Чтение 13–й страницы книги ~Затонувший мир~

Макреди спускался по ступеням, прикрывая глаза рукой и указывая
Томпсоновым ружьем на отмель. Риггс, без шапки, с опущенными плечами,
усталый и раздраженный, следовал за ним.

Он удерживал Макреди за локоть.

- Пусть идет, сержант. Мы не можем схватить его. В этом нет никакого
смысла.

В двухстах ярдах от них, в полной безопасности, Хардман продолжал
идти, жара будто не трогала его.

Вот Хардман достиг первого перекрестка, временами исчезая в полосах
пара, поднимавшихся от ила, как в густом тумане. Перед ним начинались
берега бесконечного внутреннего моря, сливаясь на горизонте с небом, так
что Керансу показалось, что Хардман идет по раскаленному пеплу к солнцу.

Следующие два часа он спокойно сидел у музея, ожидая прибытия катера,
слушая раздраженное ворчание Риггса и неуверенные оправдания Дейли.
Измученный жарой, он пытался уснуть, но неожиданный звук спускаемого курка
карабина подействовал на него, как удар сапогом. Привлеченные шумом
вертолета, приближались игуаны; теперь они скрывались по углам площади,
время от времени лая на людей на ступенях музея. Их резкие голоса
наполнили Керанса смутным страхом, который не оставил его даже после
прибытия катера и во время их возвращения на базу. Сидя в сравнительной
прохладе под широким навесом и следя за убегающими назад зелеными
берегами, Керанс все еще слышал их хриплые голоса.

На базе он отвел Уилсона в лазарет, затем отправился к доктору
Бодкину и описал ему утренние события, все еще прислушиваясь про себя к
голосам игуан. Бодкин, к его удивлению, только кивнул и заметил:

- Будьте осторожны, Роберт, вы их снова услышите.

Он никак не прокомментировал бегство Хардмана.

Катамаран Керанса все еще находился на другом берегу лагуны, поэтому
он решил переночевать в своей каюте на испытательной станции. Здесь он
спокойно провел остаток дня, пытаясь овладеть своим нервным возбуждением,
размышляя о странной южной одиссее Хардмана и об илистых отмелях,
сверкающих под полуденным солнцем, как расплавленное золото, одновременно
отталкивающих и манящих, как утраченные и недосягаемые берега древнего
рая.

5. СПУСК В ГЛУБИНЫ ВРЕМЕНИ

Позже, вечером, когда Керанс лег спать в своей каюте на испытательной
станции, темные воды лагуны струились через затонувший город, и к нему
впервые пришел сон. Он вышел из каюты и пошел по палубе, глядя на черный
сверкающий диск лагуны. Плотные столбы непрозрачного пара стояли над его
головой, опускаясь почти до двухсот футов над поверхностью воды. Через них
едва просвечивали очертания огромного круга солнца. С глухим отдаленным
барабанным гулом оно посылало тусклое сверкание, пульсировавшее по всей
лагуне, на мгновения освещая известняковые скалы, которые заняли место
белофасадных зданий, кольцом обступавших лагуну.

Отражая этот перемежающийся свет, глубокая чаша воды превращалась в
рассеянное сверкающее пятно. Множество микроскопических животных в ее
глубине образовывали бесконечную последовательность светящихся ореолов.
Среди них в воде извивались тысячи змей и угрей, сплетаясь в
фантастические узлы, которые разрывали поверхность лагуны.

Барабанный стук огромного солнца послышался ближе, оно заполнило все
небо, густая растительность у известняковых скал внезапно раздвинулась,
обнаружив черные и серые головы огромных ящеров триасовой эпохи. Неуклюже
переваливаясь на края скал, они все вместе начали реветь на солнце, шум
все разрастался, пока не стал не отличим от вулканической силы солнечных
вспышек. Ощущая этот гул внутри себя, как собственный пульс, Керанс вместе
с тем ощутил и месмерическую притягательную силу ревущих ящеров, которые
теперь казались продолжением его собственного организма. Рев разрастался,
и Керанс чувствовал как преграды, отделяющие его от клетки окружающего
древнего ландшафта, рушатся, и он поплыл вперед, с глухим шумом
погрузившись в темную воду...

Он проснулся в душном металлическом ящике своей каюты, голова
раскалывалась от боли, он не мог даже открыть глаза. Даже после того, как
он сел на кровать, сполоснув теплой водой лицо, он все еще видел огромный
пламенеющий диск солнца; все еще слышал биение его собственного сердца.
Поразмыслив, он понял, что это было биение его собственного сердца, но
каким-то безумным путем звуки его настолько усиливались, что напоминали
удары подводных скал о стальные борта подводной лодки.

