Чтение 13–й страницы книги ~Пересечение Эйнштейна~

Драконы толпились в солнечном свете.

Над горбами заблестели и защелкали смазанные жиром кнуты, и весь мир
сосредоточился для меня в покачивающемся подо мной звере. Деревья, холмы,
можжевельник, валуны и земляника - все было в движении.

Драконы стонали. Это значило, что они счастливы.

Иногда свистели. Это значило, что надо быть поосторожней.

Ворчанье, проклятия и крики. Это значило, что пастухи тоже счастливы.

Этим утром, носясь взад-вперед среди драконов, я научился
невероятному количеству вещей. Пять или шесть драконов были вожаками, а
остальное стадо следовало за ними. Главной задачей было - направлять
вожаков. Драконы свернули вправо. Ими легко управлять, пощелкивая кнутом
по заднему бедру - этому я научился позднее - там находятся нервные узлы,
превосходящие величиной даже мозговой центр.

Один из вожаков все время норовил вернуться, беспокоясь о своей самке
(она была отягощена неоплодотворенными яйцами, как объяснил Паук) и мы
делали все, что могли, чтобы удерживать этих животных порознь. Я потратил
кучу времени (подражая Зеленоглазому), помогая пастухам следить за
драконами, которых волновали совсем другие вещи.

Я начал понимать, что мне, например, надо делать, когда двадцать
драконов попадут в мятное болото (_б_о_л_о_т_а_ из сыпучего песка
зарастали громадными кустами мяты. Поэтому их и называют
"_м_я_т_н_ы_м_и_", верно? Мятное болото). Паук объезжал стадо, хлопая
тремя кнутами, и следил, чтобы ящеры не проваливались в зыбучие пески.
Наконец, мы вывели драконов из болота.

- В этих местах болот не очень много, - заметил Паук, когда мы
выбрались на твердую землю. - Скоро доберемся до города, если, конечно, не
собьемся с пути.

Рука болела от постоянных взмахов кнутом.

Некоторое время я ехал, слушая Зеленоглазого: "Не это ли самый глупый
способ потратить свою жизнь, парень?"

Он усмехнулся.

Потом два очень дружелюбных дракона запрыгали между нами. Пот заливал
мне глаза, тело ныло, хотя упряжь несколько смягчала тряску. Неожиданно
меня окликнул Паук.

- Смотри, Город над головой!

Я посмотрел наверх, но глаза залил свежий пот, а воздух рябил от
жары.

Я подстегнул дракона. Заросли дрока стали пореже, и мы начали
спускаться.

Земля крошилась под ногами ящеров. Солнце вонзало золотые иглы в наши
шеи, от земли веяло жаром. Начался песок. Драконы пошли медленнее. Паук
остановился возле меня и тыльной стороной ладони вытер пот с глаз.

- Мы обычно останавливаемся на Мак-Клеллан-авеню, - сказал он,
взглянув на дюны. - Но сегодня, я думаю, мы дойдем до Майн-стрит, это в
пяти километрах от Мак-Клеллан. Остановимся на перекрестке и отдохнем до
сумерек.

Драконы шипели в песках Города. Болотные создания, они не переносили
сухости. Когда мы проходили по этому древнему месту, я вдруг с ужасом
ощутил себя окруженным толпой. Узкие улицы, сажа, дым, странный шум
погибшей планеты старой расы.

Я пару раз хлестнул кнутом, чтобы избавиться от наваждения.

Солнце спускалось к горизонту. Два дракона стали кусать друг друга, и
мне пришлось пощелкать кнутом, чтобы разогнать их в разные стороны. Ящеры
в негодовании попытались вырвать его и погрызть. Горячий воздух царапал
горло. Когда драконы отбежали, я заметил, что усмехаюсь. В этот день мы
остались довольны своей работой.

Выскользнув из ночных вод Адриатики, мы устремились

по узкому проливу к Пирею. На горизонте, слева и справа,

прекрасные исполинские горы заслоняли небо. По утру

корабль идет легко. Из колонок звучит французская,

английская и греческая поп-музыка. Солнце серебрит еще

мокрую, надраенную палубу, пылает над трубой с клочками

дыма. Я купил билет на палубный проезд, но, набравшись

наглости, в первую же ночь, забрался в пустую каюту и

прекрасно выспался. Сидя на палубе сегодня утром, я

размышлял, какое влияние Греция окажет на Пересечения...

