Чтение 13–й страницы книги ~Ненависть~

Дэмьен обдумал вопрос. Он не раз задавал себе его за последние шесть недель, особенно часто - в последние дни голодовки. И, когда понял ответ, почти ему не удивился.

- Наверное, мне просто некуда больше идти.

- Забавно, - улыбнулся Мариус. - Почти всегда, спрашивая "Зачем?", получаешь ответ на вопрос: "Почему?" Но ты по крайней мере ответил правдиво. Пусть и не на тот вопрос, который я тебе задал.

Они остановились перед окованной железом дверью. Мариус отпер ее, распахнул, и Дэмьен, приготовившийся увидеть темный сырой подвал, застыл от изумления, когда на него обрушилась лавина белого света.

- Прошу, - усмехнулся Мариус. - Это твои апартаменты на ближайшую неделю.

Дэмьен медленно переступил порог, глядя вверх и не веря своим глазам, хотя ничего особенно примечательного в этом месте не было. Всего лишь сухой колодец, такой глубокий, что казалось, будто его стены почти сходятся там, где маячил ослепительно белый кусочек неба. Дэмьен смотрел на этот рваный лоскут, как на божественный нимб, и вдруг почувствовал, как что-то осторожно коснулось его лица. Он провел рукой по лбу, посмотрел на свои пальцы. Снег.

- Значит, неделю, - с оптимизмом, которого не испытывал, повторил он. - Я могу задать вопрос?

- О да, - дружелюбно ответил Мариус. - На четвертом этапе тебе уже можно изредка задавать вопросы.

- Зачем вы здесь?

Мариус вскинул на него расширившиеся глаза, потом тихо засмеялся.

- Я думал, ты спросишь, будет ли твой рацион столь же аскетичен, как раньше, - сказал он. - Всегда это спрашивают. И ведь знают ответ, а всё равно спрашивают. Чтобы успокоить себя хоть чем-то.

- Вы не ответили. - Улыбка Мариуса исчезла.

- Пройдя три инициации, ты уже можешь задавать вопросы, - холодно проговорил он, - но еще не можешь требовать ответов.

Дэмьен стоял и смотрел, как закрывается дверь. Потом отвернулся, взглянул вверх, на снежинки, падавшие со светло-серого неба. Не отрывая от них глаз, поднял капюшон своей рясы. Вздохнул, и облачко пара, вырвавшееся из его губ, растворилось в морозном воздухе.

Сначала он думал, что неделя - это не очень много. По крайней мере после месяца, проведенного на сухом пайке. Очень скоро он понял, что так думают все. И, как это часто бывает, все ошибаются. Впрочем, днем было еще сносно. Заметно похолодало к вечеру. Дэмьен наворачивал круги по колодцу несколько часов кряду, потом, почувствовав, что валится с ног, завернулся в друидскую рясу, ярко-желтый цвет которой создавал иллюзию тепла, и лег на голый, запорошенный снегом пол, поджав под себя ноги. Однако довольно быстро пришел к выводу, что так недолго отморозить причинные места, встал и прислонился спиной к ледяному камню, решив садиться на пол лишь в крайнем случае.

Ночью пошел снег. По-настоящему пошел - впервые за эту раннюю зиму. К утру дно колодца засыпало снегом. Дэмьен сгреб его руками в один угол. Пальцы посинели к окончанию этой процедуры, но он по крайней мере расчистил себе клочок твердой мерзлой земли. Напротив него теперь возвышался сугроб фута в три высотой. Дэмьен надеялся, что к следующему снегопаду он растает, и старался не думать о том, сколько ледяной воды образуется на его месте. Как и о том, что будет, если снег пойдет раньше.

Так и случилось. Тяжкие сизые хлопья повалили с неба вскоре после того, как Дэмьену принесли завтрак - мясо, свежий хлеб и горячее вино. Последнее было как нельзя более кстати. Дэмьен подумал, что хорошо бы попросить лопату или, на худой конец, ведро, а потом вспомнил, что ему нельзя просить. Уже можно спрашивать, еще нельзя просить. Что ж, если так пойдет дальше, они просто утопят его в талой воде.

