Чтение 13–й страницы книги ~Слово шамана~

- Знамо, боится, - кивнул Варлам. - А скажи мне, Даниил Федорович, как ты собираешься татар останавливать? Степь широкая. Где у них на дороге не встанешь, все одно стороной обойдут.

- Да есть у меня мыслишка, Варлам Евдокимович, - улыбнулся в бороду гость. - Не первый год со степняками грызусь, знаю, где у них слабое место...

* * *

Второго июля тысяча пятьсот шестьдесят восьмого года на южном берегу Северского Донца, неподалеку от Изюмского брода, немногочисленные невольники, взятые во время наскока на оскольские, тамбовские и воронежские земли, начали сворачивать татарские шатры и укладывать ковры, подстилки, деревянные жерди каркасов, железные треноги жаровен и очагов на телеги. Хорошо отдохнувшие за две недели на сочных зеленых пастбищах скакуны снова оказались под седлом у не менее хорошо отдохнувших нукеров, вдосталь повалявшихся на толстых потниках под теплым солнцем, отъевшихся парной бараниной и говядиной, заменившей надоевшую за время похода конину, насладившихся ласками рыхлых румяных невольниц, что вскоре окажутся на шумных рынках Кафы и Гезлева. В тот же день нукеры начали сворачивать шатры и в обширном лагере возле Op-Копы. Сахыб-Гирей, так и не дождавшись возвращения племянника, двинул тридцать тысяч собравшихся под его бунчуком нукеров на восток, вдоль побережья Азовского моря, собираясь обогнуть его, переправиться возле Азова через Дон и пойти дальше, вверх по течению реки Сосыки, углубляясь в черкесские земли.

Второго же июня поднял в седла собравшихся возле Батово русских воинов дьяк Даниил Федорович. Для поддержки пятитысячного боярского ополчения подошло четыре тысячи городских стрельцов от города Мценска и еще три тысячи - из Одоева.

С медлительным воинством Девлет-Гирея, отягощенного большим обозом, русские рати разминулись на два дня - передовые разъезды кованой конницы вышли к Изюмскому броду только тогда, когда прикрывающая хвост обоза полусотня опытного воина Гумера из рода Алги уже несколько часов, как скрылась за горизонтом.

Далее пути ратей разошлись. Гирей-бей повел свою добычу далеко в обход Днепра, известного своими разбойничьими поселениями, и на запад, к Перекопу. Русские, перейдя Дон, направились почти прямо на юг, стремительно сближаясь с войском Сахыб-Гирея. Они двигались быстрее всех, поскольку не имели ни единой повозки, и кормили скакунов овсом, давая им попастись лишь немного времени утром и вечером, пока люди сами завтракают или ужинают солониной, сдобренной перемешанной с перцем солью и разведенным в воде толокном. За татарами же тянулся не такой большой, как девлетовский, но все-таки медлительный обоз, груженый шатрами, припасами для долгого пути, посудой, оружием, пучками запасных стрел, путевой казной, походными кузнями и любимыми наложницами самого хана и его ближайших советников и еще многими насущными вещами. К тому же, татарские кони питались подножной травой, а потому для выпаса им ежедневно требовалось несколько часов.

Уже одиннадцатого июля русская рать вышла к реке Миус, вдосталь напившись воды после долгого перехода через скупую на влагу степь. В тот же день передовой разъезд бояр Храмцова и Одоевского при семи холопах, поднявшись на очередной пологий взгорок, заметил впереди всадников и, дав шпоры, устремился к ним.

Следивший за степью в двух верстах от левого крыла крымского войска десятник Нурмухам Кутуй тоже заметил незнакомых воинов. Его эта встреча не очень взволновала - мало ли верховых бродит по степям на бескрайних просторах ханства? Однако проверить, кто это такие, все равно следовало, а потому десятник повел восьмерых воинов своего рода навстречу чужакам.

Оба дозора разделял всего один холм. Они спустились в прогалины перед ним каждый со своей стороны, а когда снова увидели друг друга на пологой вершине, выяснять что-либо было уже поздно - настала пора действовать. Думать бесполезно, да и не о чем - показавший спину воин мгновенно превращается в беззащитную жертву.

- Ал-ла билла-а-а! - опустив копья и растягиваясь в цепь, начали разгоняться татары.

- Ур-ра-а-а! - пригнулись к гривам коней русские.

