Чтение 13–й страницы книги ~Донос мертвеца~

- Ну, и? - Картышев помялся, держа платье в протянутой руке, потом прошел в центр комнаты, и положил его на стол. Настя, чуть склонив набок голову, скользнула следом, протянула руку, прикоснулась кончиками пальцев к ткани, тихо улыбнулась:

- Жива она, струится жизнь еще, чувствую.

- И где?

- Незнамо мне... - платье приковывало ее внимание, как севшая на ветку птица заставляем впиться в себя взглядом отдыхающую в траве куницу. - Но жива. Мечется душа ее в крепких когтях, вырваться не может, о себе весточку подать.

- Хоть далеко она? Близко? Может, работорговцы увезли?

- Страха в ней нет, боли в ней нет, страсти в ней нет. Мертва душа родичи твоей, смертный, но сама она жива. Оттого и душа возродиться может... А князь, стало быть, поверил мне? Остановил темные силы?

- Разбили мы их, - вместо Картышева ответил Росин. - На Луге. Почитай, уже больше двух месяцев назад. А то и трех... Сбился я со счета.

- Оставь сарафан мне, - мягко, с придыхом, попросила девушка. - Коли почую что, весть тебе пришлю сразу, таить не стану.

- А что вы можете почувствовать? - не очень уверено поинтересовался Картышев.

- Коли проснется душа-то, трудно не заметить. Это как ребенок родился - с крика все начинается.

- Ладно, - махнул рукой Игорь, - пусть остается. Ну, мы пошли.

- Может, хоть поедите? - удивился Хомяк.

- Нет, не хочется...

Возможно, Росин от горячего обеда и не оказался бы, но Картышев пребывал в том состоянии, когда о ближних не думают.

- Ладно, мы на лыжах, - словно извиняясь, сообщил Костя. - Часа за четыре до дома добежим.

Он вышел следом за товарищем, оставив супругов наедине.

- Если ты не отвернешься, я не смогу исчезнуть, - тихо сообщила Настя.

- Вот видишь, - задумчиво напомнил Хомяк, присаживаясь на скамью. - Три месяца прошло, но ничего с тобой не случилось.

- Если я прожила три месяца, - покачала головой Настя, - это не значит, что уцелею еще четыре века. Это большой срок даже для меня. Я не смогу вернуть тебя назад, Никитушка. Смогла бы - уже бы вернула.

- А отчего ты можешь умереть?

- Не могу я умереть, Никита, - смущенно покачала она головой, - потому как и не живая я совсем. Уснуть могу, от бескормицы. Совсем уснуть, и не просыпаться более, как отец варягов. Совсем.

- Так, наверное, это и называется смертью?

- Нет, Никитушка. Не смерть это. Потому как меня всегда поднять можно. Теплой кровью человеческой оживить, коли на могилу мою ее пролить, али на алтарь Перуновский.

- И где могила твоя?

- Не знаю, Никитушка. Право, не знаю. При отце варягов живу, а откуда пришла - неведомо. Знаю, здесь уродилась, здесь смертушку приняла. Может, мертвую меня с любовью в могилку опустили. Может, косточки мои здесь вокруг разбросаны. Давно случилось...

- А алтарь где?

- Зачем тебе это, Никита? Хомяк хмуро промолчал.

- Знаю я, - кивнула девушка. - Надеешься ты назад, в мир свой вернуться и там меня оживить. Кровью своей алтарь окропить. Да только мало крови той, Никитушка. Жизнь чью-то на камни пролить надо, без жизни кровь - прах земной.

- Не вернусь я, похоже, назад уже никогда, - покачал головой Хомяк. - Никогда...

- Да как же так, Никитушка, - скользнула к нему нежить и опустилась на колени. - Там тебе для меня крови не жалко, а здесь - видеть не желаешь?

- Я как вспомню обличие твое... Что после молитвы опричнинской случилось...

- Каждая женщина, коли юной не умрет, таковой облик примет. Неужто ни на кого теперь не глянешь? - голос Насти заметно отвердел.

- Посмотрю! - жестко ответил Никита. - Дед мой здесь жил, прадед и прапрадед. И фамилия у всех Хомяки. Скажи-ка мне, Настенька, кто род этот здесь основать смог? Так, получается, я один в этом поселке живым остался. А раз так - дети у меня должны остаться. И внуки. Ты можешь родить ребенка, навь?