Но, как, в общем-то, и следовало ожидать, этого не произошло. Снег валил весь день, а к вечеру пришел Мариус. Поверх привычной темно-малиновой рясы он накинул теплый плащ, подбитый мехом, на руки натянул перчатки. Дэмьен, к тому времени продрогший до костей, понемногу начал понимать, что такое черная зависть, но тут он заметил, что Мариус пришел не с пустыми руками.

- Держи, - сказал он, протягивая Дэмьену плоскую деревянную лопату. - Можешь вычистить снег. Сюда, в коридор.

Дэмьен принял это разрешение с благодарностью и стал активно разгребать сугроб, сжимая древко лопаты окоченевшими руками. Он бросал снег прямо на лестницу, не особо заботясь о его дальнейшей судьбе - наверняка монахи вынесут. Конечно, они могли бы и сами вычистить колодец, но тут важна символика. Да, черт возьми, именно символика.

- Как тебе тут? - внезапно поинтересовался Мариус. Он нечасто заговаривал с Дэмьеном за прошедшие два месяца.

- Холодно, - усмехнулся тот.

- Еще не успел пожалеть о том, что ввязался во всё это?

- Успел. И неоднократно.

- Ты ушел бы, если бы мог?

Если бы мог?.. Но он ведь мог. Почти наверняка мог - просто не пробовал. Конечно, он был истощен, измотан, да и не оправился еще окончательно от радушного приема вейнтгеймских друидов. Но он ведь был Дэмьеном. Тем самым, без фамилии и без клички - просто Дэмьеном, одним из самых известных в определенной среде убийц. Да, он помнил о существовании плечистых монахов в коричневом, охранявших вход в храм, - тех самых, у которых под рясами угадывались мечи. Так что из того? Он не сомневался, что даже теперь справился бы с ними без особого труда. Но хотел ли он этого - вот в чем вопрос. Наверняка нет. Иначе бы его давно здесь не было.

- Знаете, - проговорил Дэмьен, сосредоточенно разгребая лопатой рыхлый снег, - я как-то не думал об этом. Не ушел бы, нет. Куда мне уходить?

- Ну вот, опять ты отвечаешь на вопрос "Почему?" вместо вопроса "Зачем?".

- Что вы хотите сказать?

- Пока ничего. - Мариус помолчал, глядя в землю, потом поднял голову и произнес: - Ты думаешь, что без труда убил бы нашу охрану, верно?

- Да, - согласился Дэмьен.

- Все они когда-то были такими, как ты. Они и сейчас такие, как ты, - физически. Ваша плоть остается неизменной. Сейчас ты истощен, но, если дойдешь до конца, твои силы восстановятся быстро. Те, кто охраняют наши храмы - и вас, - могут уйти в любую минуту. Иногда они в самом деле уходят. То есть их тела уходят - сами они остаются здесь. Но даже находясь вне этих стен, они никогда не выпустят тех, кто однажды сюда вошел. Так что не обольщайся.

- Вы знаете, кем я был? - оторвавшись от работы, нетерпеливо спросил Дэмьен.

- Опять ты обольщаешься. Я не знаю, кем ты был, - я вижу, что ты есть, и тебе еще через многое придется пройти, чтобы получить основания говорить: кем я был. А сейчас ты озлобленный, обессиленный и беспомощный манекен, с которого понемногу слазит слишком яркая краска.

- Я не озлоблен.

- Против остального ты не возражаешь?

Дэмьен не ответил. Просто взглянул на миг в спокойные голубые глаза друида и вернулся к работе. Закончил он молча, с удивлением, раздражением и каким-то извращенным удовольствием отметив, что взмок. Он протянул друиду лопату, коротко поблагодарил, окинув облегченным взглядом расчистившееся пространство. Мариус направился к выходу.

- Можно еще вопрос? - окликнул его Дэмьен.

- Один, - согласился тот. - И я не обещаю, что отвечу.

- Ваши боги... кто они?