Сергей Михайлович Храмцов оказался напротив вражеского десятника и вглядывался во врага, пытаясь в оставшиеся мгновения найти уязвимую точку. Но татарин выглядел защищенным целиком - боярин видел перед собой только верхний край щита, над которым, под железной шапкой, поблескивали глаза, и правое плечо. Неуверенность передалась рогатине - и в момент сшибки рогатина вошла не во всадника, а в лошадиную шею. В тот же миг Храмцов ощутил, как правый бок разорвала острая боль - стальной наконечник, порвав прочное железо кольчуги и кожу поддоспешника, вошел в живую плоть. Еще один, куда более болезненный рывок - копье вывернуло из раны. Так и не поняв, каким образом он вылетел из седла, Сергей Михайлович увидел стремительно приближающуюся землю, прикрыл глаза, и его тело в третий раз пронзила боль, от которой перехватило дыхание, и он ненадолго лишился чувств.

Но вскоре сознание прояснилось - боярин разглядел за переломанными стеблями травы искаженное мукой лицо татарина. Похоже, пройдя сквозь шею коня, рогатина достала-таки и до всадника. Храмцов попытался встать и добить басурманина, но при попытке шелохнуться тело отозвалось такой резью в боку, что он оставил всякие попытки двигаться. Татарин тоже громко захрипел, затих. Так и остались смертные враги лежать, глядя в лицо друг другу.

В эти мгновения над их головами продолжалась осознаваемая по звону стали и натужному дыханию жестокая сеча. Разменяв в первой стычке четверых витязей на пятерых нехристей, наследник славного княжеского рода Никита Одоевский рубился сразу с двумя басурманами, и почти проигрывал - но только "почти". Вражеские сабли уже несколько раз звякали по его бахтерцу, но тот, с Божьей помощью, держался. Зато боярские удары прорубали татарские халаты до живой плоти, и получившие по несколько порезов нукеры морщились от боли и быстро уставали. Оружный смерд Храмцова Семен отбивался от третьего уцелевшего татарина, подставляя под удары сабли свой щит, уже порубленный сверху почти на ладонь, и время от времени взмахивал кистенем, норовя захлестнуть им за щит татарский. Другой смерд пытался справиться с молодым, непривычным к сшибкам мерином, скакавшим на месте, как взбесившийся заяц. Четвертый, потерявший коня, пытался поймать скакуна своего барина.

- Ну же, ну, - попадавшие на броню удары ощущались кожей даже сквозь поддоспешник. Никита Одоевский, заметив, что они стали совсем слабыми, решил рискнуть, дал шпоры коню, заставив его привстать и прыгнуть вперед, и обрушился на одного из противников. Сумев отбить первый удар, второго степняк не выдержал, и клинок раскроил ему голову.

Одновременно татарская сабля в очередной раз проскрежетала боярину по спине - и опять не пробила. Круто развернувшись, Одоевский одним движением снес басурманину голову, перерубив оба свисающих с шапки перед ушами лисьих хвоста, и устремился на помощь смерду. Но тому наконец-то повезло: захлестнувший край татарского щита грузик врезался в ключицу, и у степняка сразу повисла правая рука. Его оставалось только обезоружить и связать.

- Ну, жив Сергей Михайлович? - услышал Храмцов над собой заботливый голос и увидел озабоченно склонившегося Семена.

- Больно, - прошептал он слабым голосом.

- Сейчас, барин, сейчас... - смерд набил в рваную рану большие пучки сушеного болотного мха, прикрыл сверху чистой тряпицей, потом, чтобы не выпало, перетянул все ремнем и осторожно поднял его в седло: - Усидишь, барин, или привязать? Хочешь, на спину положу?

- Усижу... - к боярину Храмцову пришла уверенность в том, что теперь он выживет, а вместе с нею - прибавилось новых сил.

Семен наклонился к хрипящему татарину, перерезал ему горло, перевернул на спину, снял пояс, ощупал сапоги, бока, вытащил из-за пазухи какой-то сверток, переложил к себе. Прошелся по остальным телам, снимая оружие и наскоро обыскивая. Его товарищи тем временем собрали коней. Вскоре отряд, увозя погибших и раненых, повернул к основной рати, а на пятне вытоптанной травы осталось лежать восемь одетых в халаты скрюченных окровавленных тел.

Дозор вернулся в лагерь, когда рать остановилась на ночлег. Большинство воинов уже завернулось в медвежьи шкуры или растянулось на войлочных подстилках, и только перед дьяком Адашевым горел небольшой костер: Даниил Федорович ждал вестей. Добрых, тревожных - хоть каких-нибудь. А потому появление небольшого отряда, да еще с полонянином вызвало у него вздох облегчения.

- Снимай бедолагу, - вставая, распорядился он, - Клади ногами в костер. Да нет, сапоги можно не снимать. И так согреется.

- Нет... Зачем?! - забился в сильных руках боярских детей искалеченный татарин. - Заче-ем?!!