- А-а! - перед молодым человеком словно что-то разорвалось, и он невольно зажмурился, а когда открыл глаза, Настя уже исчезла.

- Настя! - вскочил он. - Настя, ты где?

Однако нежить исчезла бесследно. Хомяк выбежал на улицу, посмотрел в сторону острова - но ожидаемого дымка над ним не увидел.

- Куда же ты пропала-то? - Он вернулся в дом увидел лежащее на столе платье исчезнувшей девушки: - Интересно, ты про нее правду сказала, или так наболтала?

- Правду, - отозвалась из-за спины навь. - Коли жив человек, то и скарб его весь жизнью сочится. Коли умер - тускнеет все сразу. Горьким становится, сухим.

- Горьким? - повернулся к ней Никита. - Может, ты просто голодная? Сколько ты можешь обходиться... Ну, без этого?

- Долго... Но слабею... Ведерко пустое поднять и то сила нужна.

Никиту кольнуло совестью за все те долгие дни, когда он принимал само собой разумеющимися все чудеса с появляющимися на столе обедами, плещущейся в бадье рядом с печью водой, самозапаривающейся баландой для свиней, постоянно чистым полом.

- Может, тогда, ты возьмешь?

- Ты ведь знаешь, Никитушка, как можешь влить в меня жизнь. И другого способа нет.

- Поклянись, что и правда нет другого способа влить в тебя жизнь! - потребовал Хомяк.

- Другого не хочу, - просто и ясно ответила нежить.

Никита кивнул и пошел к дверям.

- Ты куда? - испугалась Настя.

- Сена надо привезти, - пожал плечами Хомяк.

- У свиней старое вычистить, свежее настелить, у дома перед дверьми кинуть. До темноты еще почти час, успею.

Он остановился, потом подошел к девушке и впервые за три месяца ее поцеловал.

* * *

Дерптский епископ, не веря своим глазам, несколько минут созерцал покорно склонившуюся перед ним девушку, потом крепко вцепился ей к волосы и поволок за собой. Низко согнувшись и иногда опираясь руками в пол, Инга пробежала следом за священником через двор, затем по темным коридорам в освещенный камином зал, повернула в дверь за очагом, спустилась по винтовой лестнице. Толкнув ее вперед, в отделанную черепами комнату, епископ запалил от жаровни один за другим два факела, поставил их в держатели. Разгоревшееся пламя осветило подземелье почти целиком.

По ступенькам загрохотали шаги, в пыточную камеру влетел обнаженный по пояс парень.

- Где ты шляешься?! - зарычал на него священник, опять с наслаждением запустил пятерню в волосы девушки и подволок ее к андреевскому кресту. - Распять ее!

Певица встала спиной к кресту, подняв руки и раздвинув ноги - помощник палача быстро притянул их к жердям сыромятными ремешками. Только после этого демон Тьмы наконец-то покинул ее сознание - и только теперь Инга стала понимать, что с ней происходит. Она резко напряглась, выгнулась на кресте всем телом и в ужасе заорала. Епископ отреагировал мгновенно, сильным ударом в живот оборвав крик, и резко наддал пинка помощнику:

- Кляп давай!

Мгновением спустя в рот певице забили большой металлический кляп с трубкой для дыхания, перекинули широкий железный обод ей через затылок и крепко затянули стальным барашком.

- Все, теперь не поколдуешь, - священник удовлетворенно отступил, полюбовался попавшейся жертвой, потом подступил снова и сильным рывком сорвал с Инги всю одежду. Девушка снова бессильно выгнулась, не в силах ничего поделать. Дерптский епископ, едва сдерживая блаженную ухмылку, медленно покачал головой: - Попалась, ведьма!

* * *

Настя резко вздрогнула, оттолкнулась от Никиты, протянула руку к столу и положила ладонь на платье:

- Она проснулась!

- Что? - остановленный едва ли не в самый важный момент, Хомяк замотал головой. - Кто?

- Она боится, очень сильно... Она вся дрожит от страха... Она так боится, что ее способен услышать даже глухой! Наверное, ее собираются убивать... Люди всегда кричат так громко, когда видят свою смерть.

- Вот зараза! - выругался Никита, постепенно начиная приходить с себя. - И где она находится?