Эта музыка так подходит к миру, по которому я плыву. Я

осознавал, насколько она подошла бы для замкнутой жизни

Нью-Йорка. Ее мчащиеся гармонии даже больше сочетаются с

покоем. Как я смогу взять Чудика в центр этого блестящего,

движущего звуками хаоса? Прошлой ночью пил с с греческими

матросами. На ломаном итальянском и еще худшем греческом

мы говорили о мифах. Таики узнал историю Орфея не в школе

и не из книг, а от своей тети. Матросы моего возраста

хотели послушать по транзисторному приемнику английскую

или французскую поп-музыку. А кто постарше - греческие

народные песни.

- Традиционные песни - заявил Демо. - Все молодые

парни мира хотят побыстрее умереть, потому что им не

повезло в любви. - Все, но не Орфей, - сказал Таики,

немного таинственно и немного возвышенно. Хотел ли Орфей

жить дальше после того, как во второй раз потерял

Эвридику? Он поступил очень современно, когда он решил

оглянуться. Какова музыкальная сущность этого поступка?

Дневник автора. Коринфский залив. Ноябрь 1965 года.

Я мчусь на великолепных драконах,

Как их чудесный господин,

Господин замечательных драконов,

Целого драконьего стада.

Зеленоглазый тихо запел, когда мы ехали на наших драконах. Впервые я
понял слова так же хорошо, как и мелодию. Это удивило меня и,
повернувшись, я посмотрел на него. Но он замолчал и поправил упряжь на
своем звере.

Небо потемнело, и напоминало синее стекло. На западе клубились
грязно-желтые облака. От драконов по песку потянулись длинные тени. В тут
же сооруженном камине пылали угли, Волосатый уже готовил еду.

- Это перекресток Мак-Клеллан-авеню и Майн-стрит, - сказал Паук. -
Здесь мы и остановимся на ночлег.

- Откуда вы знаете?

- Я здесь не первый раз.

- А...

Наконец мы согнали более ли менее всех драконов. И остановились.
Многие драконы легли.

Мой верховой дракон (по небрежности, я еще не дал ему клички, поэтому
про себя называл его: Моя Лошадь - МЛ) нежно потерся о мою ногу, опустил
меня на землю, согнув передние лапы, потом уткнулся подбородком в песок и
подогнул ноги. Обычно драконы так и делают. Садятся, я имею в виду.

Мне удалось сделать не более десятка шагов. Отекшие ноги гудели и не
слушались меня. Стремена и другое снаряжение я положил рядом с собой. Паук
улегся на вожаке и свесил вниз одну из рук. Я рассматривал ее в свете
пламени, падающего от очага, и кое-что понял о Пауке.

Рука была широкой, с запястьями, покрытыми шишечками. Кожа между
большим и указательным пальцами потрескалась, а в бороздках под костяшками
скопилась размякшая от пота грязь. На пальцах и на ладони от тяжелой
пастушьей работы вспухли мозоли. На среднем пальце тоже была мозоль, но
такие мозоли образуются при частом использовании пишущих инструментов.
Такую мозоль я видел однажды у Ла Страшной. А на кончиках пальцев, за
исключением большого, кожа была задубевшей и гладкой до блеска - такие
отполированные пятна бывают от игры на струнном инструменте - гитаре,
скрипке или, может быть, виолончели. Я замечал такие же пятна и на руках у
других музыкантов.

Значит, Паук пасет драконов. И он пишет. И он играет на музыкальных
инструментах...

Пока я так сидел, размышляя обо всем этом, дыхание мое становилось
все размеренней и глубже.

Я начал думать о деревьях.

Тут вдруг меня на минуту одолел ночной кошмар, будто бы Волосатый
притащил нам гору каких-то несъедобных крабов и пышущих паром артишоков.

А потом, привалившись к плечу спящего Зеленоглазого, я тоже заснул.

Проснулся я, когда Волосатый снял крышку с котелка, где тушилось
мясо. Аромат защекотал ноздри, я невольно открыл рот, втягивая дурманящий
запах - и желудок свело спазмами. Я приподнялся, наклонился вперед, оперся
на песок и так заработал челюстями, что у меня заболело горло.

Волосатый зачерпывал ложкой мясо и раскладывал его по нашим
кастрюлям, тряся волосатой головой. Я заметил, что в в мясе много волос,
но не стал обращать на это внимания. Он передал всем костяные кастрюли, от
которых валил пар. Я сидел скрестив ноги - оптимальная поза для отдыха.
Ножик взял буханку хлеба, надрезал его, и мягкий аромат мякиша хлынул из
рыхлой полоски в золотистой корочке. Я был слишком утомлен ожиданием еды и
отчаянно хотел спать. Парадоксально, но сон и еда перестали быть приятными
занятиями, а превратились в тяжкую необходимость. Я обмакнул кусок хлеба в
подливку и затрепетал.