Тем не менее ратники, в которых вид убитых друзей не вызвал приступа дружелюбия, быстро исполнили приказ воеводы, смотав пленнику ноги вместе и привязав их к ратовищу его же копья. Вечерняя степь огласилась жутким воем - нехристь орал и бился головой о землю. Дав ему испытать достаточно боли, Даниил Федорович присел рядом и спросил:

- Войско ханское где?

- А-а-а... Пустите... Скажу, пустите!!!

- Сперва скажи.

- Дальше оно... Че-ерез реку переходит!!!

- Давно?

- Вчера подошло! Пу-устите, больно-о-о!!!

- Обоз где?

- Сза-а-ади!!!

- Много войска переправилось?

- Все почти... - татарин заплакал крупными слезами. - Отпустите, ради Аллаха... Отпустите... Убейте, не могу... Не могу больше... А-а-а!!!

- Вытащите его, - разрешил, выпрямляясь, дьяк. - И оттащите куда-нибудь в сторонку.

Даниил Федорович знал, что делал, когда не дозволял прекратить пытку огнем, пока басурманин не скажет все.

Потому, как для вытащенного полонянина боль не прекратилась. Полузапекшиеся в обугленных сапогах ноги продолжали ныть точно так же, как если бы они все еще оставались в огне, а никакой надежды на смягчение страданий он более не имел.

- О Аллах, великий и всемогущий, милостивый... А-а-а!!! И милосердный... И всевидящий...

Наконец кто-то из воинов устал от непрерывных воплей и просто заткнул ему рот грязным подолом его же халата.

- Ну что, Варлам Евдокимович, - улыбнулся подошедшему Батову государев дьяк. - Вот, с Божьей милостью, и нащупали мы слабое место. Завтра начнем. Раз уж ты здесь, то слушай. Мыслю я доверить тебе правое крыло. Охватить ты их должен, окружением напугать. Основные силы я поведу, вместо левого крыла Миус будет.

- Что же ты у полонянина не спросил, сколько сил у хана, боярин?

- Да то нам не интересно, Варлам Евдокимович, - мелко-мелко почесал за ухом дьяк. - Нам их найти главное, да удар нанести. А много ли, мало ли... Мы не за золото, мы за Русь Святую биться идем. С нами Бог, и отступать нам не след...

* * *

Когда в обширную гавань Балык-Кая нее одна за другой вошли полсотни могучих боевых галер, она внезапно оказалась тесной. С высокими мачтами, пушками на носах, паутиной весел, торчащих во все стороны, суда заполнили всю водную поверхность, и казалось истинным чудом, что они не сталкиваются друг с другом, ломая весла и обдирая черные борта. Но галеры не просто укрылись в гавани от возможных штормов - они еще маневрировали, одна за другой подходя к причальной стене, и каждая выплескивала на камень полсотни плечистых и загорелых, вооруженных пиками и ятаганами усатых молодых янычар с матерчатыми заплечными мешками в руках.

Отряды уходили в крепость, выясняли у забегавшегося начальника всегда маленького гарнизона, где он отведет им место, после чего обустраивались: бросив мешки на землю, выставляли пару караульных и уходили в город.

Очень скоро неожиданные гости заполонили улицы, расхватали на рынке все, что только там было съестного, уволокли неизвестно куда десяток невольниц, успели устроить несколько драк с местными торговцами и едва не сцепились насмерть с охраной дворца Кароки-мурзы - так, что султанскому наместнику даже пришлось самому выходить и именем Селима успокаивать бунтарей.

К полудню галеры высадили пять тысяч воинов и Бакы Махмуд, поняв, что его казармы, донжон и двор древнего укрепления не способны вместить всех, начал выводить новые отряды на склоны горы, выбирая ровные, заросшие травой площадки возле стен. Однако галеры подходили и подходили к пристани, и казалось, что им не будет конца. К сумеркам в Балык-Кае сошло на берег семнадцать тысяч янычар - сила, способная заставить содрогнуться от ужаса любое существующее государство планеты. Отборное войско султана окружило город плотным кольцом, словно взяв в осаду - и это было недалеко от истины, поскольку противиться самоуверенным, высокорослым, сверкающим белоснежными зубами и золотыми цепями, ходящим в расстегнутых нараспашку рубахах воинам не рисковал никто. Торговцы боялись заикнуться о ценах на забираемые товары, хватаемые за стыдные места татарки, не говоря уж о невольницах, не рисковали даже вскрикнуть. Окрестные румы и караимы, привозившие на рынок плоды своих земель, предпочли податься обратно в горные поселения. Горожане тоже предпочли запереться в своих домах и терпеливо пережидали, чем все это кончится.