- Это там, - удерживая левую руку на платье, девушка вытянула правую вниз по течению Невы. - За большим озером... Откуда хотел пробраться сюда дух Тьмы... Большой город и еще... Она называла его епископом!

- Кого?

- Того, кому сдалась, - Настя тихонько приподняла ладонь над платьем. - Он считал ее ведьмой, а она его епископом. И она все равно жива. Уста ее замкнуты. Ее все еще не поглотил темный дух, и не истребила злоба смертных. Но ей так страшно, словно она кружится в водовороте, и уже видит яму, в которую ее засосало.

- И что теперь делать?

Настя поднесла левую ладонь к губам, сделала глубокий вдох и безразлично ответила:

- Не знаю...

- Вот... трах-тибидох! - Никита поднялся, выглянул в окно: - Вроде, луна сегодня. Ночь светлая. Я наверное, на Каушту тогда побегу, как раз к утру успею. А завтра после полудня вернусь.

- Ты только осторожнее, Никитушка...

- Ничего, у меня газовый баллончик с собой, - покачал перед собой кистенем Хомяк и сунул его за пояс. Сверху надел короткий полушубок - в длинном ходить на лыжах невозможно. - Не грусти, Настена, я быстро.

Парень вышел за дверь, а оставшаяся одной девушка наклонилась над платьем, с наслаждением втянула в себя неощутимый смертному аромат, и на губах ее заиграла легкая сладострастная улыбка.

До Каушты Никита добежал всего за три с небольшим часа - по проложенной недавними гостями колее это оказалось совсем нетрудно - а потому еще до рассвета замолотил кулаком в ворота. Вскоре во дворе скрипнула дверь:

- Кого там по ночам носит?

- Я к Игорю, у меня известие о его племяннице. В поселке сразу забегали, и уже через минуту через калитку выскочил взлохмаченный Картышев:

- Что?

- Настя сказала, что проснулась твоя Инга, - перечислил услышанное он нежити Никита. - Что она жива, что находится за озером, из-за которого пришли войска, с которыми вы дрались, что ей страшно, что держит ее у себя какой-то епископ, что... Все вроде?

- Епископ? Какой епископ? - не понял Игорь.

- А я-то откуда знаю? Настя говорила, город там. И все. Она, - Хомяк попытался повторить жест девушки. - Она через платье как бы только ее ощущения понять может. Знает, что страшно, что епископом называет того, кто захватил. Ага, вспомнил: ведьмой ее считают. Потому, наверное, и выкрали.

- А ее на костре, случаем, не сожгут? - поинтересовался кто-то со двора, и Картышев нервно вздрогнул.

- Настя говорила, жива она пока, - попытался утешить Игоря Хомяк, но тот только еще сильнее побледнел. - Да не пугайся ты так! Ты хоть знаешь теперь, где ее искать.

- Что здесь? - протиснулся к воротам Росин.

- Говорят, какой-то епископ ее захватил, - хриплым голосом пересказал принесенную весть Картышев. - Ведьмой считает.

- За озером, в городе живет, - добавил Хомяк.

- В Дерпте, что ли?

- Откуда ты знаешь?

- Так, при Ордене в Прибалтике всего четыре епископства было, - пожал плечами Костя. - А за Чудским озером и вовсе одно: Дерптское. Других озер в округе нет. Чего ты в дверях стоишь, Никита? Заходи.

- Да я уже сказал вроде все, - развел руками тот. - Так что пойду. Хозяйство у меня.

- И чего теперь делать? - Картышев с надеждой смотрел на Росина.

- Чего-чего? Выручать надо девчонку. К Зализе утром пойдем. Не поможет, сами раздолбаем это епископство к чертовой матери. Слава Богу, не в двадцатом веке живем, высокой политики на уши никто не навешает. Сами пойдем и раздолбаем! Хрен нас кто остановит!

Глава 4

Письмо

Когда стало ясно, что последний ливонский отряд стоптан в лед, Зализа распустил ополчение и оставил бояр делить добычу, а сам, прихватив с собой Нислава, торопливо ушел назад, к Гдову. На этот раз, правда, не вокруг, по Луге, а зимником от Кошкино на Иван-город, а там по Нарве, да по озеру. Убедился, что ноне в крепости все в порядке, никто больше у Гдова не показывался и оружием не бряцал, забрал сани с честным трофеем: ста двадцатью мушкетонами и двумя бомбардами. Кирасы да палаши оставил гарнизону - кузнецы на что-нибудь дельное потихоньку перекуют. Правда, с мушкетонами Зализа промахнулся. Надеялся, что московские - немцы любят русские мушкетные стволы покупать. Но оказалось, что какие-то тамошние, все разные - и длина у каждого своя, и калибр, и отделка.