Друид бросил па него короткий взгляд, в котором, как на миг показалось Дэмьену, проскользнуло замешательство. Потом отвернулся и закрыл дверь.

Снег шел всю неделю - с небольшими промежутками затишья, то сильнее, то слабее. Мариус еще трижды приносил Дэмьену лопату. Каждый раз ему приходилось ждать всё дольше и дольше, потому что руки Дэмьена уже почти не слушались, а под конец недели его начало сильно лихорадить. Он апатично подумал, что так недолго подцепить воспаление легких, но потом успокоил себя мыслью, что если уж друиды смогли залечить его переломы за пятнадцать дней, то с такой ерундой они наверняка справятся без особого труда. Они больше не разговаривали: Мариус молча выжидал, пока Дэмьен справится с работой, и так же молча уходил. Дэмьен же и не особо стремился с ним беседовать. Ему было о чем подумать. Он часто вспоминал слова хозяйки "Черной цапли" о ее сыне, который, выйдя из-за серой стены, посмотрел на нее ясными глазами и сказал: "Прощай, мама". А еще ее домыслы о том, чем занимаются вейнтгеймские друиды. Но особенно много он думал о взгляде, который бросил на него Мариус, когда Дэмьен задал ему последний вопрос. Удивленный взгляд... и довольный в то же самое время - словно этот вопрос был правильный. Дэмьену казалось, что взгляд и был ответом, но его смысла он уловить не мог, как ни старался.

"Зачем я здесь, Гвиндейл?" - в который раз подумал он утром седьмого дня, лежа в расчищенном от снега углу колодца. Снег скопился на его голове и плечах и продолжал падать, укрывая его толстым холодным одеялом. В белом небе с хриплым карканьем носились вороны. Дэмьен подумал о себе как о манекене, вспоминая слова Мариуса, и попытался понять, как относится к такому заявлению. Манекен - это что-то... неживое... пустое... холодное... что-то, с чего слазит краска. Что-то, что ставят в парадных залах, заставляя принимать вычурные позы, а потом забрасывают на чердак. Он представил себе неровные ряды поломанных кукол, тупо уставившихся друг другу в лица, и его передернуло. Но видение не ушло. Он почти видел два обращенные друг к другу ряда голых кукол, застывших под залепленным паутиной потолком, бесцветных, бездушных, одинаковых. Иногда ему казалось, что он узнает их лица, но это почему-то пугало его, он несся вдоль безумно-безликого ряда и остановился лишь в самом конце и замер, глядя на две обращенные друг к другу фигуры, похожие и непохожие на все остальные: мужскую, с русыми волосами и шрамом через лицо, и женскую, неуклюжую, поломанную, с длинной рыжей косой. Вечером седьмого дня Мариус, придя освободить Дэмьена из заточения, обнаружил его лежащим без сознания под слоем снега. Друид позвал людей, они принесли носилки, осторожно уложили на них горячего, как огонь, Дэмьена и так же осторожно понесли наверх. Когда они оказались в помещении, Дэмьен вдруг вздрогнул, застонал и, не открывая глаз, отчетливо проговорил: "Она смогла, они обе смогли, все смогли, почему я не могу?" Монахи на миг остановились, потом отправились дальше. Мариус пошел следом, старательно пряча удивленную, почти восхищенную улыбку, думая о том, что стоит предоставить этому адепту более длительный отдых перед следующим этапом. Он это вполне заслужил.

* * *

Диз приехала в Вейнтгейм пасмурным октябрьским днем, по-осеннему промозглым и по-зимнему холодным. Вейнтгеймский округ лежал в снегу, тяжелом и грязном, кажущимся лишь злобной пародией на снег. Внутри Диз было так же тяжело и грязно. Злобная пародия на настоящую Диз.

Она не знала, сколько времени занимают друидские инициации, а потому пребывала в скверном настроении. И предпочитала не думать о том, что будет делать, если, встретив Дэмьена, узнает, что он стал друидом. Шаг до смерти и шаг до святости. Так странно. И так трусливо. Должно быть, большинство друидов - малодушные мерзавцы, бегущие от возмездия таких, как она. Правда, Диз никогда не встречала таких, как она.