Утром следующего дня в двери дворца Кароки-мурзы постучал янычар и громогласно заявил:

- Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша уже сходит на берег и направляет сюда стопы своего коня!

- Хоть один вежливый человек появился в этом диком городе, - пробормотал Кароки-мурза. - Не ломится в дверь с запыленным лицом и в грязном халате, а заранее извещает о визите. Фейха! Сюда, скорее!

Слава Аллаху, после русского набега он уже успел купить нескольких невольниц. Причем достаточно сообразительных, чтобы не плакать в подушки, а стараться доставить удовольствие мужчине, от которого зависит их судьба. Три умеют танцевать, тоже неплохо. - Фейха, - умоляюще сложив ладони на груди, обратился мурза к прибежавшей на его призыв крупноглазой широкобедрой персиянке. - Обед должен быть самым вкусным и роскошным, какой только ты можешь себе представить. Купи или вели приготовить разные блюда, и проследи, чтобы сдобрили их по-разному. Я не знаю, какие у него вкусы. Кофе... Ну, кофе у тебя всегда самый лучший. Невольниц отправь совершить омовение, попрыскай цветочными маслами, переодень... Ну, приготовь, в общем. Что еще? Музыкантов найди. Пошли в город, пусть кого-нибудь приведут. И немедленно! И... И умоляю тебя, Фейха, не попадайся ему на глаза. В этом доме ты прекрасней всех, а я не хочу тебя лишиться.

Персиянка, зардевшись, кивнула:

- Я постараюсь, мой господин...

Кароки-мурза облегченно перевел дух, потом заторопился переодеться сам. Опоясываться оружием не рискнул: а ну, гость подумает, что его опасаются или не доверяют? Но положил у стены на видном месте - пусть знают, что он не обленившийся чиновник, не знающий вида меча. После кроткого колебания переложил на видное место и драгоценный султанский лук.

Снизу послышался громкий стук, и зычный голос:

- Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша уже сел на своего коня и приближается к дому!

Ага... Забывший про одышку наместник крутанулся на месте, отчего полы халата высоко взметнулись, открыв серые атласные шаровары. Кажется, все готово.

- Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша спускается с коня!

Кароки-мурза торопливо сбежал вниз и с преданной улыбкой на губах застыл перед дверью.

Створка распахнулась. В нее, внимательно зыркая глазами по сторонам, скользнули двое янычар, замерли по сторонам от двери. И только после этого в проеме показался сам командующий гвардией султана: в белом, словно летние облака, тюрбане с большим яхонтом надо лбом, белом, шитом серебром, халате с высокими плечами. Под халатом проглядывала белая плотная куртка, тоже шитая серебром и украшенная жемчугом.

Краешком сознания Кароки-мурза успел подумать, что изнутри куртка наверняка проклепана железными пластинами и по сути представляет собой красивый и дорогой доспех, но вслух, естественно, сказал совсем другое:

- Как я рад видеть вас, досточтимый Касим-паша в своем убогом жилище!

- Как я давно не видел вас, уважаемый Кароки-мурза! - раскрыл объятия гость, и наместник, разумеется, не отказался от столь дружеского жеста.

"Он считает нужным завести со мной хорошие отношения, - моментально сообразил хозяин. - Значит, чует за мной какую-то силу".

- Входите же, входите, - отодвинулся Кароки-мурза, пропуская военачальника внутрь. - Прошу простить ужасный вид, но в прошлом году тут все, все разорили проклятые язычники!

- Ничего, - успокаивающе поднял руку Касим-паша. - Я прибыл сюда как раз для того, чтобы покончить с этим раз и навсегда.

Он вошел во двор, огляделся, поцокал языком:

- Тут приятно, очень приятно...

Кароки-мурза действительно успел восстановить после разгрома почти все - даже фонтанчик в центре зеленого дворика. Но сейчас он думал о другом: догадается кто-нибудь перенести приготовленный для гостя стол сюда, или нет?! Если паше приятно именно здесь, значит здесь и нужно его принимать!

Военачальник подошел к фонтану, опустил в него свои руки, омыл лицо:

- Как хорошо!

Кароки-мурза закрутил головой, и даже открыл рот, чтобы позвать персиянку, но тут увидел идущего с ковром на плече кривого Али. Невольник скинул ковер, раскатал одним сильным движением. Подбежавший Сашка - мальчишка, оставленный мурзой для себя после прошлогоднего похода, рассыпал на ковер подушки:, тоже убежал.