Наверняка ландскнехты какие-нибудь воевали: каждый себе ствол у ближайшего кузнеца покупал, да потом еще и приклад сам резал. В казенный оружейный склад такого мусора, естественно, не сдать, но на дворе боярском попользоваться можно, а не понравится - на гвозди перековать. К тому же, отчитаться за ратный труд перед государем следовало, трофеи взятые предъявить, да и еще имелась у него одна тайная мыслишка...

От Гдова опричник знакомой дорогой подался к Бору, где тоже ждал его взятый в бою ливонский обоз. Припас всякий он с самого начала дозволил жителям раздать, у кого раненые бояре лежать остались - дабы со снедью для больных нехватки не случилось, а самим жителям разора. В этот раз, поскольку в спешке нужды не имелось, прогостевал три дня - отдохнул, в баньке попарился, водочку воеводскую попробовал тридцати сортов. За помощь с ранеными, да в подготовке двух походов оставил воеводе двое саней со взятого здесь, на Луге ливонского обоза, да местным бабам повелел еще несколько тюков тканей разных оставить для радости. Сами же ведь товар и собирали, пока он под Гдов бояр водил. Взамен взял изрядно железа ливонского, также без него на ратном поле собранного.

В итоге за вышедшим одвуконь, да с одним служивым человеком опричником теперь вверх по Луге тянулся обоз из пятнадцати саней. Только после праздника святого крещения, когда в Замежье уже давно прознали про сечу и теперь гадали о судьбе опричника, Зализа все-таки тоже въехал во двор своей окруженной частоколом усадьбы.

- Ба-арин приехал!

Опричник мысленно отметил, что предупреждения о его появлении в доме не получили, а значит человека сторожевого на подъезжей тропе нет. Придется завтра кое-кому из подворников уши хорошенько накрутить, что без хозяйского пригляда дело свое забросили. Сегодня поминать не стоит - праздник.

Во дворе началась обычная по такому случаю суета: всем одновременно понадобилось что-то принести в дом из амбара, либо унести из дома в сарай, смерды побежали на скотный двор выбирать невезучего бычка, именно посреди двора лежала кверху осями сломанная телега. А сквозь ворота въезжали и тыркались в разные стороны в поисках свободного места сани, возчики начинали укрывать лошадей попонами и распрягать. Кто-то с кем-то сталкивался, кто-то не пролезал в оставленное ему место. Самые заботливые хозяева сразу побежали за сеном: муравейник в летний полдень никогда не выглядит таким встревоженным.

Впрочем, все это могло и подождать.

Зализа увидел выскочившую на крыльцо Алевтину в накинутой поверх косыча шугайке и прикрывшую голову красно-синим ситцевым платком, спрыгнул с коня, торопливо шагнул навстречу, схватил сильными руками, крепко обнял.

- Ну, здравствуй, боярин Семен Прокофьевич, - с облегчением прошептала жена.

- Не прижимайся так сильно, обморозишься, - предупредил он ее, сам не решаясь выпускать из рук.

- Подожди, в глаз чего-то попало, - прошептала дочь боярина Волошина. - Ладно, я тебя в доме подожду. Теперь, наверное, недолго осталось?

- Нет, недолго, - он отпустил супругу, проводил взглядом, как она торопливо взбегает по ступенькам, в дверях снова оглядывается на него. Потом вернулся к жеребцу, отпустил подпругу, погладил его по морде: - Этак нам с тобой, милый, до конюшни сегодня не дойти.

Возничие у ворот конюшни уже ухитрились устроить драку из-за бадеек для воды.

- Слушайте меня все! - повысил он голос. - Лошадей распрягать, заводить в конюшню, а самим всем в людскую идти. Сегодня обоз разбирать не станем, никуда он от нас уже не денется. Сегодня пировать станем!

- Ура Семен Прокофьепичу! - немедленно откликнулся кто-то из приезжих мужиков, и все остальные тут же подхватили его клич. Кроме своих: бывшие волошинские подворники опричника все еще недолюбливали.