Эти звуки продолжали преследовать его, когда он открыл дверь каюты и
пошел по коридору в камбуз. Было шесть часов утра, испытательная станция
была заполнена глухой тишиной, первые отблески рассвета освещали пыльные
лабораторные столы и упаковочные корзины, грудой сваленные под
веерообразными окнами в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался,
пытаясь избавиться от эха, звучавшего в его ушах, размышляя про себя, в
чем истинная причина этого странного состояния. Его подсознание быстро
превращалось в пантеон, тесно заполненный охранительными фобиями и
навязчивыми идеями, населявшими его перегруженную психику, как будто он
воспринимал их телепатически. Рано или поздно прототипы этих страхов
выйдут наружу и начнут бороться друг с другом, зверь против личности, я
против них...

Вдруг он припомнил, что Беатрис Дал видела тот же сон, и взял себя в
руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны,
пытаясь решить, стоит ли брать одну из лодок, пришвартованных к базе, и
отправиться к Беатрис. Испытав на собственном опыте ночной кошмар, он
понял, какую храбрость и самообладание проявила Беатрис, отказываясь от
малейшего сочувствия.

Однако Керанс не знал, что по каким-то причинам ему вовсе не хочется
сочувствовать Беатрис, и он никогда не будет расспрашивать ее о них и
никогда не предложит ей лекарств или успокоительных средств. Не будет он
вдумываться в многочисленные замечания Риггса и Бодкина о кошмарах и их
опасности. Он как бы заранее знал, что вскоре сам испытает эти сны, и
воспримет как неизбежный элемент жизни, как представление о собственной
неизбежной смерти, которое каждый человек хранит где-то в глубинах своего
сознания.

Бодкин сидел за столом в камбузе; когда Керанс вошел, он безмятежно
прихлебывал кофе, сваренный на плите в большой треснувший кастрюле. Он
ненавязчиво, но внимательно рассматривал Керанса, пока тот усаживался в
кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.

- Итак, отныне вы принадлежите к тем, кто испытывает эти сны, Роберт.
Вы испытали на себе миражи лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий
сон?

Керанс коротко рассмеялся.

- Вы хотите испугать меня. Алан? Не могу сказать точно, но кажется,
сон был довольно глубокий. Боже, как я хотел бы не проводить эту ночь
здесь. В "Рице" у меня не было никаких кошмаров. - Он задумчиво отхлебнул
горячий кофе. - Так вот о чем говорил тогда Риггс. Многие из членов отряда
видят эти сны?

- Сам Риггс не видит, но больше половины остальных - да. И, конечно,
Беатрис Дал. Я вижу их уже почти три месяца. По существу это все один и
тот же повторяющийся сон. - Бодкин говорил медленным неторопливым голосом,
мягко, в отличие от своей обычной резкой и грубоватой манеры, как если бы
Керанс стал членом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин. -
Вы держались очень долго, Роберт, это свидетельствует о прочности фильтров
вашего сознания. Мы все уже удивлялись, когда же и вы начнете. - Он
улыбнулся Керансу. - В переносном смысле, конечно. Я никогда не обсуждал
эти сны с остальными. Кроме Хардмана, конечно. Бедный парень, сны
полностью овладели им. - В раздумье он добавил: - Вы обратили внимание на
солнечный пульс? Пластинка на проигрыватели в каюте Хардмана была с
записью его собственного пульса. Я надеялся таким образом вызвать кризис.
Не думайте, что я добровольно отправил его в эти джунгли.

Керанс кивнул и бросил через окно взгляд на полукруглый корпус базы,
слегка покачивавшийся неподалеку. На самой верхней палубе у перил
неподвижно стоял Дейли, пилот вертолета, и пристально глядел на прохладную
утреннюю воду. Возможно, он тоже только что очнулся от того же
коллективного сна, его глаза все еще полны видением оливково-зеленой
лагуны, залитой светом огромного триасового солнца. Стоило Керансу
перевести взгляд в полутьму каюты, как он вновь увидел ту же картину. В
ушах его продолжали отдаваться пульсирующие звуки солнечного барабана над
водой. Но теперь, пережив первый страх, он уже находил в этих звуках
что-то успокаивающее, что-то ободряющее, как собственное сердцебиение. Но
огромные ящеры были все же ужасны.

Он вспомнил игуан, лающих и лениво ползающих по ступеням музея.
Различие между скрытым и явным содержанием сна переставало иметь значение,
так же как и разница между действительностью во сне и наяву. Фантомы из
сна незаметно перешли в реальность, воображаемый и истинный ландшафты
теперь были неразличимы, как если бы это были Хиросима и Аушвиц, Голгофа и
Гоморра.

Скептически подумав о лекарствах, он сказал Бодкину:

- Лучше дайте мне будильник Хардмана, Алан. Или напомните, чтобы я
принял на ночь фенобарбитон.

- Не нужно, - коротко ответил Бодкин. - Если только не хотите, чтобы
сила впечатления удвоилась. Единственное средство, которое может поставить
преграду на пути видений, это остатки вашего сознательного контроля. - Он
застегнул на голой, без рубашки, груди свою шерстяную куртку. - Это не был
настоящий сон, Роберт, это древняя органическая память, возраст ее -