- Да, такой дом нужно беречь, беречь... - продолжал восхищаться гость. - И я сделаю это! Как думаете, семнадцати тысяч янычар и ста пушек, выделенных мне великим султаном Селимом, да продлит Аллах его годы, хватит мне для освобождения единоверцев наших в Астархани и Казани?

- Сто пушек... - мечтательно зажмурился Кароки-мурза, вспоминая, чего удалось добиться, имея всего десять стволов. - Ну, разумеется, досточтимый Касим-паша! Тем более, что с вами во имя этого святого дела пойдут еще десятки тысяч правоверных, живущих в этом ханстве.

- А достойно ли будет привести всего семнадцати тысяч отважных воинов при ста пушках, чтобы вручить крымскому хану фирман, написанный рукой самого султана?

- Если сделать это в ближайшие дни, - Кароки-мурза ощутил, как екнуло у него в груди, - то можно ограничиться и несколькими сотнями воинов...

- Вам виднее, уважаемый Кароки-мурза, - оглянулся паша и изумленно вскрикнул, увидев усыпанный подушками ковер и стоящий на нем низкий столик с фруктами и сластями. - Да вы просто кудесник! Откуда он взялся?

Гость подошел, опустился на ковер. Поморщился, вспоминая, на чем оборвался разговор:

- Ах да, янычарский корпус. Наш любимый султан Селим пожелал, чтобы его нынешний наместник в Крымском ханстве Айбек-паша лично доложил ему, насколько благополучно добралась до Крыма моя армия. А посему вручать и зачитывать фирман придется вам, уважаемый Кароки-мурза. После отъезда Айбек-паши его тяжкие обязанности ложатся на ваши плечи. Во дворе зазвучал дудар - Кароки-мурза даже не представлял, куда Фейха ухитрилась спрятать приведенного музыканта, но видно его не было, а музыка звучала, отражаясь от стен и заполняя собою двор.

- Да у вас тут как в раю! - Касим-паша протянул руку, взял с блюда горсть изюма и кинул себе в рот. - Только гурий не хватает.

И гурии появились! Три умелые гречанки, мелко подрагивая бедрами - так, чтобы звучали натянутые на чреслах бусы из тонких медных пластин, начали, подняв руки к небу, свой неспешный танец. С двух сторон к гостю подкрались черкешенка Зелима и полячка Мария, одетые в легкие, полупрозрачные шаровары и рубахи из воздушной китайской кисеи.

- Воистину, рай, - повторил Касим-паша.

- Я думаю, достопочтенный, - мягко предложил хозяин, - что после долгого морского путешествия вам следует хотя бы пару дней отдохнуть у меня в гостях. Умоляю вас, дорогой гость, принять это предложение.

- Пару дней? - усмехнулся, не поворачивая головы, Касим-паша. - Что же, хорошо...

Кароки-мурза поднялся и подошел к десятнику, сменившему на месте начальника охраны дворца сотника Шауката, негромко распорядился:

- Бери трех коней, мчи в кочевье Мансуровых, к Девлет-Гирею. Передай, что через два дня он обязан быть в Бахчи-сарае с тысячами самых преданных нукеров. Скачи.

* * *

В эти же самые минуты боярская кованая конница, опустив рогатины, во весь опор приближалась к сгрудившемуся на берегу Миуса татарскому обозу. Оставленный его охранять отряд в три тысячи сабель уже мчался навстречу с опущенными копьями. Змеи крови опять требовали своего любимого питья - и они его получили. Закованные в железо, привычные к бою русские витязи просто смяли и втоптали в траву отряд далеко не самой лучшей легкой конницы, оставленный на всякий случай для разгона разбойников.

Кованая рать приблизилась к обозу, начала охватывать его по широкой дуге, расступилась, и из-за ее спины показались многотысячные отряды стрельцов. Воины спрыгивали возле повозок, перехватывали в Руки из-за спин свои огромные бердыши и начинали охоту за попрятавшимися возничими - частью вовсе невооруженными невольниками, частью престарелы, ми или слишком молодыми татарами, имеющими при себе только ножи или, в лучшем случае, сабли.

Тех, кто прятался под телегами, кололи острыми подтоками или верхними концами больших стальных полумесяцев, кто пытался бежать, с размаху рубили по спинам. Кто отмахивался саблями - принимали удар на лезвие, потом следовал резкий поворот, одновременно отбрасывающий вражеский кринок, и рассекающий тело басурманина. Полторы тысячи стрельцов перебили две сотни попавших в западню нехристей в считанные мгновения, после чего принялись составлять повозки в круг, превращая обоз в передвижную крепость. Тем временем остальные пять тысяч пищальщиков выстроились в три ряда вдоль берега, лицом к броду и замерли в ожидании, воткнув бердыши в песок, и наложив на концы ратовищ тяжелые, граненые стволы. На краях строя, в ожидании нового ратного дела, остановились отряды боярского ополчения.

