Чтение 13–й страницы книги ~Остров Таусена~

Уже совсем стемнело, и незанавешенное окно выделялось на фоне
освещенной комнаты черным бархатным прямоугольником, испещренным крупными
мерцающими звездами.

- Смотри, Лева! - сказал Цветков, взяв друга за руку и подводя к окну.

Вдали на небе проступила бледная световая дуга. Она постепенно
разгоралась, звезды около нее меркли.

- Полярное сияние, - почему-то шепотом сказал Цветков.

Он на цыпочках подошел к выключателю и погасил лампу.

Дуга на небе разгоралась все ярче и ярче. Она протянулась от края до
края горизонта. В ней горели и переливались разные цвета - пурпурно-алый,
изумрудно-зеленый, темно-синий, оранжевый. Вот внизу зажглась вторая дуга,
поменьше, как бы вложенная в первую, такая же яркая и многоцветная. Третья
и четвертая, одна под другой - рдеют, синеют, желтеют большие и малые
дуги, а по краям извиваются гигантские блистающие разноцветные фонтаны
огня и рассыпаются брызгами... Исчезли звезды. И вот уже все небо залилось
многоцветным сиянием. Оно волнуется, трепещет, по нему бегут цветные
волны, его пронизывают длинные лучи, будто чьи-то блистающие гигантские
пальцы. И вдруг лучи рвутся, рассыпаются, словно клочья огненной ленты.

И внезапно картина меняется. Нет дуг, нет лучей, нет световых волн.
Огромные огненные завесы ниспадают с неба, дрожа, извиваясь, сворачиваясь
в спираль и вновь расправляясь. Их бахромчатые края непрерывно колеблются
- ослепительное сияние наполняет мир.

И - полное безмолвие. Ни единого звука. Все огненное великолепие
совершается в глубочайшей, словно навсегда ненарушимой тишине.

Ярко освещена даль. Но странно: нет снежной белизны. Серая даль, а там,
в глубине, какие-то неровные возвышения, и от них ложатся пляшущие тени.

Но вот сразу все поблекло. Исчезло кипящее море пламени. Опять ночь, и
непривычно крупные звезды вздрагивают в черном небе, и тянется через него
раздваивающаяся пепельная полоса Млечного пути.

Цветков подошел к двери, нащупал выключатель. Зажглась по-будничному
лампа, и свет ее показался скучным, мертвым.

- Я много читал о полярных сияниях, - взволнованно сказал Гущин, - и
представлял их себе, но пока сам не увидишь...

Глаза его влажно блестели, он весь был под обаянием только что
виденного феерического зрелища и забыл о невольном заключении, о
странностях хозяина, о невозможности возвращения. Так всегда у него быстро
менялись настроения, и Цветков подумал в эту минуту, что по возбужденному
лицу Гущина можно принять его за больного Базедовой болезнью. Он знал, что
у Гущина ее нет, но решил про себя: "Очевидно, есть люди, у которых
содержание в крови гормона щитовидной железы меняется более резко, чем у
других, - и Лева такой. Надо будет поговорить об этом с Рашковым, как он
думает".

Дверь тихо открылась, и вошла давешняя женщина. Возможно, она
предварительно постучалась, а друзья не расслышали.

Она произнесла что-то приветливое и улыбнулась, показав узкие, редкие
зубы.

Затем сделала им знак следовать за собою и ввела их в ту комнату, где
Гущин пришел в себя. Теперь там стояли две койки.

Женщина вышла.

- Как в тюрьме! - зло сказал Гущин. - Привела надзирательница в
камеру...

- Но не заперли, - возразил Цветков.

- Так ты же сам говоришь, что бежать некуда!

Женщина опять вошла, неся поднос с тарелками.

Ужин состоял из незнакомого, но вкусного рыбного блюда. Хлеба опять
было по одному ломтику.

Не успели они поесть, как женщина принесла электрический чайник и
маленький металлический чайничек с заваренным чаем. Цветков включил
электрический чайник с холодной водой. Лампочка под потолком слегка
потускнела. На подносе лежал небольшой пакетик с сахаром. Когда Цветков
развернул пакет, из него выпала маленькая бумажка. На ней было написано
твердым угловатым почерком:

"Это ваша порция на неделю. Сахару, извините, у нас мало".

Пока Цветков хозяйничал, Гущин подошел к этажерке и стал рассматривать
книги. Все они были напечатаны латинским шрифтом, но язык был ему незнаком
- не французский, не немецкий и не английский. Он вернулся к столу. Чайник
начинал полегоньку шуметь.

- Знаешь, - сказал он, - я и забыл о боли. Совсем прошло.

- Значит, он и врач хороший, - улыбнулся Цветков.