Настроение смердов немного улучшилось. Драться, во всяком случае, перестали. К тому же, каждый понимал, что раньше, чем через пару часов угощения на всех собрать не успеют - а значит, и торопиться смысла нет.

- А ты, Нислав? - повернулся к телохранителю Зализа. - За стол в трапезную пойдешь, али к Матрене в Еглизи помчишься?

- Ты не серчай, барин, - улыбнулся бывший милиционер, - но я, пожалуй, к бабе своей поскачу. Давно уже не тискал. Да и дурной я очень, когда выпью. Лучше дома победокурю.

- Ну, смотри, Нислав, - пожал плечами опричник. - А то человек служилый ты честный, с такимза одним столом посидеть не зазорно. Ну, да ладно. И еще: дабы Матрена отлучками долгими тебя не корила, посмотри туда. У тына, под самой стеной, пятеро саней стоит. Они с товаром разным. Бери, чего сколько хочешь, порадуй бабу.

- То есть как это "сколько хочу"? - не поверил своим ушам милиционер.

- Ну, сколько увезти сможешь, - уточнил Зализа.

- То есть, просто брать, все чего хочу, и сколько хочу? - все равно продолжал недоумевать Нислав.

-Да.

- И...

- И грузить на свою кобылу, - закончил за него опричник. - Сколько увезешь, все твое.

- Она у меня выносливая, - предупредил бывший милиционер.

- Хоть в поводу веди! - не выдержал Зализа. - Ты, Нислав, вместе со всеми в поход шел, дрался честно, живота не берег, кровь проливал. Стало быть, и часть добычи, на саблю взятой, тоже твоя. От общего дележа я тебя увел, потому, как дела всего еще не закончил. Но теперь: бери сам. Это твое, ратным трудом заслужил. Бери, чего хочешь, и сколько сможешь унести.

- Ну... - Нислав все еще неуверенно смотрел то на обоз, то на опричника. Вот такого, чтобы начальник подвел к куче добра и сказал: "бери, чего хочешь" даже в его милицейской практике еще не было.

- Ты сколько уже у меня на службе, Нислав? - неожиданно нахмурился Зализа.

- Почитай, месяцев восемь будет, Семен Прокофьевич, - на глазок прикинул телохранитель.

- И чем вы там все это время с Матреной занимаетесь? - возмутился опричник. - Когда на крестины позовешь?

- Э-э-э, - зашевелил пальцами в воздухе милиционер. - Так получается, месяца четыре еще потребуется, Семен Прокофьевич.

- Ну, тогда ладно, ступай...

Зализа неожиданно вспомнил, что в селении иноземцев на Кауштином лугу тоже на четыре десятка мужиков всего несколько баб живет. С этими так просто не разберешься: найти сорок девок на выданье в Северной Пустоши не просто. Тоже морока...

- Нислав!

- Что, Семен Прокофьевич? - с готовностью обернулся телохранитель.

- Ты бы бороду отпустил, что ли? А то не человек, а немец какой-то!

Разборка обоза заняла два дня. Если бы бояре взяли в походе только товар - его можно было просто приказать перекидать в амбары. Но среди добычи имелось и оружие, и разные вещи хитрые, шкатулки, книги, иноземные грамоты. Поручить различать это смердам опричник не мог, а потому стоял над душой у работающих подворников, указывая, что куда нести. Здесь нашлось и несколько шкатулок с различными непонятными бумагами, которые опричник отложил переслать в Разрядный приказ, и несколько складней с не по-уставному написанными иконами, толстые пергаментные книги, шатры, вымпелы, кошели, ладанки. Много оружия, доспехов. На санях с товаром нашлось несколько тюков ткани, залитых кровью, и их Зализа, к радости смердов, отдал им. Половину взятой медной посуды повелел передать отцу Флору, в Замежьинскую церковь.

Отпустив сани, взятые в Бору, Зализа начал разборку добычи снова, уже в обратном направлении. Осмотрев немецкие мушкетоны и выбрав, на свой взгляд, сорок самых лучших, остальные он велел загрузить в сани, туда же положил бомбарды. На другие отобрал самые лучшие рыцарские мечи и доспехи, на третьи повелел сложить ливонские шатры, вымпелы, насколько походных складней. Потом, сочтя получившийся груз, сел писать письмо с подробным рассказом о проведенном походе. А на следующий день послал смерда за Феофаном, повелев тому явиться в походном снаряжении.