Тем временем на восточном берегу Миуса царила растерянность. Передовые отряды войска во главе с самим ханом уже ушли вперед почти на день пути и здесь, у брода, оставался только небольшой, пятитысячный отряд алановских татар, которые переправились вчера вечером и пока просто не успели двинуться за основными силами. Тысячник Салих Гали, видя, что русских больше почти в три раза, смог только перекрыть брод со своей стороны и отправить гонца к калги-султану Фатих-бею с известием о захвате обоза.

Больше двух часов ждал он ответа - а стрельцы тем временем выпрягли из повозок лошадей, отогнав их назад, составили телеги плотно одну за другой, привязав оглобли к осям колес, пошарили по содержимому сундуков и мешков, угостили своих стоящих в строю товарищей кислым молоком и мясом. Кое-кто успел даже побаловаться с ласковыми басурманскими наложницами, что все равно сидели в своих кибитках без дела.

Наконец, татары зашевелились, подъехали к броду, принялись пускать стрелы, надеясь расстроить стрелецкие ряды. Однако боярские дети тоже умели пользоваться луками - и ногайцы, получив достойный ответ, попятились. После этого Салиху Гали, получившему строжайший приказ, подкрепленный угрозой жестокой кары за утрату всего взятого с собой в поход добра, оставалось только одно: взять в руки копье и во главе первых сотен ринуться в атаку на ряды неверных.

- Алла билла! Алла билла! Бог с нами!

Конная атака всегда выглядит ужасающе. От дробного стука сотен копыт начинает мелко дрожать земля, надвигающаяся многоголовая масса стремительно вырастает в размерах. Десятки, десятки десятков острых стальных наконечников опущены вниз и кажется, все смотрят в грудь именно тебе.

Слетев с высокого берега, татары врезались в реку, подняв к небу облака брызг, и тут выяснилось, что вода слишком плотна для быстрой скачки. Конница невольно перешла на шаг, погружаясь все больше и больше, почти по грудь скакунам. Крайние всадники, оказавшиеся за пределами брода, начали падать, либо погружаться слишком глубоко, чтобы продолжить наступление. Вот тут стрельцы и дали слитный залп из тысяч пищалей. Свинцовый поток, ударивший в татар с расстояния в сотню шагов, снес все, что находилось на его пути. Поверхность оказалась совершенно чистой. Вода же в реке моментально окрасилась кровью, вниз понесло тела людей и конские туши, а не успевшие спуститься к руслу нукеры стали торопливо заворачивать скакунов.

Среди погибших был и Салих Гали - а потому до самого вечера новых атак татары не начинали.

* * *

Варлам Батов продолжал командовать правым крылом кованой конницы, стоящим сбоку и чуть позади сгрудившегося в круг обоза - полутора тысячами всадников боярского ополчения, почти полностью состоявшего из оскольских помещиков. Он хорошо понимал, почему Даниил Федорович назначил воеводой именно его. У Батова был самый большой отряд холопов и оружных смердов, рядом с ним маячило трое братьев, тоже с небольшими отрядами, выставленными согласно писчим листам, он больше десяти лет успешно защищал свою усадьбу на краю Дикого поля и, наконец, он успел познакомиться с дьяком лично я явно ему понравился.

Но одно дело - понравиться государеву дьяку, и совсем другое - родовитость предков, а потому Варлам все время ждал, что кто-то из его воинов заявит о большей древности своего рода, более достойном происхождении предков, более звучной фамилии. Однако прошел первый день, настало утро второго - и никто не потребовал от Батова отдать свой пост более знатному боярину.

Как-то само собой получалось, что исполченное по земскому обычаю войско подчинилось принципу опричнины: командует самый достойный, а не самый родовитый. Постепенно Варлам успокоился и стал куда больше внимания уделять ходу битвы, нежели перешептываниям у себя за спиной.

Между тем, поутру на берег Миуса подошло еще несколько татарских тысяч во главе с более опытным командиром, и степняки начали обдуманную и правильную атаку. Конные сотни одна за другой подходили к берегу реки и засыпали пищальщиков стрелами, без жалости опустошая свои колчаны. Правда, на этот раз стрельцы не выстраивались в правильные ряды, как это было накануне, а засели за повозками, в изготовленном накануне вечером импровизированном укреплении.

Стрелы стучали по доскам телег с такой частотой, словно на захваченный обоз обрушился густой град - и это при том, что в повозки попадала лишь малая толика смертоносного ливня. Земля на берегу, и вытоптанное пространство внутри двойного кольца разнокалиберных колымаг было настолько истыканы тонкими длинными древками, что, казалось, даже на самых жирных и влажных землях степной ковыль растет куда реже.

Поначалу Варлам еще надеялся, что степняки выдохнутся - как-никак, а главный их запас стрел находился здесь, в обозе, но конники стреляли и стреляли, и время от времени со стороны обоза доносились болезненные выкрики.

- За мной! - скомандовал Батов и тронул пятками коня.

Полторы тысячи воинов его крыла выдвинулись вперед, к самому броду, и тоже взялись за луки, обстреливая очередную подошедшую к реке сотню - но татары не то что не испугались, они даже не стали отвечать! Степняки продолжали засыпать летучей смертью именно обоз и засевших в нем стрельцов, и даже падение на землю нескольких товарищей не заставило их отвлечься на закованную в железо тяжелую конницу. Варлам выпустил полсотни стрел из одного колчана, потом наполовину опустошил другой и отступил, почувствовав, как рука начинает уставать, и стрелы постепенно утрачивают смертоносную силу. Между тем татары продолжали свою карусель, посменно стреляя и стреляя по русским воинам.

Батов зажмурился и попытался прикинуть, когда они выдохнутся.

К реке подошло около десяти тысяч врагов. Сто сотен. У каждого воина на крупе коня сто стрел. Значит, каждая сотня выпустит в них десять тысяч стрел, да еще на сто сотен, да еще тысяч двадцать степняков еще только на подходе... В итоге у него получилась какое-то огромное, несуразное, невероятное число, не имеющее названия.

- Татары идут!

Варлам открыл глаза, подобрал поводья коня.

Степная конница, не переставая стрелять, ринулась вперед, разбивая грудями коней прохладные речные потоки. Когда они достигли стремнины - со стороны обоза загрохотали, сливаясь в долгий, непреходящий гул, пищальные выстрелы. Обоз заволокло белыми дымами - но со стороны правого крыла было видно, как всадники, словно налетев на невидимую преграду, вылетают из седел или заваливаются в воду вместе с лошадьми.

Первые ряды атакующих полегли почти целиком, но вместо них в реку уже спустились другие, причем с берега продолжал литься непрерывный поток людей и коней, направляемый чьей-то железной волей. Для идущих в атаку степняков не имелось выбора - наступать или остановиться, поскольку сзади на них напирали все новые и новые массы, вынуждая двигаться вперед.

Грохот выстрелов начал разбиваться на отдельные хлопки - живая масса наконец смогла преодолеть смертоносную свинцовую стену и покатилась вперед, к повозкам.

Первые из татар попытались достать до притаившихся среди телег стрельцов копьями, но через двойной строй телег дотянуться до отмахивающихся бердышами стрелков не удавалось, перепрыгнуть препятствие на коне было невозможно, и татары начали спешиваться и лезть по повозкам ножками, с саблями и копьями в руках.

- Братья мои! - оглянувшись на доверенное ему ополчение, громогласно объявил Батов. - Не посрамим земли русской! С нами Бог.

Варлам перекрестился, опустил рогатину и пнул пятками коня:

- Впере-ед!!!

- Ур-ра-а-а!!! - услышал он за своей спиной дружный рев, мгновенно успокоился: значит, не один скачет, дети боярские следом устремились. Выбрал глазами выбирающегося из реки врага и нацелился точно на него.

Татарин, услышав русский боевой клич, повернул голову, мгновенно посерел, повернул коня и опустил копье - но более не успел ничего.

Варлам поймал его наконечник на щит, отвел в сторону, всем телом навалился на рогатину, посылая ее вперед, и пробил басурманина насквозь, насадив на ратовище почти до руки.

Вытащить оружие в таком положении было невозможно, а потому он бросил копье, выхватив саблю, и продолжал двигаться вперед, просто опрокинув набок оказавшегося поперек пути татарчонка, приняв на лезвие и откинув вверх копейный удар справа, потом саданув со всей силы окантовкой щита в спину оказавшегося слева врага.

Движение застопорилось - причем он не видел в пределах досягаемости ни одного врага. Только перепуганные оседланные лошади, оставшиеся без хозяев.

И тогда, чтобы расчистить себе путь, Батов принялся рубить их по головам.

- Уходим! - ему удалось развернуть коня на освободившемся месте. Варлам кинул саблю в ножны, дал шпоры коню, заставляя его выбираться из сечи назад, а сам, выдернув из открытого чехла лук, и поддернув ближе колчан со стрелами, торопливо выпустив себе за спину десяток стрел. - Назад! Уходим, братья! Назад!

Преследуемые по пятам разозлившимися степняками, бояре попятились от брода - и тут со стороны обоза опять загрохотали выстрелы. Самые первые из наступающих, воинов двадцать, оказались отрезаны от своих товарищей свинцовым шквалом, заметались и бояре методично перебили их из луков длинными саженными стрелами.

Варлам, тяжело дыша, вернул лук в налуч, повел плечами, привстал на стременах, пытаясь оценить обстановку.

Удар тяжелой кованой конницы - его удар! - опрокинул подступивших к самому обозу степняков, отшвырнул их назад, дав стрельцам драгоценную передышку. Они перезарядили пищали, и когда бояре начали отступать, опять измолотили свинцовой картечью собравшихся на броде татар.

Ниже брода Миус приобрел пугающе багровый цвет, причем вода не светлела, а, скорее, продолжала темнеть от огромного количества крови. Вниз по течению продолжали плыть отдельные тела и лошадиные туши, но основная масса осталась там, где их подкараулила смерть. Еще трепещущая в предсмертной агонии плотина перекрыла все русло, и уровень воды выше брода начал заметно глазу повышаться.

- Сколько душ полегло, - перекрестился Варлам. - Сколько судеб человеческих...

Татары же, словно и не заметив случившейся схватки, опять начали осыпать обоз длинными трехперыми стрелами.

- Ефрем, - подозвал холопа Батов. - Поезжай к обозу. Там у басурман запасные копья лежали. Привези несколько штук мне, и тем, кто в сшибке потерял. Чую я, еще не раз нам вперед идти придется.

Воевода Батов оказался прав - в этот день еще два раза ему пришлось вести боярских детей в сшибку, нанося удар железным кулаком кованой конницы поперек татарских порядков, давая стрельцам время перебить прорвавшихся на телеги нехристей и перезарядить пищали для новых залпов. Сражение затихло только в полной темноте, когда степняки перестали различать, куда им пускать стрелы, а стрельцам приходилось громыхать из своих стволов только на слух, выплевывая заряды картечи в ту сторону, откуда им мерещился плеск воды.

Единственное, что было хорошо в этот вечер - так это вдосталь парного конского мяса, вдосталь пресной воды (выше брода, разумеется), и в достатке дров. Вдоль реки, по обоим берегам Миуса, на пару десятков саженей от реки тянулись густые лесистые заросли.

Новое утро оба войска встретили точно так же, как и накануне - составленный в круг обоз, кованая конница по сторонам, стрельцы внутри. Крымчаке - по ту сторону реки, за нешироким бродом, на который хищно смотрят тысячи пищальных стволов.

Правда, к татарам опять подошли свежие тысячи, и дождь из стрел обрушился на легкое русское укрепление с новой силой. Но стрельцы, с помощью Божией и оскольского боярского ополчения выдержали и этот день.

К третьему утру Миус поднялся выше, чем на сажень, а завал из мертвых тел начал издавать устрашающее зловоние, заставившее сбежаться к месту битвы тысячи крыс, чьи маленькие черные глазки постоянно теперь выглядывали из травы, из прибрежных зарослей и даже с веток деревьев. Татары по обыкновению с самого утра начали обстрел обоза, но неожиданно на берег между повозками и бродом выехали три с половиной тысячи бояр, что оставались под рукой Даниила Федоровича Адашева, и стали метать ответные стрелы. Стрельцы под их прикрытием принялись торопливо разбирать укрепление - растаскивать и запрягать повозки, выстраивать их в длинную строенную колонну.

Татары, учуяв неладное, ринулись в очередную атаку, скача прямо по загромождающим брод мертвым телам. Боярская конница шарахнулась в стороны, открыв ровные ряды выстроившихся стрельцов. Грянувший залп уже в который раз снес ряды атакующих и напугал тех, что шли следом. Кованая конница снова сомкнулась перед бродом, позволяя прилетающим издалека стрелам бессильно чиркать по кольчугам и куякам. Правда, некоторые из вестниц смерти все-таки поражали коней - бояре спрыгивали с седел, снимали седла и, громко ругая басурман, отправлялись к обозу. Заводных и трофейных лошадей у русского войска имелось в достатке.

Опасаясь новой ловушки, татары больше не рискнули кидаться через брод, пока обоз не тронулся в путь, и кованая конница не ушла с дороги.

Только теперь воевода правого крыла понял, о чем думал государев дьяк все последние дни: пустив усталых и измученных ополченцев Варлама Батова вперед, боярин Адашев с тремя с половиной тысячами витязей, имеющих полные колчаны стрел и нерастраченные силы, прикрывал спину уходящего обоза от постоянно наскакивающих со всех сторон степняков.