Чтение 13–й страницы книги ~Человек напротив~

застраховаться от любых этически нежелательных последствий - как свет
воспринимается, что ли? Интересно. Надо было бы с нею поговорить... Только
вот разберусь с Антоном. Нет, нет, Антона я вытащу. Это реально. Я чувствую,
что это реально, это мне по силам. Хоть какая-то польза от тебя будет в этом
мире, Симагин.

- И вот я здесь, граждане судьи, - закончила Ася и вдруг
почувствовала, что у нее слипаются глаза. Вторая рюмка ее добила, сработала
не как тоник, а как снотворное. Сейчас ей море было по колено, и разлучаться с
так по-доброму слушавшим ее Симагиным никак не хотелось, но очень
хотелось спать. И Симагин, чертяка, снова все почувствовал.

- Дело к двум идет, - мягко сказал он. - Давай-ка я тебе покажу,
где именно ты будешь нынче смотреть сладкие сны.

- Почему ты думаешь, что я буду смотреть сладкие сны?

- Потому что коньяк был сладкий.

Ася засмеялась. Ужасно хотелось сказать сидящему напротив человеку
что-то ласковое. Или даже по руке погладить, что ли. Но... вдруг он решит, что
она вот этак вот и впрямь пытается к нему вернуться?

И не примет?

- Симагин, Симагин, ты не зазнавайся... - сонно пробормотала она.

- Ни в коем случае, - серьезно сказал он. - Пошли.

Они пошли. Это было поразительно. Как будто он нарочно готовился к
ее приходу. Может, они с Александрой все-таки удивительнейшим образом
сговорились? Ох, чушь. Но не может же этого быть: мебель та же, стоит так
же... книжки те же, что Антон тогда читал. Закладки Антоновы торчат, Боже
мой! Вот эта, с утенком... мы десяток таких купили, когда Антон пошел в
школу. Я про них и забыла, а теперь вспоминаю, узнаю - точно, те...
Мемориал. Даже нарисованная когда-то Антошкой картинка, совсем
выцветшая, висит, приколотая кнопками - наверняка теми же самыми! - на
своем тогдашнем месте. Наверное, ее и снять теперь нельзя - на обоях
останется темное пятно по форме листа. Висит тут все эти годы... как укор. Мне
укор, подумала Ася и помрачнела. Я ушла. Это что же, я - просто-напросто
стерва? Вот так открытие! Стоило за этаким открытием сюда тащиться...
Симагин достал из комодика постельное белье, кинул на кресло. Достал рыжую
подушку, взялся за наволочку. Он что, мне еще и стелить будет?

- Я сама, Андрей.

- Хорошо, - ответил Симагин и, выпрямившись, повернулся. На
какой-то момент они оказались очень близко друг к другу - и неловко
замерли.

- Когда завтра нужно проснуться? - спросил Симагин потом. Тогда
Ася сделала маленький шажок назад.

- Путь из твоего угла неблизкий, так что часов в семь продрать глаза
надо обязательно. А лучше - в полседьмого.

- Понял. Бу зде.

- Андрей, ты можешь не вставать, если тебе это рано. Я тихохонько
удеру, а ты спи...

- Еще не хватало. Покормлю, провожу, платочком помашу.

Он повернулся и пошел из комнаты.

- Андрей... - позвала она, еще не зная, как продолжить. Она очень
хотела спать - но как же не хотелось ей, чтобы кончался этот вечер!

Симагин остановился на пороге:

- Что, Асенька?

- А... у тебя и в других комнатах мебель та же, что тогда? - Ничего
умнее она не смогла придумать. Но и это было глупо донельзя.

Он улыбнулся.

- Да. Спокойной ночи.

И плотно притворил за собою дверь.

С полминуты она стояла неподвижно и только скованно, почти робко
продолжала осматриваться, постепенно вспоминая сначала книжные полки: мы
их тоже с Симагиным вместе покупали, сколько гонялись тогда по магазинам в
поисках полок для Антона и набрели наконец... потом - прочие, совсем уже
мелкие мелочи... Нет, не мемориал, конечно. На столе, как сейчас помню, всег-
да стоял пластмассовый стакан с карандашами - его нет. В угол Антон всегда
кидал мячик - нету мячика...

Здесь он спал маленький. А большим эта комната его уже не видела.
Сюда я заходила на цыпочках поправить одеяло, проверить, спокойно ли спится
зайчику нашему, а потом... потом шла - туда. И мы с Симагиным гадали: если
вдруг Антон проснется, слышно ему будет отсюда или нет, как мы... Что - мы?
Что?! Перестань. Ничего не было. Мало ли с кем было.

А ведь Андрей, наверное, продолжает встречаться с Вербицким. Да-да,
Вербицкий. Странно: я даже не вспомнила о нем здесь сегодня, даже в голову
не пришло спросить этак невзначай... А впрочем, ничего странного. Злое
наваждение длилось тогда месяца два, от силы три; Вербицкий осыпался с Аси,
как высохшая грязь. Но последствия злого наваждения оказались непоправимы.
Радость не вернулась, и мир, во времена Симагина бывший цветным, ярким и
гулко просторным, так и остался тускло-серым и тесным навсегда. Да-да,
действительно, припоминаю; я сегодня сидела на том месте, где сидел Вер-
бицкий, когда пришел в первый раз, и меня тогда, помню, просто крутило и
плющило чувство близкой беды... Вот вам женское сердце.

Какие все это бури в стакане воды, если посмотреть с мертвой,
стратосферной высоты нынешних лет. Нынешних бед.

А ведь Симагин, наверное, постелил мне то белье, на котором тогда
спал маленький Антошка. Наверняка. Лечь на Антошкину простыню... А ведь
надо сначала раздеться. Здесь. Вот картонная стеночка, за нею - Симагин.
Тоже, наверное, уже лег.

Ася проверила, плотно ли закрыта дверь, не может ли вдруг
распахнуть ее какой-нибудь невероятный, откуда ни возьмись, сквозняк. Потом
погасила свет - и опять пережила легкий и отчего-то приятный шок: рука сама
привычно пошла к выключателю; тело потихоньку начало вспоминать, будто
пробуждаясь после многолетней спячки или приходя в себя после катастрофы,
повлекшей долгую потерю памяти... В полной темноте, и все равно стесняясь,
словно Симагин мог видеть и в темноте, и через стену, начала медленно
сощипывать, слущивать с себя одежду. Ни пижамы здесь, ни ночной рубашки...
Она долго колебалась, снимать ли лифчик. Все-таки сняла - грудь облегченно
стала собой - и несколько секунд растерянно и нелепо держала за тонкий
длинный хвост, как драгоценную крысу, не представляя, куда его положить так,
чтобы он не перемешался с этой комнатой, чтобы комната его не заметила.
Сунула под подушку. Когда-то она раздевалась по ту сторону этой тоненькой
стенки. В трех шагах от того места, где стоит сейчас. И мужчина, лежащий
сейчас по ту сторону этой стенки, смотрел, любовался и был счастлив... Сама не
понимая, что делает и зачем, она подошла к стене вплотную, медленно провела
по ней ладонью. Решительно содрав трусики, швырнула их на пол и прижалась
к стене грудью, животом, ногой, щекой; потом подложила под щеку сложенные
одна на другую ладони. Закрыла глаза. Смотри, квартира. Вот я. Бывшая
женщина твоего хозяина. Состарилась очень? Казалось, стенка слегка ко-
лышется. Казалось, Симагин глазами своих стен все-таки видел ее. Может, он
своей стеной даже немножко ее чувствовал. Зачем-то она прижалась плотнее.
Обои сначала были прохладными, но скоро согрелись.

Симагин, как и два часа назад, опершись ладонями на подоконник и
ссутулившись, стоял на кухне и смотрел в окно. Теперь свет не горел, но за
окном все равно была только тьма, лишь кое-где - освещенные прямоугольни-
ки в соседних домах. Вон там болеют, кашель не дает уснуть, а либексин не
найти, хотя ведь оставались же две таблетки, точно помню... А там сбегали за
добавкой, купили втридорога и теперь с руганью делят остатнее по
справедливости, потому что опять не хватает и уж в такой час нигде не купить,
ни за какие деньги; не дошло бы до мордобоя. А там к экзамену готовятся. А
там целуются.

Что же ты наделал тогда, Симагин.

Либо выть от боли и отвращения к себе, кататься по полу, словно
обезумевшее животное, либо относиться к жизни как к черновику, в котором не
все, но многое, многое можно поправить. Честнее, конечно, выть от боли. Но
тогда не сможешь поправить даже то, что поправить действительно можно.

А Вербицкий и не виноват почти. Я виноват. Ибо сказано: не вводи во
искушение. А я... Сделал подарочек.

И все ж таки не мешало бы поговорить с ним по душам.

Может быть, позже.

Ну почему я не узнал всего этого сразу?

Впрочем, сразу я и не мог. А когда смог... ну, узнал бы четыре года
спустя... Какая была бы разница?

Дитятко мое, ласково шептала мне Ася тогда - ко это оказалось
слишком правдой.

Всякий творческий человек - и, боюсь, мужчина в особенности,
потому что мужчины вообще более инфантильны - пока сохраняет творческие
способности, остается немного ребенком. В чем тут дело - кто его знает,
можно было бы много и долго рассуждать на эту тему, но, хоть железной
логикой это опровергай, хоть умнейший трактат напиши о том, что так быть не
должно, факт все равно останется фактом, и никуда от него не уйти. Так
называемый взрослый человек притерт к миру и потому уже не ощущает его, а
лишь живет в нем. Так называемый ребенок еще не живет в мире, а лишь позна-
ет его.

Как откликнулась тогда Ася на объективную потребность такого
ребенка в младшей маме! Которая, как и подобает маме, практически
полностью освободила бы от быта, которая никуда не денется, никогда не
предаст, ничего не требует и за все благодарна. Которая отвечает за тебя, но за
которую не отвечаешь ты. При которой можно все. И которая, вдобавок, была
бы и беззаветно влюбленной, одухотворенной любовницей. Если ты разбил
коленку, хорошая младшая мама, как и всякая хорошая мама, никогда не
закричит: <Видишь, чем эти шалости кончаются! Никогда больше так не делай!
Ты надрываешь мне сердце!>, а скажет только: <Пожалуйста, будь впредь
осторожней. Любовь спасает от многих бед, но, к сожалению, не от всех. Твои