Девочка в синей тунике указала ей путь. Она давно не приходила, и Диз была почти обеспокоена. Но на этот раз девочка просто опередила ее - должно быть, шла другой, более короткой дорогой, и, когда Диз ступила на площадь у южных ворот Вейнтгейма, дикое чуждое существо стояло у дверей гостиницы под названием "Черная цапля", молча глядя на Диз.

"Сюда?" - спросила она, но не получила ответа. Мимо прогрохотала тачка, груженная старым тряпьем, едва не проехавшись Диз по ногам. Она отскочила, выругалась, тряпичник вяло огрызнулся и угрюмо потащился дальше. Здесь все были вялыми и злыми, словно осы, потревоженные во время зимней спячки. Город сам был злым и вялым. Слишком много черного и острого. И слишком чисто. Это казалось подозрительным.

Когда Диз повернулась к гостинице, девочки уже, разумеется, не было.

- Где тут у вас друиды обретаются? - грубо спросила она с порога.

Пожилая худющая алкоголичка, владевшая этим заведением, подняла от стакана слезящиеся глаза.

- Еще одна? - сухо осведомилась она. - Баба на этот раз. Ну-ну. Улов у них хорош в последнее время, ничего не скажешь! И везет мне на вас...

- Я спросила, где обретаются друиды, - резко перебила ее Диз.

Женщина уставилась на нее, ухмыльнулась чему-то и небрежно махнула рукой за окно.

Диз шла по городу, рассматривала людей, глядя на их хмурые лица с болезненным вниманием, охваченная сумасшедшей уверенностью, что сейчас встретит его здесь, среди этих улиц, может быть, в монашеской рясе, с пустым благочестивым взглядом, - но хоть бы даже и так... И что тогда? Что ты сделаешь тогда, Диз, если между ним и тобой встанет безумный религиозный закон? Сможешь ли ты убить его - так, как хочешь, как надо, чтобы всё получилось, - зная, что однажды кто-то подойдет к статуе, у которой будет его лицо, и, коснувшись лба скрещенными пальцами, забормочет молитву? А, нет, не так - представь-ка лучше своих любимых братиков, свою обожаемую Миледи Маму и Милорда Отца, увидь их мраморные невозмутимые лица, услышь обращенные к ним воззвания, встань сама на колени, коснись скрещенными пальцами лба, зашепчи молитву... Шепчи: "Будьте благословенны, будьте благословенны и меня благословите, сволочи!!!"

А? Как тебе такая картинка?

Она остановилась, хохотнула, прижала ладони к лицу, пряча от редких прохожих преступную улыбку. И вдруг застыла.

Перед ней была стена. Непохожая на всё остальное в этом городе, острое, темное, холодное. Светло-серая, выложенная крупными, плохо отесанными булыжниками. А прямо напротив Диз находился проем. Слишком маленький для ворот, слишком большой для двери. Но так или иначе - без створок.

Входи, если хочешь.

Она хотела. Очень хотела!

Потому что там, за стеной, был Дэмьен.

Она видела его. Он ее видеть не мог - кажется, он был без сознания. Его пронесли через двор на носилках, прямо мимо ворот, напротив которых стояла Диз. Она узнала его сразу: он страшно похудел, русые волосы у лба и висков взмокли от пота (в такой-то холод!), но Диз никогда не забыла бы этот шрам. Сейчас, когда Дэмьен лежал, запрокинув к небу пылающее лицо, рубец был виден особенно отчетливо. Диз на миг залюбовалась им, вспоминая, как лизнула лезвием его гладкую кожу, матовую в блеклом свете свечи, и тут же, стряхнув наваждение, рванулась вперед. Ее сердце гулко колотилось в груди, на этот раз - наконец-то - от радости. Потому что бездыханный Дэмьен, хотя и был одет в друидскую рясу, друидом еще не стал. Его одежда была желтой. Она помнила, как говорил ей когда-то заезжий пилигрим: желтое в монастырских стенах носят только адепты. Потому что желтый - цвет ярости. Диз ступила с гладких обсидиановых плиток на грубую мостовую друидских кварталов, не видя ничего, кроме белого шрама на лихорадочно-алой колее, неуловимо напоминавшей цвет лица женщины из леса. Этот шрам был для Диз маяком, путеводной звездой, огоньком костра в ночной степи, и она шла к нему легко и радостно, как идет на плаху уставший бежать.