- Да кто же все-таки он? - воскликнул Гущин. - И чего он от нас хочет?
И почему разозлился?

- Кто его знает? - ответил Юрий. - Может быть, и впрямь сумасшедший.
Ну, да мы уж сегодня ничего не узнаем. Утро вечера мудренее. Выпьем чаю -
и на боковую. Спать безумно хочется!

Гущин тоже чувствовал сильную усталость, и она наконец победила его
нетерпение и любопытство.

Было еще темно, когда Гущин открыл глаза. В окно видны были звезды.

"Может быть, уж утро? Ведь здесь осенью длинные ночи".

Он вспомнил все вчерашние впечатления. Надо немедленно повидать хозяина
и связаться с Большой землей!

Включить свет? Но Юрий еще спит. Жалко будить.

Тихо постучали в дверь. И неожиданно, совсем не сонным голосом,
отозвался Юрий:

- Войдите!

"Тоже не спал и боялся меня разбудить", - подумал Гущин. В комнату
вошел хозяин.

- А товарищ ваш не спит? - спросил он Гущина.

- Не спит, - отозвался Гущин. - Сейчас встану.

- Подождите.

Хозяин включил лампу. Он был уже вполне одет. Его сюртук, хотя и
заметно поношенный, был аккуратно разглажен. Лицо, как и вчера,
свежевыбрито.

- Сейчас посмотрю ваши ушибы! - Он подошел к постели Гущина и склонил
над ним свое сухощавое лицо.

Повязки были на обеих руках, на ногах, на спине и груди. Гущин
повернулся с опаской, но нигде не болело. Хозяин начал снимать повязки
одну за другой.

Пальцы его двигались ловко, уверенно.

Затем он подошел к Цветкову:

- Ну, а как ваши дела, Юрий Михайлович?

- О, все в порядке!

- Ну, вставайте, позавтракаем, а потом будем осматривать остров.

Он говорил вежливо, даже доброжелательно, но было в его голосе что-то
отчужденное - не та бесцветность, отсутствие интонаций, что вчера, - а
именно какая-то отчужденность, скрытая внешней учтивостью.

Взгляд у него был настороженный, пытливый, словно изучающий.

"Впрямь, как тюремщик смотрит", - подумал Гущин.

Он хотел задать вопрос, но Цветков предупредил его.

- Простите, - сказал Юрий, - вы не сказали нам, как мы должны вас звать.

- Меня все зовут господин Орнульф, - сухо ответил хозяин.

"Судя по имени - норвежец", - подумал Цветков и сказал:

- Так вот, господин Орнульф... У нас нет часов.

Хозяин вынул плоские карманные часы:

- Девять часов по местному солнечному времени. Скоро рассвет.

- И еще, - добавил Гущин, - какой месяц и число?

- Восемнадцатое августа, - ответил Орнульф.

"Восемнадцатое... - подумал Гущин. - А выбросило нас сюда вчера, что
ли...

Значит, мы около трех суток носились по морю".

Он хотел спросить, что же все это значит, до каких пор их будут держать
здесь, как связаться с людьми, но вспомнил вчерашнюю внезапную вспышку
хозяина. Да, придется ждать благоприятного момента. Однако ему стоило
большого труда сдерживаться. Цветков это понял и, когда хозяин прошел
вперед, крепко сжал руку приятеля и умоляюще прошептал:

- Потерпи, Лева! Сегодня ведь все должно выясниться!

Простой умывальник висел на стене в коридоре. Кран нужно было
подталкивать рукой кверху. На крышке лежал кусок мыла с неприятным запахом.

- Мыло у нас, - сказал хозяин, - извините, самодельное, из тюленьего
жира.

Он принес два стареньких, не раз заплатанных, но чистых полотенца.

Завтракали опять втроем. Вчерашняя женщина подала какую-то свежую рыбу
ярко-красного цвета.

Гущин вопросительно посмотрел на хозяина.

- Не стесняйтесь, - сказал хозяин, - вижу ведь, что эта рыба для вас
новость и вы хотите спросить, что это такое. Но скажите, вкусно?

- Очень! - отвечали гости в один голос.

- Морской окунь, - пояснил Орнульф. - Он живет на большой глубине -
двести-триста метров.

- А чем он питается? Наверное, планктоном? - спросил Гущин, вспомнив
рассказ Миронова о сельди и желая блеснуть своими знаниями.

- Совсем нет. Он ест мелких ракообразных и всякую рыбешку. Но я вижу,
что морской окунь вас заинтересовал. Он этого заслуживает. Ведь он
принадлежит к редкой разновидности рыб - живородящих. Вместо икры в его
самках - зародыши; в некоторых до тысячи штук.

Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом
побледнело.

Хозяин встал: