их. Тогда они годились бы в дело. Он
подумал: прожженные ребята.
видел. Впрочем, это не имеет значения. - Да и что могло иметь значение?
Они назвали номер своей части. Юдеян знал их часть хорошо, отряд
отъявленных головорезов, изрядно скомпрометированных, отряд отчаянных, их
бросали туда, где регулярные части не годились. Они перебили немало
народу. Их часть подчинялась Юдеяну. Фюрер использовал ее для расправы с
гражданским населением. Они истребляли народы. Юдеян осведомился об их
командире, ловкий был парень, весьма полезная бестия. Они ухмыльнулись.
Один начертил в воздухе петлю и затянул ее.
взят нами?
эсэсовцы, эти всегда выходили сухими из воды. Юдеян смотрел на них, как
кобра смотрит на жабу, а они принимали его за гигантскую лягушку. Но он
смотрел на них также с благосклонностью, с расчетливостью человека,
который разводит змей и поставляет пресмыкающихся в лаборатории для
вивисекции и получения ядов. Ведь Юдеян посылал немало юнцов и мужей в
зловонную кровавую лабораторию мировой истории, он посылал их на
испытательную станцию смерти. Может быть, открыться им? Может быть,
завербовать их туда, в пустыню? Он не побоялся бы назвать свое имя, но
после того как он запросто ел и пил с ними, высокое звание не позволяет
ему открыть свое инкогнито. Командующему убийцами не полагается сидеть за
одним столом со своими подручными, это противоречит офицерскому этикету.
научились "организовывать". Они все еще занимались этим. Юдеян заплатил по
своему счету. Они, видимо, надеялись, что он заплатит и за них, это
забавляло его, но Юдеян никогда не платил по чужому счету. В его бумажнике
имелись деньги разных стран, он не мог толком разобраться в этих больших
измятых бумажках, в астрономических цифрах расшатанного войной курса.
Война - это сам Юдеян, и ему чудилось, будто он помогал обесценивать
деньги и непомерно раздувать курс валюты; это вызывало в нем и
удовлетворение, и отвращение. Собутыльники помогли Юдеяну разобраться в
курсе валюты: они "организовывали" и биржевые операции, умели ловка
вытянуть любые суммы, раздобыть доллары за бесценок. Юдеян презирал
деньги, а нужно ему было много. И он тщательно следил, чтобы его не
обокрали. Маленький Готлиб всегда восхищался богачами и всегда их
ненавидел. Юдеян охотно жил, как живут богачи, но их жизнь презирал. Он
даже пытался превзойти их. Богачи были глупцами. Они считали Юдеяна
лакеем, который должен устраивать их дела. Однако лакей стал тюремщиком и
держал их под стражей. Но в конце концов и эти пленники улизнули от
Юдеяна. Богачи опять разбогатели. Они опять были на свободе. Они опять
поумнели. И маленький Готлиб снова стоял в уголке, восхищаясь и ненавидя.
Иной раз кусок пирога перепадал и ему. Положение звезд не было
неблагоприятным для Юдеяна. Валленштейн верил в астрологию. Марс, Меркурий
и Клио теперь ютились в жалких мышиных норах. Усталые, унылые, сварливые,
завистливые, корыстолюбивые, алчные и всегда ненасытные, они продолжали
прелюбодействовать друг с другом. Об их преждевременных родах, о выкидышах
Посняков Андрей
Панов Вадим
Самойлова Елена
Суворов Виктор
Белов Вольф
Шилова Юлия