среди келов, и от Пана, Священных предметов, их отделял только этот экран.
А еще позже они уже молились, провожая в дальний путь Медая, который
покидал эдун для почетной службы. Ньюн тогда чуть не умер от зависти и
горечи. Его молитвы были не искренни, в них жила ненависть. И эти молитвы
снова возвращались к нему сегодня, словно жуткие призраки.
жутком одиночестве на Кесрит.
на Кесрит, последним защитником Дома, слугой для всех.
охраняли Священные предметы. Там были Мелеин и Сатель.
соседней комнаты, собрались через много лет, вознося свои молитвы. Ньюн в
Святилище Келов, оставшийся ни с чем; Медай, который вкусил всю славу
великого воина и находился на пути в вечный Мрак; и Мелеин, которая
покинула Святилище Келов и теперь находилась там, за запретной чертой,
около священных Тайн.
пытаясь взять себя в руки.
ним опустился Эддан.
ты сидел тут. Она сказала, что этой ночью желает видеть тебя рядом с
собой. Она не хочет, чтобы ты присутствовал на похоронах.
сказала? Она что-нибудь объяснила?
друга. И госпожа это хорошо знала. Но совсем ни к чему было подчеркивать
это публично. - Нет, - сказал он. - Я не пойду к ней.
открыл лицо, на котором не было гнева.
верил своим ушам, как не мог поверить в то, что он сам сказал. Но старик
хорошо знал его. - Делай то, что ты считаешь верным, - продолжал он. -
Оставайся. Я не запрещаю тебе.
готовиться к церемонии очищения. Один из них принес священные ритуалы,
сосуды, которые следовало при погребении положить в ноги Медаю. Пасева
принесла воду, Дахача - полотенца, Палази наполнил маслом лампады для
бдения, а Дебас тихим свистом подозвал дусов и вывел их из башни Келов,
чтобы они не нарушали торжественности церемонии. И посреди этой суеты
сидел Ньюн. Он наконец понял, что во время быстрого торопливого бега
порвал мантию, а руки запачканы грязью. Ноги его дрожали. Подошел Сайрен,
полуслепой Сайрен, и принес ему смоченное полотенце. Ньюн откинул вуаль и
протер лицо, очень благодарный старику. Затем он снова опустил вуаль.
Лирен принес ему новую чистую мантию, и Ньюн тут же переоделся, так как в
Святилище не подобало находиться в пыльной рваной сайг. Он снова сел,
пытаясь сосредоточиться на благочестивых мыслях и успокоиться.
Медая. Терпеливо чуткие пальцы снимали плотно смятую белую паутину,
которая, словно кокон, опутывала тело. Она плохо поддавалась их усилиям, и
Пасева поднесла к паутине раскаленный прут. Странный материал мгновенно
вспыхнул и сгорел без остатка, распространяя вокруг себя своеобразный
запах, смешавшийся с густым ароматом ладана.
завернутым в саван регулов, и они осторожно освободили тело Медая от
остатков нитей. Обнажилось такое знакомое лицо - спокойное и бледное, на
котором голубели ритуальные сет'ал. Тело было совсем худым и казалось
совсем невесомым, хотя Медай при жизни отличался немалой силой. На ремнях
висели награды, полученные им за службу. Он был очень красив, Медай
с'Интель. Он всегда был полон жизни и в эдуне возлагали на него большие
надежды. И даже теперь он был красив. Лишь пятна крови на груди в том
месте, куда он нанес себе смертельный удар, напоминали о том, что он
мертв.
делают его руки - они могли задрожать и выдать его чувства. Он пытался
припомнить счастливые дни, и не мог. Он слишком хорошо знал Медая. Его
кузен даже в смерти был таким же, как при жизни - эгоистичным, надменным и
упрямым во всем. Конечно, нельзя думать плохо о мертвых. Но в конце концов
Медай оказался бесполезным для них - как и всегда. Медай жил для себя и
покончил с собой, не считаясь ни с кем. Он не думал о том, что его ждут,
что в его смерти мало пользы для Народа, пускай даже смерть его отвечала
самым высшим канонам Келов.
госпожа хотела, чтобы он поднялся к ней; знал, что думают его братья
кел'ейны, сидящие рядом с ним сейчас. В той ссоре, когда они обнажили
длинные мечи, Ньюн выхватил меч первым, прямо в зале Святилища. Это был
день, когда Медай посмел коснуться Мелеин.
с башни - тогда она была еще способна на это - и вмешалась. Она обозвала
Ньюна обидными словами - и это поразило его, ведь он был уверен, что
госпожа любит его.
корабле бая регулов, службу, достойную одного из Мужей. А Мелеин перешла в
касту Сенов.
занятиям, находясь рядом с матерью и постепенно теряя последние надежды
покинуть Кесрит.
помириться с Медаем, когда тот вернется, и сделать вместе что-нибудь для
пользы Народа.
побегушках, им он и остался. И это было несправедливо.
говорил Эддан, - приди и скажи мне."
ритуал лидж'эйя. Голоса старых кел'ейнов звучали над телом Медая.
джи'тэй, полученным им за службу регулам, - что ж, хоть он и молод, он
немало странствовал и много воевал. Я вижу здесь награды за Шоа, Элаг,
Согрун, Гезен, Сегур, Хэдре - и везде он служил своему Народу. Да, он
много сделал, этот наш брат, дитя нашего дома. Я думаю, что он очень
устал. Я думаю, что служба у регулов стала ему в тягость, и он сделал это,
чтобы вернуться домой. Я тоже устала, служа регулам, и, узнай я, что
окончание службы отодвигается, я сделала бы то же, что и он.
вертелись на языке у юноши, но он не мог произнести их, не мог перечить
Пасеве, которую любил. Он опустился на пол и закрыл голову руками,
содрогаясь всем телом.
было искренним, они скорбели по тому, кого любили. Ньюн же страдал от
жалости к самому себе.
сравниться с Медаем.
переговаривались, но постепенно всем стало ясно, что Ньюн не может
отыскать слов для ритуальной речи. Тогда они заговорили о горах, о
погребении, которое им предстоит совершить. В их словах, в их планах
чувствовалось такое отчаяние, что путь до гор неблизок, подъем крут, ноша
будет тяжела - ведь они стары, дряхлы. Они говорили о том, что регулы,
конечно, не дадут транспорт. Но Келы и не станут обращаться с такой
просьбой, ведь она оскорбит память Медая. И старики начали обсуждать, как
же они понесут его в горы.
все сам.
засомневался.
поблизости.
после этого никто не возражал. Эддан решил, что все должно идти своим
чередом.
оставить его одного, они ушли, тихо шурша мантиями. Этот звук отозвался
эхом в сердце Ньюна. Он думал о своем эгоизме, о мужестве стариков, так
много сделавших в жизни, и ему было нестерпимо стыдно.
своих комнатах. Он начал думать и понял, что не хотел бы умереть
добровольно, несмотря на традиции своей касты. Он не хотел умереть, как
умер Медай, и это было ему неприятно, так как противоречило тому, к чему
он готовил себя всю жизнь.