А когда железная рука уперлась в ее грудь, споткнулась, едва не упав, и посмотрела на внезапную преграду с таким изумлением, словно была до этого мгновения уверена, будто в мире не осталось никого, кроме них...

Но - ах, Господи, Диз, неужели ты не знала, что и теперь это не будет так просто?

- Тебе сюда нельзя, - спокойно сказал тот, чья самоуверенная рука посмела встать у нее на пути.

Диз смерила быстрым взглядом низенького плешивого монашка в фиолетовой рясе, с наглым спокойствием смотревшего ей в лицо. Его ладонь, упиравшаяся в тяжело вздымавшуюся грудь Диз, была твердой, как камень.

Она мгновенно прикинула свои шансы и, небрежно усмехнувшись, шагнула в сторону. Через миг ее меч со свистом рассек воздух. А еще через миг она лежала на земле лицом вниз, обезоруженная, с заломленной высоко за спину рукой, и всё та же тяжелая ладонь сжимала ее затылок, вдавливая лицом в грязь.

- Ты пришла убить, - по-прежнему спокойно проговорил друид у нее за спиной. - Тебе сюда нельзя.

Он отпустил ее. Диз перевернулась, села, задыхаясь, бросила взгляд туда, где несколько секунд назад видела Дэмьена. Поздно. Улица пуста, и впору усомниться, не было ли то, что она видела, плодом ее воображения.

Диз поднялась, морщась от снова разыгравшейся боли в раненом плече, повернулась к монаху, терпеливо ожидавшему ее дальнейших действий. Скользнула взглядом вокруг, пытаясь отыскать свой меч. Нашла, но с места не двинулась.

- Уйди с дороги, друид, - сказала она. - У меня здесь дело.

- У тебя может быть только одно дело, чтобы иметь право войти, - спокойно ответил тот. - Но у тебя такого дела никогда не будет. Поэтому уходи, пока можешь. Если ты еще раз попытаешься использовать силу, мне придется убить тебя.

Ей стало бы смешно от этих слов, если бы она только что не убедилась, что этот ублюдок справляется с ней, как с ребенком. Но всё равно... Убить ее? Чушь.

Ее нельзя убить.

- Он мне нужен, - с нажимом сказала она.

- Я это вижу.

- Отдайте его мне.

- Здесь ничто не дается даром. Он заплатил своей прежней душой за право получить новую. Что ты можешь дать мне за право распоряжаться его новой душой?

- Забирайте мою!

- Она мне не нужна.

Диз задохнулась от ярости, схватилась за несуществующую рукоятку меча.

- Впрочем, - спокойно произнес друид, - у тебя есть кое-что, чем ты могла бы заплатить за вход.

- Что?

Он масляно улыбнулся, сложил руки на объемном животе, благостно прищурился, но его глаза были ледяными.

- Твоя коса.

"А потом отрежешь косу", - сказала ей девочка в синем там, в ненастоящих воспоминаниях о ненастоящей жизни. А она тогда ответила: "Никогда".

Никогда.

Не так.

Ведь иначе все потеряет смысл.

- Нет.

- Тогда уходи. Пожалуйста. - Друид развел пухлыми ручками, то ли приглашающе, то ли растерянно. - Пока можешь.

Диз повернулась и пошла к пустому проему в стене. Она была оглушена, раздавлена, уничтожена. Она согласилась бы на всё, на всё, на всё - она отдала бы всю свою кровь до капли, всю свою душу до фибра, всю себя без остатка, но не косу. Нет, нет. Не так.

Шатаясь, Диз вышла в пасмурный темный Вейнтгейм. За ее спиной, всего в какой-то сотне футов, за всего лишь одной стеной, лежал ее враг, беспамятный, беспомощный, сжигаемой лихорадкой, ей оставалось лишь подойти и вонзить в него нож - не в сердце, нет, и даже не в легкое - в печень, медленно, сладостно, войти в него стальной плотью своей ненависти, войти, войти, войти...

Не такой ценой?

Любой ценой.

* * *

Когда Дэмьен открыл глаза, за окном было темно, В раму были вставлены витражные стекла, и он отстраненно отметил это, прежде чем понял, что находится в гораздо более комфортабельном помещении, чем раньше. Хотя, конечно, после недельного отдыха под открытым зимним небом любой сарай показался бы ему роскошными апартаментами. Хоть сквозняка нет. Э, да тут даже камин.

Дэмьен сел, слабо закашлялся, с удивлением отмечая, что в груди почти не дерет. Он прижал ладонь ко лбу. Кажется, холодный, хотя судить трудно. Сколько же времени прошло?.. Он помнил, как лежал под вейнтгеймским небом, как снег скапливался на его ресницах, как трудно стало их поднимать... Помнил, как жгло в груди и голове, помнил злость. Правда, не мог вспомнить, на кого и за что.

Теперь злости не было, боли тоже. Дэмьен встал, выпрямился, с наслаждением хрустнул онемевшими суставами, наклонился, выпрямился снова. Кажется, всё в порядке. Голова немного кружится... и страшно хочется есть, а так - всё отлично.

- Добрый вечер, - сказал Мариус, и в его голосе прозвенела улыбка.

Дэмьен резко вскинул голову, тут же поняв, что делать этого не стоило: перед глазами всё поплыло, и пришлось опять сесть.

- Я не слышал, как вы вошли, - сказал он.

- Ну конечно, - кивнул друид, подходя ближе. Его улыбка стала шире, и Дэмьен, взглянув на него снизу вверх, вдруг с удивлением понял, что этому монаху, должно быть, еще меньше лет, чем ему показалось сначала. - Как ты?

- Вроде бы хорошо, - неуверенно проговорил Дэмьен. - Сколько я тут провалялся?

- Шесть дней.

- И только? - удивленно переспросил он. - Черт, мне казалось, у меня легкие разрываются.

- Так и было. Двустороннее воспаление. Но теперь всё в порядке. Ну-ка, вдохни.

Дэмьен подчинился, без труда вгоняя в легкие теплый воздух, прогретый потрескивающим в камине огнем. Мариус удовлетворенно покивал.

- Неделю назад, когда тебя только принесли сюда, твое дыхание было слышно на весь этаж.

- Я должен был умереть. - Друид безмятежно улыбнулся:

- Нет. Если уж ты не умер в колодце, не умер бы и вне его. Обычно мы вылечиваем пневмонию за четыре дня, но в твоем случае немного затянули процесс. На самом деле ты вполне здоров уже двое суток, но мы решили, что тебе стоит как следует отоспаться. Ведь впереди самое трудное.

- Что на этот раз? Мне предстоит провести десять дней в кухонной печи?

Мариус рассмеялся, покачал головой:

- Нет, Дэмьен. Твое тело натерпелось от нас достаточно. Теперь мы оставим его в покое.

- Позвольте мне выразить от его имени безграничную признательность, - проворчал Дэмьен, поворачиваясь к огню. Было странно ощущать прикосновение к лицу теплых струй воздуха. Непривычно, но очень приятно. Его вдруг невыносимо потянуло в сон.

- Что ты чувствуешь? - внезапно с интересом спросил Мариус.

- Спать хочу, - без колебаний ответил Дэмьен, по-прежнему глядя на огонь.

- Нет, я не о том. Что чувствует твое тело?

- Мое тело хочет спать, - лениво ответил он.

- Уверен?

- Еще бы.

- А ты спроси его.

Дэмьен хотел, чтобы этот человек оставил его в покое, но почему-то снова - уже в который раз - выполнил требуемое. Он прикрыл глаза, тихо вздохнул и вдруг почувствовал прикосновение скрещенных пальцев к своему лбу.