Боярский сын примчался незадолго до вечера, в сопровождении пяти своих оружных смердов. Те уже успели ощутить вкус крови, вкус добычи, а потому искренне радовались новому приключению: боли на их долю пока еще не пришлось.

- Здрав будь, Семен, - кланяться своему боярину Старостин пока так и не научился.

- И ты здравствуй, - повернулся от высокого волошинского бюро Зализа. - Дело у меня есть для тебя очень важное, Феня. Кроме тебя, и поручить некому. Разве только Ваське, но ему, видать, судьба в засеке стоять.

- В чем потреба? - посерьезнел бывший черносотенец.

- В Москву ехать нужно. Грамоту мою о походе свезти, добычи трое саней. Грамота, само собой, на имя государя Ивана Васильевича. Но отвезть ее нужно не во дворец, куда тебя все равно не пустят, и уж само собой не в приказ Разрядный, а к Андрею Толбузину, с которым мы под Казанью татар гоняли. Помнишь боярского сына Толбузина?

- Как же не помнить, - кивнул Феофан.

- Доставишь все к нему. Скажет в приказ везти, стало быть, туда повезешь, скажет во дворец - повезешь царю. А велит бросать все и ко мне скакать... - Зализа вздохнул и протянул свернутую грамоту: - Здесь отписано, что везешь, сколько. Восемь десятков мушкетов, бомбарды, полный рыцарский доспех один, пусть в Москве посмеются. Вымпелы, шатры, все. Отписал, что оружия негодного много сразу в кузни скинул, что бомбарду одну боярину Батову отдал для украшения усадьбы и огненного баловства. Отписал, что на Луге возле Бора разбили мы отряд крестоносцев числом четыре сотни да полторы тысячи кнехтов, что у Гдова еще шесть сотен ландскнехтов истребили, а под Куземками нагнали и вырезали еще пятьсот кнехтов с двумя десятками рыцарей. Смотри, не перепутай!

Старостин кивнул, на его лице не дрогнул ни один мускул.

- Ну и еще всякое оружие в санях есть. Мечи, палаши, кинжалы. Дабы потрогать каждый мог, в руке подержать. Будут расспрашивать: ты сам с нами ходил, все видел. Все понял?

Боярский сын Феофан кивнул.

Обоз ушел на следующее утро, и для Зализы потянулись долгие, очень долгие дни тревожного ожидания. Он водил боярское ополчение, как и собирался, почти два месяца, да еще недели две они со взятой добычей разбредались домой. За это время московская смута не могла не разрешиться так или иначе. Может, опять боярская вольница силу взяла, царя безвольного на стол крикнули и теперь гуляют. Может статься, дума польского али литовского князя позвала, и теперь он, служилый человек, станет в своей стране первый враг. А может, все же сыну государя присягнули по его воле. Или смилостивился Господь, вернул здоровья самому Ивану Васильевичу. Но пуще всего пугало Зализу, коли идет сейчас в Москве резня, и вообще никто ни чужих, ни своих не понимает.

Обозный путь из Замежья на Москву не близкий. Сперва из самой усадьбы через замерзшие болота на Лугу, по ней вниз по течению до Раглиц. Там уже легче, нам накатанный зимник до Новагорода идет, а из самого Новагорода в Москву: уже и вовсе почтовый тракт. Правда, тракт, он для верхового быстрый, а на санях все одно до Москвы еще двадцать дней ехать. А если вспомнить, как все медленно и муторно в самой столице шевелится, так и в ней можно еще на месяц застрять. Так что раньше апреля Зализа ответа не ждал - и когда четвертого марта у ворот усадьбы спрыгнул с коня довольный собой Старостин и, небрежно кинув подворникам повод коня, широкими шагами поднялся на крыльцо, опричник не поверил своим глазам.

- Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич, - неожиданно низко поклонился он вышедшему встречать Зализе. - Здорова будь, боярыня Алевтина!

- И ты здравствуй, Феня, - поддавшись порыву, обнял его Зализа. - Ну, как в Москве, рассказывай?!

- Андрей Толбузин кланяться тебе велел, а говорить ничего не допустил. Сказывал, пусть письмо поперва прочтет.

Старостин вытащил из-за пазухи грамоту, протянул опричнику. Изнутри выкатился и повис на тонкой веревочке массивный золотой перстень со сверкнувшим зеленью камнем.