Странно, подумал он, не двигаясь и не открывая глаз, Мариус прав. Он хотел спать - его тело нет. Тело было измотано, измучено, оно злилось - уже давно... Тогда, в колодце, злилось его тело, а не он. А еще оно недоумевало - каждая мышца, каждая клетка не понимала, за что он так жесток к ним. Что еще?.. Тело хотело уйти, оно плакало, вопило от ярости, оно ничего не понимало, оно ненавидело его. Телу нравилось то, что было раньше, и оно было безумно испугано событиями двух последних месяцев. Тело требовало, чтобы он размялся как следует, чтобы взял в руки топор или меч, чтобы ударил по стволу или чьей-то голове, чтобы снова по мускулам заструился ток, а по жилам - ртуть. Тело кричало: "Эй, парень, ты соображаешь, что делаешь?! Верни меня сейчас же!"

"Черта с два, - подумал он с оттенком торжества. - Черта с два"

Мариус убрал пальцы с его лба за миг до того, как он открыл глаза. Повернулся к огню, наклонился, взял кочергу, поворочал поленья в камине. Пламя бросило алые отблески на его бледные щеки.

- Когда ты убил в первый раз, - вполголоса произнес он, - это был...

- Я, - одними губами сказал Дэмьен. - Тогда это был я. Только тогда. Всё, что я делал потом, - пытался сделать убийцей тело. Потому что тело не думает. Никогда не думает. Оно...

- Оно делает. - Мариус повернулся к нему. Их лица были совсем близко друг к другу, ближе, чем когда бы то ни было. - Быстрее, чем ты думаешь. Потому что не тратит на это времени. И наступает миг, когда оно овладевает тобой. Это происходит почти сразу после того, как ты осознаешь, что полностью овладел им. Но такие, как ты, этого чаще всего не замечают. - От одного из поленьев отскочила искра, метнулась вперед, на свободу, врезалась в чугунную решетку и погасла. - Ну, хватит об этом. С телом мы уже разобрались. Теперь надо что-то решать с тобой. Ведь первым был ты. Не оно.

Дэмьен кивнул, надеясь, что понимает. Отблески пламени плясали в его зрачках, но он этого не знал.

- Чтобы стать пеплом, надо сгореть, так вы считаете, правда?

- На этом этапе уже можешь говорить мне "ты", - улыбнулся Мариус.

Дэмьеи был удивлен.

- Так быстро? - с тенью иронии спросил он.

- Мало кто доходит до этого этапа.

- Умирают?

- Не только. Уходят.

- Ты же утверждал, что отсюда нельзя уйти.

- Нельзя, - согласился Мариус, - Но очень многие пытаются. Хотя бы раз. Я... Меня удивило, что ты не попытался. А ведь у тебя было больше шансов, чем у других.

- Тогда всё это потеряло бы смысл, - сказал Дэмьен и, улегшись и заложив руки за голову, стал смотреть в низкий темный потолок.

Мариус помолчал, снова помешал поленья в камине. Потом сказал:

- Я был карточным шулером. Одним из самых отчаянных. Пришел сюда прятаться. Я тоже не осознавал, как это делаю. Мои пальцы всё решали за меня. Порой они далее не спрашивали моего мнения. Я доверял им. - Он снова умолк. Потом проговорил: - Сколько прекрасных бардов мы погубили. Сколько наездников, фехтовальщиков и художников.

- Им тоже мешали их тела?

- Чаще всего они этого не понимали. Но порой - довольно редко, надо сказать, - тело было невинной жертвой. Так иногда случается. Когда всё будет кончено, ты никогда не сможешь убивать. Если всё выйдет так, как хочешь ты.

- Как хочет моя душа?

- Нет никакой души. Есть ты и тело. В твоем случае - вы враги. Когда ты научишься подавлять его рефлексы, достаточно будет одной ошибки, чтобы всё началось сначала. Поэтому нужно сделать так, чтобы ты не допустил этой ошибки.